В одной из школ, где я училась, меня записали в хор, но после недели занятий руководитель предложил мне просто раскрывать рот и шевелить губами в соответствии с текстом, не подавая голоса. “Ты будешь петь как бы понарошку”, - сказал он.
Сидя в церкви Святого Аббондио и слушая voci bianche, я подумала, что, может быть, мне следовало бы брать уроки пения? Это стало бы для меня хорошей борьбой. Я бы старалась изо всех сил, а учитель затыкал бы себе уши, заламывал руки и возносил молитвы к небу, но, по крайней мере, моя борьба могла бы сделать меня более интересной. Люди сказали бы: “Посмотрите на эту Динни, как она борется, как старается научиться петь! Ну разве она не храбрая девочка!”
Но потом я подумала, что, наверно, учиться петь - это не самая важная борьба в жизни. Если только, конечно, я не стремилась бы стать солисткой в опере, или самой лучшей певицей в целом мире, или…
- Доменика! - услышала я голос миссис Стирлинг. - Доменика, мы уходим!
Мы пошли обратно вверх по склону холма вместе с миссис Стирлинг, которая пригласила нас к себе в гости “на чашку чая” перед сном. Все разместились возле камина, кроме миссис Стирлинг, которая все не могла угомониться. Она суетилась, ставя перед нами серебряные блюда с орехами и конфетами, вскакивала и убегала в соседнюю комнату, чтобы ответить на телефонный звонок, раздававшийся каждые пять минут. Она говорила в трубку: “Pronto?”* - на итальянский манер, а затем, в зависимости оттого, кто отвечал, переходила на английский, французский или продолжала беседу на итальянском.
______________
* Слушаю! (Итал.)
Тетя Сэнди только головой качала.
- Не понимаю, как ей это удается! - шептала она. - Я в два раза моложе ее, но от усталости уже ничего не соображаю!
Мы вышли из дома, сопровождаемые обильными Buon Natale со стороны миссис Стирлинг, а потом тетя Сэнди и я еще несколько минут стояли на улице поодаль, ожидая, когда владелица школы закончит давать дяде Максу последние инструкции. До нас донеслись слова “отремонтировать” и “заменить”, и наконец дядя направился в нашу сторону, на ходу шаря в карманах в поисках, куда бы записать указания миссис Стирлинг.
По дороге к дому тетя Сэнди сказала:
- Наверняка родители послали тебе рождественское поздравление, Динни, я просто уверена в этом, только оно, видимо, застряло где-то. Эта почта такая ненадежная!
Месяцем раньше я послала домой бандероль с фотокарточками, которые я сама напечатала на уроках фотографии в школе. Когда настал момент выбрать, кому какой снимок предназначался, я вдруг поняла, что сделала это заранее, еще когда фотографировала.
Снимок мужчины с удочкой был для отца. Женщина с мольбертом у озера Лугано - для мамы. Другая женщина, молодая, толкающая перед собой детскую коляску - для Стеллы. Жонглер, развлекающий собравшихся вокруг ребят - для малыша. А молодой человек в черной кожаной куртке - для Крика.
Преподаватель фотографии сказал мне:
- Специализируешься на портретах? Ты выбрала интересные объекты для съемки!
И только когда настала очередь упаковать карточки для пересылки, я осознала, что сфотографировала родных мне людей, вернее, их двойников.
Через неделю после того, как я послала бандероль, пришла открытка от мамы, в которой говорилось, что они уезжают дальше на север Нью-Мексико, в Таос. Как только будет известен точный адрес, мне его сообщат. Я представила свою бандероль, одиноко пылящуюся на почте или падающую с кузова грузовика на дорогу, а потом скатывающуюся вниз по длинному склону холма.
- Мы позвоним им по телефону в Рождество, - сказала тетя Сэнди.
- Мы не знаем, какой у них номер, - ответила я.
- Не беспокойся, узнаем в справочной службе, - сказала тетя Сэнди.
Их старый номер был отключен, а новый в справочнике Таоса еще не числился.
- Я уверена, именно в эту минуту они пытаются дозвониться до нас! - сказала тетя Сэнди.
Мы прождали весь день, даже не выходили из дома, чтобы прогуляться по свежевыпавшему снегу, но звонка не было.
Под елкой в доме тети Сэнди и дяди Макса лежали три маленьких свертка и конверт. Все это предназначалось для меня. В свертках находились лыжные перчатки, лыжные очки и один из “деток” клеомы, бледно-зеленого растения, пересаженный в собственный горшок. В конверте лежал листок бумаги, на котором было написано: “Санта-Клаус оставил что-то для тебя на балконе. Иди и посмотри!”
Я бросилась к балкону и распахнула дверь. Там, прислонившись к перилам, стояли сияющие новенькие лыжи, а на полу под ними - лыжные ботинки.
- Ну что же ты, - подзадорила меня тетя Сэнди. - Неси их сюда и примерь!
- Это мне? - не могла поверить я.
- Конечно, это тебе, - сказал дядя Макс.
- Динни! - сказала тетя Сэнди. - Не надо плакать…
- Я не плачу, - сказала я, но на самом деле плакала.
Я даже не осмеливалась прикоснуться к этим лыжам. Они были великолепные и нравились мне бесконечно. Ничего подобного никто раньше мне не дарил. Я не заслужила такого подарка, и мне было стыдно принимать его, но я уже не могла жить без них. Я надеялась, что мои родители не узнают о том, какую дорогую вещь подарили мне тетя Сэнди и дядя Макс, а если узнают, то я надеялась, что им не будет неприятно.
Тетя Сэнди и дядя Макс все же настояли, чтобы я занесла лыжи внутрь и надела ботинки, а затем и сами лыжи, прямо там, в гостиной. А позже я отнесла подарки в свою комнату, снова нацепила лыжи, взяла в руки палки и сделала вид, что качусь по снегу. Потом я снова сняла лыжи, вытерла с них кое-какие пятнышки и убрала в стенной шкаф, оставив дверь открытой, чтобы можно было любоваться ими, лежа в постели.
На следующий день мы поехали на поезде в Гриндельвальд, где в горах лежал глубокий и ослепительно белый снег. Мы посмотрели парад участников в национальных швейцарских костюмах, шедших вместе с коровами, на шеях которых раскачивались огромные колокольчики, целые колокола, и все вокруг говорили на немецком языке, который по-прежнему звучал для меня как ахтеншпит и фликеншпит. Потом мы проехали через всю деревню на санях, которые тянула запряженная в них лошадка, и я снова была “точкой Динни” в своем наглухо затянутом пузыре, только теперь я все время думала о моих новых лыжах и о том, как было бы здорово привезти их сюда и опробовать!
Вечером дома я поливала мое новое растение по имени клеома и думала, как оно себя чувствует? Хорошо ли ощущать под корнями собственную землю, или же ему было одиноко, отрезанному от матери?
В эту ночь я спала очень неспокойно, то и дело просыпалась. Что-то постоянно тревожило меня, но я не могла понять, что именно. Потом на глаза мне попались лыжи. Что-то не так было с этими лыжами, но что?
К четырем часам утра я пришла к умозаключению, что мне не пришлось бороться за эти лыжи. Я получила их за так от добрых людей, без борьбы и усилий, я их просто не заработала.
Я подумала, что, может быть, мне следовало вернуть лыжи и сказать тете Сэнди и дяде Максу, что я сначала заработаю деньги на эти лыжи. Я могла бы мыть полы и окна, колоть дрова, стирать и готовить. Вот это борьба!
Однако в конечном итоге я решила, что поскольку сейчас Рождество, а людям нравится быть добрыми и щедрыми на Рождество, то, может быть, мне следует просто принять этот подарок без всякой борьбы. Возможно, сделать это будет непросто… Постой-ка! Это же и есть борьба! Я борюсь, чтобы принять подарок. Вот именно!
Я прикрепила к своему окну лист бумаги с надписью: “GRAZIE”*.
______________
* Спасибо (итал.).
20. Елки и коровы
Через неделю после Рождества я получила два письма: одно - от Крика, а другое - от тети Тилли. Оба были посланы задолго до праздника.
