— Я полагаю, вы получили информацию о Ножкине и Курневе? — произнес Мукусеев.

— Да, — ответил Директор. — Получили… к сожалению.

— К сожалению?

— Читайте сами, — сказал Директор и протянул журналисту бумагу. Поколебавшись секунду, Мукусеев взял. Он уже понял, что дело плохо.

"Директору Службы внешней разведки РФ.

…Довожу до Вашего сведения, что 8 августа с.г. в посольство РФ в Белграде позвонил житель г. Нови Град (Республика Сербская) Стеван Бороевич, 1963 г.р., серб, и сообщил, что располагает информацией о судьбе пропавших без вести русских журналистов. Информацию он готов передать «при условии его личной безопасности».

11 августа с.г. в г. Нови Град выехала группа в составе сотрудника посольства, исполняющего обязанности офицера безопасности и оператора российского ТВ. При встрече Стеван Бороевич рассказал, что в сентябре 1991 года он, как резервист, находился в составе подразделения ЮНА в районе боевых действий у деревни Хорватская Костайница. Взвод, командиром которого он был, занимал позиции со стороны Петрини.

В начале сентября (точную дату он не помнит) в расположение взвода прибыло специальное подразделение сербской милиции (12-15 человек) на микроавтобусе. Командовал милицейской группой Ранко Бороевич (не только однофамилец, но и земляк С. Бороевича — житель села Бороевичи). Ранко сказал Стевану, что милицейская спецгруппа выполняет особое задание. В тот же день около 14 часов из Костайницы появился автомобиль синего цвета, с буквами TV и под белым флагом. Когда автомобиль поравнялся с развилкой дорог, где заняли позицию милиционеры, один из бойцов «спецгруппы» открыл по нему огонь из АКМ.

К остановившемуся после обстрела автомобилю сразу же подошли несколько сотрудников милиции во главе с Р. Бороевичем. Вместе с ними к машине подошел и заявитель. По его словам, в автомобиле находились два человека. Оба были ранены. Р. Бороевич потребовал у них документы и, убедившись, что они являются русскими журналистами, сказал, что они хорватские шпионы. Затем он вынул пистолет и выстрелил в голову водителю (по описанию — В. Ножкину), потом — в голову пассажиру (по описанию — Г. Курневу).

Личные вещи убитых (часы, документы, деньги и т.д.) были присвоены сотрудниками милиции, автомобиль разграблен, а видеокамеру, по слухам, милиционеры продали в Костайнице местному жителю. Автомобиль сожжен.

В связи с тем, что С. Бороевич, по его словам, высказал сотрудникам милиции свое возмущение убийством русских журналистов, он был под надуманным предлогом арестован, увезен и помещен в тюрьму, где и содержался 16 месяцев безо всякого следствия.

Находясь в тюрьме, С. Бороевич встретил одного из участников тех событий, который рассказал, что, убывая с места расстрела, командир милиционеров Р. Бороевич отдал бойцу Зорану Прлине приказ закопать автомобиль вместе с телами. Позже, когда началось следствие по делу об исчезновении российских тележурналистов, поступил новый приказ: автомобиль откопать, извлечь останки убитых В. Ножкина и Г. Курнева и вложить в них останки других людей. А тела журналистов закопать отдельно. Это распоряжение было выполнено. Место захоронения тел В. Ножкина и Г. Курнева заявителю известно и он может его указать.

С согласия С. Бороевича его заявление полностью зафиксировано на видеопленку, он готов дать официальные показания следственным органам по этому делу «при условии гарантий его личной безопасности».

Полагаю, что сведения, предоставленные С. Бороевичем, представляют несомненный интерес. Он оперирует деталями, совпадающими с материалами следствия. Дополняет их некоторыми деталями и личными впечатлениями, связывающими ход событий в логически единую общую картину. Нельзя, однако, исключить и того, что заявления С. Бороевича могли быть инспирированы хорватской стороной в целях компрометации сербов перед российской общественностью.

С учетом высказанного заявителем мнения о том, что заинтересованные лица могут скрыть следы преступления, в частности, перезахоронить останки В. Ножкина и Курнева, а также устранить самого заявителя, полагаю целесообразным в интересах следствия принять необходимые меры по недопущению разглашения полученной информации".

Мукусеев положил серенькие листочки на полированную поверхность стола. От них тянуло смертью — жестокой, подлой и бессмысленной… ненавистью… мародерством… Он положил эти листочки, написанные тяжелым, бюрократическим языком, и посмотрел на Директора. Или сквозь Директора — в окно, где трепыхалась плотная августовская листва лета 93-го. Издалека до него донесся голос:

— Владимир Викторович! Владимир Викторович, с вами все в порядке?

— Да, — ответил он механически, — да, со мной все в порядке.

— Побледнели вы как-то нехорошо, — сказал Прямиков. — Поверьте, что нас эта информация тоже не обрадовала. Да она, собственно, еще и не проверена надлежащим образом.

— Вы думаете, что она может оказаться неверной?

— Мы считаем информацию достоверной только тогда, когда она получила подтверждение из разных, независимых друг от друга, источников.

— Я думаю, — сказал Мукусеев, — нужно ехать в Югославию.

— Именно об этом я и хотел с вами поговорить, — произнес Прямиков. — Проверить информацию заявителя можно одним-единственным способом — вскрыть захоронение и провести необходимые экспертизы. Все это, однако, в достаточной степени сложно… Догадываетесь, почему?

— Я полагаю, Евгений Максимович, что вы имеете в виду политическую подоплеку дела.

— Совершенно верно. Если информация подтвердится, а она, как нам кажется, вполне может подтвердиться, то мы все окажемся в весьма непростой ситуации. Разумеется, сербам очень бы не хотелось такого развития событий… Формально мы можем послать запрос по линии Генпрокуратуры, и сербские власти приступят к проведению необходимых действий. Вот только можем ли быть уверены в том что все будет сделано… как бы это помягче сформулировать?… что все будет сделано добросовестно?

— Нет, мы не можем быть в этом уверены.

— Я тоже так считаю, Владимир Викторович. Мы не можем даже раскрыть сербским властям имя заявителя. — Прямиков кивнул на лист бумаги с информацией. — Я никоим образом не хочу кинуть тень на все сербское руководство но… но я с сожалением вынужден констатировать, что среди них могут оказаться люди, которые захотят «подкорректировать» ход следствия.

— Вы, Евгений Максимович, хотите сказать, что свидетеля могут…

— Навряд ли… Но свидетель может вдруг изменить свои показания. Или «забыть» место захоронения. Или уехать куда-нибудь срочно… вы понимаете?

— Понимаю, — кивнул Мукусеев. — Что вы предлагаете?

— Нужно ехать на место, Владимир Викторович. В Костайницу. Проконтролировать ход следствия на месте. Разумеется, я мог бы поручить это своим сотрудникам. Но они не обладают соответствующим статусом. В то время как вы, Владимир Викторович, депутат Верховного Совета, председатель соответствующей комиссии. Вы — лицо легальное, официальное. Проигнорировать вас невозможно… Я хотел бы просить вас отправиться в Костайницу и лично возглавить работу на месте.

— Я готов, — ответил Мукусеев.

— Минуту, — поднял руку Прямиков. — Минуту, выслушайте меня до конца, Владимир Викторович. Дело, которое я вам предлагаю, отнюдь не безопасно. Ваш высокий официальный статус поможет вам в налаживании контактов с официальными же лицами. Но навряд ли он поможет в ситуациях иного рода. В Югославии фактически идет война, по стране бродят множество вооруженных групп. От неких «идейных» отрядов до откровенных уголовников. Разумеется, вы поедете не один. Вот товарищ Широков отправится с вами. Сотрудник Генеральной прокуратуры поедет вместе с вами. Но! Но, учитывая обстановку в Югославии и характер вашей миссии, я обязан вас предупредить вас о возможных эксцессах. И даже опасности для жизни.

— Я готов, — повторил Мукусеев.