— Он основал вашу веру?

— Он дал нам нашу веру, но не наши обычаи. Вера живет в сердцах, обычаи же рождаются землей, на которой мы находимся, и землями, ограничивающими наш край. Шейх Ади жил еще до рождения Мохаммеда [139].

— Мне рассказывали, что он совершал чудеса.

— Вершить чудеса может только Бог, однако если он их совершает, то руками людей. Посмотри туда, в зал! Там есть источник, сотворенный шейхом Ади. Такой же был в Мекке еще до Мохаммеда. Уже тогда Земзем был священным источником. Шейх Ади набрал воды из Земзема и окропил ею здешние скалы. Сейчас же скалы разверзлись, и священная вода вырвалась из-под земли. Так рассказывают.

Мир шейх-хан прервал свою речь, потому что в этот момент открылась наружная дверь, впуская длинную вереницу паломников, каждый из которых нес лампу. Эти лампы дарили в благодарность за выздоровление от болезни или спасение от какой-то опасности. Они были предназначены для шейха Шемса — для солнца, сияющего символа божественной ясности.

У всех паломников было разнообразное вооружение. Особенно я обратил внимание на оригинальные курдские ружья. У одного ствол и ложа были скреплены двадцатью широкими железными кольцами, которые делали невозможным точное прицеливание. На другом оказалось нечто вроде штыка, образовавшего вилку, два зубца которой были укреплены по обе стороны ствола. Мужчины вручили свои сосуды жрецам и встали в очередь к мир шейх-хану, чтобы поцеловать ему руку, причем свое оружие они наклоняли или вовсе клали на землю.

Когда процессия удалилась, окрестили и обрезали десятка два детишек, часть из которых привезли издалека. Я присутствовал при этих религиозных обрядах.

Позднее мы с Мохаммедом Эмином отправились прогуляться по долине. Больше всего бросилось в глаза огромное количество факелов, выставленных на продажу. По моей приблизительной оценке, их было тысяч десять. Торговля шла на удивление бойко: товары буквально вырывали из рук у продавцов.

Мы как раз остановились перед торговцем изделиями из стекла и настоящих кораллов, когда я заметил приближающегося к нам по тропе белоголового пира Камека.

— Добро пожаловать, гости шейха Шемса! Вы узнаете езидских святых.

Он протянул нам руки. Как только его заметили, народ сейчас же окружил старика, и каждый пытался коснуться его руки или края одежды и поцеловать их. Он обратился к собравшимся с короткой речью. Его длинные белые волосы развевались под утренним ветром. Его глаза сияли, а лицо выражало огромное воодушевление. С перевала доносилась стрельба вновь прибывавших пилигримов, а снизу, из долины, им отвечали целыми залпами. К сожалению, я не понял речи пира, сказанной по-курдски. В конце ее пир затянул песню, которую все подхватили. Начало ее мне перевел случившийся тут же сын Селека.

— О милостивый и великодушный Бог, питающий муравьев и ползучих гадов, управляющий днем и ночью, живущий, верховный, беспричинный, устанавливающий тьму ночью и свет днем! Мудрый, царящий над мудростью; сильный, царящий над силой; живущий, царящий над смертью!

После пения толпа расступилась, и пир подошел ко мне.

— Понял ли ты, что я сказал паломникам?

— Нет. Ты же знаешь, что я не говорю на твоем языке.

— Я сказал им, что принесу жертву шейху Шемсу, и теперь они пошли в лес собирать дрова. Если ты захочешь присутствовать при жертвоприношении, я буду очень рад. А теперь прости, эмир: уже подводят жертвенных животных.

Он пошел к гробнице, от стен которой сразу же потянулась длинная вереница быков. Мы медленно пошли за ним.

— Что будет с животными? — спросил я у переводчика.

— Их убьют.

— Для кого?

— Для шейха Шемса.

— Разве может солнце есть быков?

— Нет, но оно пожертвует их бедным.

— Пожертвует только мясо?

— Все: мясо, внутренности, шкуру. Мир шейх-хан займется дележом.

— А кровь?

— Ее выливают на землю, потому что в крови заключена душа.

Я понял, что здесь речь идет не о языческом обряде, а о приношении по любви, которое должно помочь беднякам отметить праздник, не заботясь о пропитании.

Когда мы добрались до площади, из ворот как раз вышел мир шейх-хан в сопровождении пира Камека, нескольких шейхов и кавалов, а также множества факиров. У всех в правой руке были ножи. Площадь окружило множество воинов, державших ружья, готовые к стрельбе. Тогда мир шейх-хан скинул верхние одежды, прыгнул на первого быка и с такой точностью вонзил ему нож в шею, что животное сразу же рухнуло замертво. В то же самое мгновение раздался сотнеголосый торжествующий крик, затрещали выстрелы. Мир шейх-хан отступил, и церемонию продолжил пир Камек. Это было редкое удовольствие: видеть, как седоволосый и чернобородый старик мечется от одного быка к другому и укладывает их по очереди выверенными ударами ножа. При этом не пролилось ни капли крови. Потом приблизились шейхи, чтобы вскрыть шейные вены, и факиры с большими сосудами для сбора крови. Когда эта церемония подошла к концу, привели овец, и первую из них опять убил мир шейх-хан, остальных — факиры, проявившие в этой операции исключительную ловкость.

Тогда ко мне подошел Али-бей.

— Хочешь сопровождать меня в Калони? — спросил он. — Я хочу удостовериться в дружбе племени бадинанов.

— Вы живете с ними мирно?

— Разве бы тогда мог я выбрать среди них разведчиков? Их главарь — мой друг, но есть случаи, когда надо действовать с максимумом уверенности. Пошли!

Нам не пришлось далеко идти, чтобы достичь очень большого, возведенного из красного камня дома, в котором Али-бей жил во время праздника. Его жена уже поджидала нас. Мы обнаружили на площадке перед домом множество расстеленных ковров, на которые и уселись, чтобы полакомиться завтраком. С этого места мы могли обозреть почти всю долину. Повсюду отдыхали люди. Каждое раскидистое дерево превратилось в палатку.

На другом склоне долины, справа от нас, стоял храм, посвященный Солнцу, шейху Шемсу. Он стоял так, что первые лучи восходящего светила освещали его. Когда позднее я посетил этот храм, то нашел там только четыре голые стены и никакого инвентаря, который позволил бы заключить о культовых ритуалах, но светлый ручеек струился по полу, в канавке, а на чистейшей белой известковой стене я увидел слова, написанные арабскими буквами: «О солнце, о свет, о Божья жизнь!»

Передо мной, в развилке дерева, стоял человек из Синджара. Кожа его была темной, а одежда — белой и чистой. Пристальным взглядом он изучал окрестности и время от времени откидывал длинные волосы, закрывавшие ему лицо. У него было ружье со старым неуклюжим фитильным замком, его нож крепился на грубо вырезанной рукоятке, но вид этого человека убеждал, что он с успехом применяет свое простое оружие. Возле него сидела у маленького костерка его жена и пекла на огне ячменный пирог, а над мужчиной карабкались по ветвям два полуголых загорелых мальчишки; они тоже уже носили ножи, привязанные тонкой веревочкой, обмотанной вокруг пояса.

Недалеко от них расположились многочисленные горожане, может быть, из Мосула: мужчины пристраивали своих тощих ослов, женщины выглядели бледными, истощенными — понятный без слов образ нужды и забот, а также угнетения, которому подвергались эти люди.

Потом я увидел мужчин, женщин, детей из Шайхана, из Сирии, из Хаджилара и Мидьята, из Хейшери и Семсала, из Мардина и Нусайбина, из района Киндоля и Дельмамикана, из Кокана и Кочаляна, и даже из окрестностей Тузика и Дельмагумгумуку. Старые и молодые, бедные и богатые, все были очень опрятны. У одних на тюрбанах красовались страусиные перья, а другие едва могли прикрыть свою наготу, но все были с оружием. Они общались между собой как братья и сестры; обменивались рукопожатиями, обнимались и целовались; ни одна женщина, ни одна девушка не прятали свои лица от чужих… Здесь собрались члены одной большой семьи.

В это время раздался залп, и я увидел, как люди отдельными группами, большими и маленькими, пошли к гробнице.