Через минуту Гоген услышал совершенно спокойный, чистый, уже лишенный волнения голос Ван Гога:

– Это совершеннейший я, но только ставший сумасшедшим.

И рассмеялся. Он вышел из комнаты, по обыкновению оставив кисти и краски там, где они были раскиданы.

Через два часа они, шествуя рядом и коротко переговариваясь, направились в кафе мадам Жину. Их отношения портились с каждой минутой. В Арль Гоген приехал по просьбе Винсента, поверив в создание свободной ассоциации художников. И теперь понимал, что ужиться с этим тяжелым во всех отношениях человеком ему не удастся. Мысли о возвращении в Париж стали посещать Гогена все чаще, и, казалось, он искал уже не причины, а повод разорвать отношения и уехать. Жить с Ван Гогом в одном доме было для него мучением.

Легкую, почти невесомую недоплату за обеды Винсент компенсировал, как ему казалось, дарением супругам Жину, совладельцам кафе, их портретов и видов Арля. К этому дню мадам получила уже семь полотен, последнее было вручено ей всего неделю назад. Сначала мадам хотела вывесить их на стены заведения, но муж выразил мнение, что из-за этих гроша ломаного не стоящих холстов он если не будет поднят на смех, то только потому, что никогда их не развесит. Впрочем, если бы он все-таки развесил картины, они не пришлись бы публике по душе. Желающих проводить время в кафе, где чествуют бездарность, все равно поубавилось бы. Поэтому их ужасно выписанные портреты стояли на первом этаже их дома, под лестницей. Винсенту же было сказано, что кафе – слишком примитивное место для его картин. И Ван Гог несколько раз, забывая, что уже говорил об этом, доверял Гогену их общий маленький секрет: портреты хозяев кафе висят в их доме, в гостиной.

– Браво, – всякий раз отвечал Поль.

В отличие от мужа постаревшая, но не утратившая красоты мадам Жину любила Винсента. Ей был по душе его бесхитростный, открытый, похожий на южный темперамент.

За столиком Поль заказал рагу, его спутник, не раздумывая, попросил абсенту.

– Винсент… – взмолился Гоген.

– Поверьте, я не хочу есть. Честное слово. – Ван Гог посмотрел куда-то в сторону и сказал подошедшей хозяйке: – Абсент, мадам.

Печально улыбнувшись, мадам Жину поинтересовалась, не будет ли мсье Ван Гог столь любезен отведать рагу из молодого барашка. Платить за него не нужно, сказала мадам, поскольку совершенно ясно, что за картины, которые висят в ее доме, пожелай она продать их, были бы выручены куда большие деньги, чем одна порция бараньего рагу раз в неделю.

– Только абсент, мадам Жину, – с упрямством голодного человека повторил Винсент.

– Как вам будет угодно, – с нескрываемой досадой произнесла хозяйка и наконец-то обратила внимание на Гогена. Он, вкушающий баранину, выглядел куда свежее своего спутника, и мадам, желая сказать добрые слова обоим одновременно, произнесла: – Мсье Гоген, вы пишете почти так же хорошо, как и мсье Ван Гог. Очень редко удается увидеть рядом двух художников, дорожащих дружбой своей столь же трепетно, как и врученным Господом талантом.

Вилка Гогена замерла на полпути. Подозревая, что ослышался, что в силу возраста эта южанка просто перепутала порядок произносимых имен, он посмотрел сначала на нее, потом на допивающего свой любимый напиток Винсента.

– Когда-нибудь, мсье Ван Гог, – повернувшись к Винсенту, продолжила мадам Жину, – я думаю, что случится это скоро, ваши картины будут чего-нибудь стоить.

Гоген был единственным, кто понял, что его только что ненамеренно оскорбили дважды.

– Когда это случится и вы задумаете продавать их, не берите меньше ста пятидесяти франков, – торопливо посоветовал Винсент. – А последний ваш портрет, мадам Жину, мог бы уйти и за двести! Но если только вы потрудитесь найти известного в Париже торговца. Если хотите, можете обратиться к брату моему Тео, – и Ван Гог благодарно улыбнулся. Бесплатно рагу ему предложили здесь впервые.

– Я думаю, мадам Жину незачем беспокоиться некоторое время, – ровно произнес Поль, дожевывая и глотая кусок мяса. – Некоторое продолжительное время, – уточнил он. Вытерев рот салфеткой, Гоген откинулся на спинку стула.

– Еще раз абсент, мадам, – сдавленным голосом попросил Винсент.

– Глупо, очень глупо, – снова заговорил Гоген, когда хозяйка отошла за заказом, – глупо отказывать себе в еде, потому что мои картины имеют успех, а ваши… – и он посмотрел вслед уходящей мадам Жину. – Я и ваш брат Тео – вот на чем держится зародыш задуманной вами ассоциации художников. Мы скромно пополняем кассу, но кто из нас упрекнул в этом вас, Винсент? Не все получается на первых порах, выразить свое видение бывает подчас невыносимо тяжко…

Схватив наполовину наполненный абсентом стакан, Винсент изо всех сил, обливая себя и скатерть, запустил его в голову Гогену. Стон, вырвавшийся в этот момент из его груди, заставил мадам Жину поднять голову.

Рухнув грудью на стол, Гоген с облегчением услышал за спиной грохот разбившегося о стену стекла.

– Черт бы вас побрал, Винсент! – глухо вскричал он, вскакивая навстречу обмякающему приятелю. – О, черт бы вас побрал!..

Перехватив его тело поперек, он выволок Винсента на улицу.

– Очнитесь, сумасшедший!.. – раз за разом повторял он, нахлестывая по исхудавшим щекам почти потерявшего от голода сознание Ван Гога. – Придите же в себя, безумец! – И с последним ударом из разбитого носа Винсента вырвалась, торопясь, точно опаздывая на свидание с воротником, тонкая струйка крови.

Через четверть часа, втащив потерявшего способность мыслить Винсента в комнату, он с размаху бросил его на постель. Сам же, тяжело опустившись на пол, запрокинул голову так, что она оказалась как раз напротив бедра приятеля.

– Я сойду с ума… – шелестящим шепотом частил Поль. – Я здесь сойду с ума… Он доломает то, что во мне еще цело… Впрочем, что целого во мне осталось?.. Способность писать натюрморты на фоне ушедшей и уведшей детей истеричной дряни? Привычка вращаться в обществе проституток и водить дружбу с зараженным одной из них гонореей одуревшим художником? Боже мой, это все, чего я оказался достоин, перевалив через вершину жизни… – Он посмотрел на лежащего на спине Винсента, на его впалые щеки, покрытые трехдневной, мутно отливающей на солнце рыжей щетиной, почувствовал несвежий запах, доносившийся из его рта, и поморщился.

Поднявшись, он разыскал в комнате, служившей одновременно и мастерской, початую бутылку абсента. Ничего другого тот не пил. Приложившись, Поль с удовольствием влил в себя несколько ресторанных порций, потом с отвращением поморщился и со свистом выдавил из себя:

– Завтра я оставлю его…

Но следующим утром Винсент, проснувшись, проговорил конфузливо, но как-то очень убедительно:

– Милый Гоген, я весьма смутно помню, что делал вчера вечером, но почему-то мне трудно перебороть желание извиниться перед вами. Я… не знаю за что, но простите, ради всего святого.

Разве был правдив с собой Поль, когда пообещал покинуть Винсента! Сейчас он не мог оставить его.

– Я прощаю вас, дорогой Винсент, – страстно ответил он, – но призываю Господа в свидетели: если вчерашнее самым удивительным образом повторится, клянусь, я убью вас!

Вечером этого же дня, приготовив себе в комнате ужин и ощутив необходимость прогуляться по узким улочкам Арля, Поль наскоро перекусил и вырвался прочь из этого дома. Он хотел дышать каштанами и розами и вернулся бы домой вполне пресыщенный хорошими впечатлениями, но не успел миновать центральную площадь города, как услышал за спиной мелкие шажки. Так небрежно и неуважительно к себе частить мог только один человек. И шаги эти Поль распознал бы среди сотен известных ему людей и десятков тысяч незнакомых…

Предчувствуя беду, он обернулся и увидел Ван Гога. Винсент с безумным, исподлобья, взглядом, с влажными от пота висками стоял в трех шагах от него и сжимал бритву в руках так, как всегда сжимал кисть перед последним мазком.

«Бежать?» – пронеслось в голове Гогена.

Он мог бы спастись, бросившись вперед, он был здоровее Винсента во всех отношениях. Но ему вдруг припомнилось, что признаки испуга никогда не удовлетворяют элементарных претензий сумасшедших, как и собак, на собственное превосходство. И тогда Гоген, опустив руки и перестав моргать, сделал шаг навстречу своей смерти…