– Ну, завели панихиду! – сказал Андрей Васильевич с неожиданным раздражением. Он был старше всех по возрасту, и разговор о медкомиссии тревожил его всерьез. – До ста, не до ста!.. Меняйте, ребята, пластинку.

Вошла бортпроводница, принесла всем кофе.

«Ту-154» приземлился в одном из самых больших аэропортов Европы. На здании аэровокзала было написано «ФРАНКФУРТ-МАЙН».

Тамара шла по огромному, как город, аэровокзалу – мимо киосков, магазинов, баров, составляющих целые улицы; мимо маленьких телевизоров перед креслами в зале ожидания (опусти монетку и смотри, коротая время); мимо бесчисленных стоек – их там больше восьмисот – с названиями и эмблемами всех авиалиний мира.

Возле стойки Аэрофлота она задержалась и спросила у немки-сотрудницы:

– Улли, Скворцов у вас?

Немка покачала головой, и Тамара пошла дальше.

…Возле пожарного депо, где пожарники проверяли готовность водяных пушек – вооружение огромной, похожей на красный троллейбус машины, – ей повстречался Тимченко.

– Тома, я тебе хочу испортить настроение. Я наблюдал, как ты работаешь с пассажирами, и мне не нравится.

– А что именно, Андрей Васильевич?

– Выражение лица, вот что! Пассажиры тебе неприятны, работа эта для тебя низкая: ты ее делаешь словно одолжение… Я уже давно заметил: прихожу в магазин, в ресторан, там красивая девчонка – официантка или продавщица. И на лице прямо напечатано: я бы могла артисткой выступать, а должна вам колбасу резать. При моей-то красоте!..

Тамара слушала эту нотацию, украдкой поглядывая по сторонам. А Андрей Васильевич продолжал поучать ее:

– Все хотят в артистки. Но ведь всем нельзя! Если вы все пойдете в артистки, кто же вас смотреть-то будет! Короче говоря, Тамара, надо менять стиль работы… Ну пойми, ты в авиации, ты летаешь! Что в жизни может быть лучше этого?.. Лично я не знаю.

Рейс продолжался. Часть пассажиров сошла во Франкфурте, а несколько человек сели. В салоне первого класса летел теперь молодой африканец в светлом костюме и непонятной парчовой шапочке. Рядом и сзади сидели еще двое в таких же шапочках – плечистые, настороженно молчаливые. Когда Тамара предложила им коньяк, спросив по-английски: «Сам брэнди, джентлмен?» – эти двое отказались, мрачно помотав головами, а молодой взял, улыбнулся Тамаре и поблагодарил по-русски:

– Спасибо.

Вспомнив поучения командира, Тамара вежливо улыбнулась в ответ.

Аэропорт в этой маленькой африканской стране был новенький, современный, но очень скромный. Африканца, улыбнувшегося Тамаре, ждал прямо у трапа белый лимузин.

Пожав на прощание руку Андрею Васильевичу, молодой африканец пригласил его вместе с экипажем в гости:

– Ай хоуп ту си ю эт май плэйс тунайт, кэптэн. Ю энд ер кру, – сказал он по-английски и по-русски добавил: – На чашка чайка.

Он сел в белый автомобиль и уехал вместе со своими телохранителями.

– В гости зовет. Как думаешь, надо пойти? – спросил Тимченко у встречавшего самолет представителя Аэрофлота.

Представитель, загорелый энергичный человек, не колебался ни секунды:

– Считаю, отказываться не надо. Этот парень здесь знаешь кто? Министр авиации… Учился в Москве. К нашим относится очень хорошо.

И представитель побежал в свою контору оформлять какие-то документы.

Подтянутые, сдержанные, как дипломаты, летчики вылезли из белой машины, которую прислал за ними министр, и направились к дому. По дороге Андрей Васильевич инструктировал Тамару:

– Я тебя взял, потому что ты лучше всех по-английски говоришь. Вот и разговаривай, поддержи марку.

– Да нас и пригласили-то из-за Тамары, – сказал второй. – Он на нее глаз положил.

Андрей Васильевич не позволил себе улыбнуться:

– Будем считать, что нас пригласили как представителей дружественной державы… И еще, Тома: предложат выпить – не отказывайся. Налей чуть-чуть, добавь доверху тоник или содовую и с одним стаканом ходи весь вечер… Они ведь пьют по-своему, не как у нас.

…Во внутреннем дворике большого одноэтажного дома стоял стол, а на нем полно бутылок. Летчики добавили к ним московскую с винтом, маленький подарок хозяину.

Тот очень обрадовался присутствию Тамары, но поздоровался со всеми одинаково сердечно:

– Добри ден, добри ден!.. Глэд ту си ю, май френдз. Летчики налили себе по-заграничному: на два пальца виски, на четыре пальца содовой. А молодой министр открыл московскую, налил себе стаканчик, сказал: «Поехали» – и выпил залпом. Тамара ехидно посмотрела на Андрея Васильевича, но тот спокойно прихлебывал свою слабенькую смесь.

…Потом включили музыку и министр танцевал с Тамарой. Сверху, с черного неба, светила луна, с боков – подвесные фонарики. Затем Тамару перехватил Игорь – он немножко ревновал ее к хозяину, а она, единственная дама в мужской компании, радовалась музыке, теплому ночному воздуху, тому, что Игорь рядом с ней и что он ревнует…

Утром, прогуливаясь под пальмами возле аэровокзала, Тимченко опять читал Тамаре нотацию. Вернее, это было предостережение:

– Имей в виду, Скворцов – человек для семьи совершенно неподходящий. Механик он первоклассный, этого не отнимешь, но с женщинами… Поэтому советую: если он начнет к тебе клеиться, гони его ко всем чертям!

– Спасибо, я так и сделаю. А если не начнет?

– Да ты не улыбайся. Вы все так. Каждая думает: «Пускай он с другими плохой, а я такая красавица, такая умница, что со мной он будет очень хороший…» А после плакать придется!

Тамара слушала и смотрела вбок, на губастого старика, который демонстрировал желающим дрессированную обезьянку. Обезьянка кувыркалась на асфальте, и Тамаре очень хотелось подойти и посмотреть. Но прерывать командира было неудобно.

– А знаете, кого я сегодня вез? – говорил Валентин Ненароков, стягивая свитер. – Изюбра и нутрий для заповедника. Они у меня…

– Мама! – громко перебила Аля. – Гляди, веник весь обтерхался. Неужели нельзя новый купить?

Мать промолчала, чтобы не мешать рассказу Валентина. Но Аля хотела именно мешать: она была не в духе и, как всегда, вымещала это на муже.

– Да… Так вот, еле их довез. Они у меня… – снова начал Ненароков, но жена опять перебила:

– Ты за квартиру заплатил?

– Заплатил. Я ж тебе говорил.

– А за свет?

– И за свет. И за телефон. Ты нарочно перебиваешь? Так я Алику буду рассказывать, раз тебе неинтересно… Алик, изюбр – это знаешь кто? Такой олень. У него рога, как… Как…

Найти сравнение Ненароков не успел.

– Алик, иди стричься! – скомандовала Аля. – Мама, его надо подстричь.

– Прямо сейчас? – робко спросила Евдокия Петровна: она понимала, что Аля добивается ссоры, и заранее жалела зятя.

– А когда? Когда у ребенка колтун собьется?.. Алик, иди сюда! Кому сказано?

Алик уперся, хныкал. Мать шлепнула его по попке, тогда он заплакал всерьез.

– Ну что ты делаешь? – с досадой сказал Ненароков. – На меня злишься, а его бьешь… Не плачь, сынка. Смотри, чего я тебе привез.

Он пошел в коридор и вернулся с картонной коробкой. В ней сидел детеныш нутрии, покрытый грубым пухом, с перепончатыми, как у утки, лапками, но не красными, а черными.

– Мы!.. Мы! – обрадовался Алик.

– Ну, не мышка, но вроде. Нутрия. Мне в питомнике подарили.

Аля только этого и ждала.

– Ты чего на стол крысу ставишь? Убери сию минуту!

– Правда, Валечка. Уж на стол-то не надо бы, – сказала и Евдокия Петровна. А дочь уже перешла на крик:

– В помойку ее! В ведерке утопить гадость эдакую… Это он нарочно, мама, чтоб на нервах моих поиграть!

Ненароков слушал, слушал – и наконец не выдержал:

– Да ты замолчишь когда-нибудь? Ну что это за жизнь такая?!

– Тебе не нравится? Так уходи – никто не заплачет! Разведемся – и дело с концом!

– Вот опять ты, Аля… Зачем глупости говоришь?

И Ненароков отступил в привычном направлении: на крыльцо.