Напротив нас на скамейке тесным рядком разместились пять туристов. Они громко смеялись и разговаривали по-немецки. На ногах у них были тяжелые ботинки для восхождения на гору и толстые шерстяные гольфы, одежда состояла из вельветовых бриджей до колен и зеленых курток-ветровок. У каждого на куртке имелась желтая полоска, обозначавшая принадлежность к туристской группе. Услышав, как Гутри сказал мне что-то, один из них спросил:
- Американцы, да? Я знать кого-то в Америке. Чикаго!
Сидевшая рядом с ним женщина согласно закивала:
- Ханс Долман, наш кузен! Долман - вы с ним когда-то встречаться?
Мы с Гутри переглянулись.
- Хм, - задумчиво произнес Гутри. - Долман, Долман… Что-то знакомое…
- Нет! - воскликнул мужчина. - Вы знать его, вы знать Ханс?
Гутри слегка подтолкнул меня локтем:
- Динни! Ты же была в Чикаго, правда? Ты там встречала кого-нибудь по фамилии Долман?
- Чикаго - большой город, - ответила я.
- Большой человек, - сказала женщина. - Большой человек, большая борода.
Вообще подобные вещи случаются очень часто. Когда кто-то узнает, что вы из Штатов, начинают расспрашивать, не встречали ли вы кого-нибудь из их знакомых, будто Штаты - совсем крошечная страна и вы можете знать практически каждого, кто там обитает.
Доехав до конечной остановки фуникулера, все высыпали на платформу, расположившуюся под пышными кронами деревьев. Честно говоря, я ожидала другого. Из-за разросшегося леса ничего не было видно.
- Нам надо идти вон туда, - сказал Гутри, показывая на неровную мощенную камнем дорожку, ведущую по склону вверх еще приблизительно на двести метров. На самом верху я смогла разглядеть крест на каменной церквушке. Мы стали подниматься по ступенькам дорожки, огибающей гору, пока не очутились на просторной ровной площадке. В центре ее стояла церковь, а по всему периметру были установлены скамейки и перила.
- О-о! - У меня перехватило дыхание. - О-о! - За перилами, всюду, куда хватал глаз, открывался невероятный по своему великолепию вид. Словно весь огромный мир расположился здесь передо мной, а я с неба взирала на него.
Озеро Лугано голубым пятном повисло в воздухе. За ним маячили подножия Альп, а если повернуться в противоположную сторону, то можно увидеть Италию, и озеро Лаго-Маджоре, и Ломбардскую низменность. Невыносимо голубое небо распростерлось над голубыми озерами и нескончаемыми рядами гор - зелеными, голубыми в дневном свете или, на расстоянии, все еще покрытыми белыми снежными шапками.
- Ну как? - спросил Гутри. Он широко раскинул руки, словно хотел охватить ими весь мир. - Fantastico! Sono potente! Sono libero!
У меня возникло странное чувство, будто я была лишь крапинкой на вершине этой горы, крошечной частичкой всего этого обширного пейзажа, будто я по-прежнему оставалась точкой, но одновременно что я и есть все то, что раскинулось перед моим взором, и все то, что распростерлось над моей головой, и весь этот мир принадлежал мне! Libero, libera! Я глубоко втянула в себя воздух и сказала себе:
- Все это - я!
Посмотрев на Гутри, я увидела, что он тоже глубоко вдыхает, впитывая в себя все вокруг, и счастливо улыбается. Мне вспомнился его отец. Мистер Гутри был добрый, но не такой открытый, как его сын. И я подумала: как, у кого Гутри унаследовал это безграничное жизнелюбие, откуда у него эта неутолимая, безоглядная жажда к приключениям?
В тот день мы долго стояли у перил на вершине горы Сан-Сальваторе, глядя на мир, а потом вошли в прохладный полумрак церкви, поднялись на ее звонницу и очутились на узкой смотровой площадке, откуда можно было видеть еще дальше на юг через Ломбардскую низменность. Где-то там, в Италии, должен находиться Кампобассо, подумала я. Когда-нибудь я поеду в Кампобассо и увижу то место, где гуляла бабушка Фиорелли, когда была девочкой.
Потом мы ехали обратно вниз на фуникулере и бродили по совсем узеньким улочкам, изрезавшим город Лугано. На маленьких открытых рынках продавали цветы, сыр, пиццу и огромные, толстые салями, которыми были увешаны лотки. Мы на ходу ели ломти пиццы, и Гутри сказал:
- Динни, в самом деле, ты должна признать, что это такое самое лучшее, разве не так?
Потом мы сели в автобус и поехали вверх по холму, мимо школы, сошли на остановке на Коллина-д’Оро, а затем прогулялись по Виа-Попорино до нашего дома. Я взяла свою удочку, и мы направились через Агру в сторону percorso. Потом шли по его извивающейся меж деревьями дорожке, пока не достигли речки. Тут мы сели на берегу, и я забросила леску в воду.
- Ты ловишь рыбу без крючка? - удивился Гутри. - Без наживки?
- Вообще-то я хожу на рыбалку не для того, чтобы ловить рыбу, - ответила я.
- О-о! - воскликнул он и неожиданно обнял меня. - Ты необыкновенно интересный человек, Доменика Дун!
Интересный? Он сказал - интересный?
- А ты, Питер Ломбарди Гутри Третий - такой самый лучший! - И, поскольку подобное признание требовало какого-то продолжения, я поцеловала его в такую самую лучшую щеку.
В тот день я вдоволь нарыбачилась за всю Швейцарию, за каждый ее кусочек, который видела, за каждого человека, которого узнала в этой стране. Рыбачила даже за Лайлу. И еще я рыбачила за своего отца, маму, за Крика, Стеллу и ее малыша. Я рыбачила за бабушку Фиорелли, тетю Грейс и тетю Тилли.
В мае занятия закончатся, и я поеду домой.
Сны Доменики Сантолины Дун
Я на плоту плыла вниз по течению реки. К моему плоту были привязаны другие плоты, на них находились Гутри, Лайла, Белен, Мари, Кейсуки. У каждого из нас имелось по огромной сети, и мы размахивали ими в воздухе. Я выловила всю нашу семью, одного за другим, и посадила их на свой плот.
- Я - прозрачное око! - закричала я. Мы приближались к повороту реки, и я не знаю, что было за поворотом, потому что проснулась.
43. У развилки дорог
У меня остались очень нечеткие воспоминания о последней неделе занятий. Сначала три дня подряд мы сдавали экзамены, за ними последовала церемония окончания учебного года, а на другой день состоялось торжественное присвоение ученых степеней старшим школьникам, завершившим четыре года обучения. Все это время нами владело смешанное чувство волнения и грусти: волнения из-за последних экзаменов и приготовлений к возвращению домой, грусти - по причине предстоящего расставания с друзьями и Швейцарией. Ребята разъедутся по всему земному шару. В будущем году некоторые вернутся в школу, кто-то уже не приедет, и я не знала, смогу ли когда-нибудь вновь встретиться с ними.
Еще месяц назад дядя Макс и тетя Сэнди сказали, что выбор остается за мной, хотя, как я понимала, это было не совсем так; прежде всего, мои родители должны решить, как мне следует поступить дальше. Дядя Макс и тетя Сэнди отправят меня на самолете в Америку, и я смогу либо пойти в школу там, где будут жить мои родители, либо провести с ними лето, а осенью вернуться в Швейцарию. Сама я еще не знала, чего хочу. Единственное, в чем я была уверена во время выпускной церемонии - это в скором возвращении домой, по крайней мере на лето.
Мы, ученики средних классов, к концу занятий стали вести себя довольно необузданно, кричали, носились по коридорам и кампусу, дурачились по-всякому. У нас словно накопились целые мегаватты неизрасходованной энергии и эмоций, и мы стремились избавиться от них в любое время и любым способом. Дядя Макс стойко переносил все это, уверяя тетю Сэнди, что со всеми школьниками происходит подобное.
- Мы должны благодарить их, - сказал он ей. - Они учат нас не расслабляться и не забывать, что мы педагоги, а не умильные мамаши.
Учителя выглядели усталыми. Мистер Ку заявил нам:
- Вы, пустоголовые, с ума меня сведете!
А мистер Боннер сказал:
- Хоть бы вы поскорее разъехались, прежде чем испортите такой замечательный прошедший год! - Перед экзаменом по английскому языку он предупредил каждого из нас: - Не переживай. У тебя все будет хорошо.
