Бум! Бум-бум-бум! Утром я стояла на балконе комнаты дяди Макса и тогда впервые услышала этот звук. Бум! Он был похож на громкий, глухой раскат грома, эхом отозвавшийся по всей долине.

Я убежала в комнату.

- Нас бомбят! Мы погибнем!

Дядя Макс вышел за мной на балкон. Вскоре вновь раздалось: “Бум! Бум-бум-бум!”

- Мы погибнем!

- Динни, - дядя Макс положил руку мне на плечо, - это не бомбы. Это военные учения. Здесь каждую неделю проводятся военные учения. У меня была примерно такая же реакция, когда год назад я приехал сюда впервые.

- Правда? - не поверила я.

- Я, конечно, не думал, что погибну, но звук действительно был не из приятных.

- Но почему они проводят военные учения? Швейцария - нейтральная страна.

- Нейтральная не означает, что ей не надо быть готовой защитить себя, - сказал дядя Макс.

Бум! Я стояла на дороге возле церкви и прислушивалась к непрекращающейся канонаде в долине. К церкви вела длинная, узкая дорожка с двумя рядами кипарисов по краям. Деревья были высокие и тонкие, словно темные незажженные свечи, тянущиеся к небу. Тропа упиралась в церковь, прямоугольную, построенную из желтого камня, с возвышающейся посередине башней с часами.

По тропинке, на полпути к церкви, шла девочка в шортах и белой рубашке. Она медленно передвигала ноги, как будто ее тянули за невидимую веревку. К тому времени, как я поравнялась с тропинкой, девочка вошла в церковь. Стояла полная тишина, если не считать далекого шума машин на автостраде на другом краю долины. Ни пения птиц, ни людских голосов, только этот шум. Часы показывали без пяти десять.

Дверь церкви была открыта. Внутри оказалось прохладно и темно, только золотистый лучик света проникал через круглое окошко, расположенное высоко в дальней стене. Здесь стояла еще более глубокая тишина, поэтому я ожидала услышать ту девочку, но думала при этом о Стелле и ее ребенке, о Крике, о родителях, и мне хотелось слышать и их тоже.

Я остановилась у входа, пока глаза не привыкли к темноте. Постепенно стали видны ряды темных скамеек, проход посередине, а потом, в дальнем конце, я увидела девочку. Она сидела, положив на колени руки со сплетенными пальцами, голова поднята кверху, к окошку с золотистым лучиком. Я представила, что это Стелла сидит там и что мы совсем не в Швейцарии, а в Америке.

Я вышла из церкви и прислонилась к холодной стене. На башне стали звонить колокола, когда девочка только показалась в дверях. От неожиданности она вздрогнула и воскликнула:

- Ой! - Потом увидела меня и посмотрела вверх, туда, где раскачивались колокола. - Ты только послушай! Это звучит так… так…

- Жутко? - спросила я.

- Нет, не жутко, - сказала она. - Удивительно! Невероятно! И… - Она сделала шаг мне навстречу. - Ты американка? Я - американка!

- Я тоже.

Мне не хотелось, чтобы она спросила, из какого я города. Этот вопрос всегда ставил меня в тупик. То ли называть город, в котором я родилась, то ли в котором жила в последнее время или перед этим?

- Я учусь в местной американской школе. А ты? - спросила девочка.

- Думаю, что тоже.

Она посмотрела на меня искоса.

- Ты думаешь? Ты что, не знаешь?

По моим расчетам, я либо совершу побег до начала занятий в школе, либо мои родители приедут и заберут меня, но вместо этого я сказала:

- Мой дядя - директор школы, так что - да, я буду в ней учиться.

- Вот здорово! - воскликнула девочка. - Я здесь начну заново!

Мне было не совсем понятно, что она хотела этим сказать, но разъяснения не последовало, как я ожидала. Вместо этого девочка продолжала оживленно рассказывать о том, что она вместе с родителями остановилась в гостинице в Монтаньоле, и что они собираются в поездку по стране на несколько дней, и что она возвратится к открытию школы, а родители опять уедут в Саудовскую Аравию, где работает ее отец.

- Меня зовут Лайла, - представилась она. - А тебя?

Мне понравилось, как звучит ее имя - Лай-ла.

- Меня? - переспросила я. - Меня зовут Динни.

- Какое смешное имя! - рассмеялась она, но прежде чем я успела обидеться, девочка схватила меня за руку. - Пойдем! - сказала она. - Пойдем в Лугано пешком!

Из деревни, которая оказалась практически сразу за церковью, Лайла позвонила родителям. Я слышала ее голос: “Говорит, что она дочь директора. Я уверена, что с ней безопасно, мама!”

По дороге в Лугано девочка сказала:

- Ты, выходит, будешь жить здесь весь год? Представляю, каково жить здесь целый год. Это как… как… не знаю… как в раю!

- Иногда здесь идет дождик, - пробормотала я.

Она рассмеялась. Смех каким-то мягким бульканьем зарождался у нее где-то глубоко в горле, потом выкатывался и выплескивался изо рта в воздух, обволакивая деревья и кусты. Я бы с удовольствием рассмеялась тоже, но уверена, что издавала бы гораздо менее приятные звуки по сравнению с ней.

Я спросила Лайлу, познакомилась ли она уже с кем-либо из школьников.

- Только с одним, - ответила она. - Недавно, с мальчиком. Гутри, вот как его зовут. Представляешь, что он мне сказал? Он пригласил меня поехать с ним в Милан. В Милан! Сумасшедший какой-то! Как будто родители позволят мне ехать в такую даль, как Милан, с совершенно чужим человеком! И все же он довольно милый, ты знаешь…

Значит, Гутри пригласил с собой в Милан и Лайлу! Я только что познакомилась с этим мальчиком, практически ничего не знала о нем, и все-таки мне было досадно, что он пригласил не только меня. Мне хотелось сказать об этом Лайле, но я на собственном горьком опыте убедилась, что не следует чрезмерно доверять людям, которых недостаточно хорошо знаешь. Когда мы переехали в Калифорнию, я на второй день пребывания в новой школе сказала девочке из моего класса, что мне нравится один из мальчишек. К наступлению большой перемены уже вся школа была осведомлена об этом. По дороге домой меня остановили две девочки и заявили с угрозой в голосе: “Думаешь, раз ты новенькая, то лучше других? Так вот, запомни. Этот парень уже занят. А ты ничем не лучше остальных!”

Поэтому, хоть мне было и досадно, что Гутри пригласил с собой в Милан и Лайлу, я не сказала ей об этом.

На широкой площади в центре Лугано мы сели за один из столиков, стоявших на открытом воздухе перед входом в кафе, потом вместе с официантом долго тыкали пальцами в меню и наконец заказали пиццу. Мне принесли пиццу, в начинке которой были какие-то странные коричневые штучки. Лайла сказала, что это анчоусы.

- Это - что?

- Ты не знаешь, что такое анчоусы? - переспросила Лайла. - Это такие крошечные рыбки. Очень соленые.

Я стала их разглядывать. Рыбки были похожи на раздавленных сороконожек. Я вытаскивала их из пиццы и прятала за поджаренной с краю корочкой.

- Ты только подумай! - воскликнула Лайла. - Здесь никто не знает английского. Мы можем говорить, что хотим, и ни один человек не догадается.

- А дядя Макс сказал, что большинство людей здесь понимают по-английски. Это мы не понимаем их.

- Правда? - удивилась Лайла. - Хорошо, что ты мне сказала, а то бы я ляпнула что-нибудь, а потом сама же жалела.

Мне даже в голову не могло прийти что-то, о чем Лайла сказала бы и потом пожалела, и даже если бы такое случилось, я бы не возражала. Мне просто нравилось сидеть с этой девочкой за столиком на открытом воздухе и казалось, что я обрела друга среди стольких чужих людей вокруг.

Посреди площади стоял жонглер и подбрасывал красные мячики. На тротуаре суетились и клевали крошки голуби. По всем четырем сторонам площади стояли высокие здания. Оттуда, где мы сидели, я не могла видеть гору. Я знала, что она была там, за домами, за деревьями, но не видела ее и чувствовала себя здесь в безопасности.

Мне всегда казалось, что гора, такая темная и огромная, неотступно следит за мной, нависая над окрестностями, загораживая собой все, что находится за ней. И еще она невольно заставляла меня постоянно помнить о моих родных, с которыми я жила когда-то среди таких же гор.