– Почему? – быстро спросил Горецкий.

– Не знаю потому что, – с хмурым видом ответил ему Ведьмакин.

– Вы помните – вам плохо стало?

– В тюрьме? Помню. Думал, что каюк мне.

– Какой каюк? Разве боли какие-то были? Разве вы мучались? – недоверчиво посмотрел Горецкий.

– Не мучался. А сознание терял. Тут кто хочешь испугается.

– Ну, когда вы были без сознания, вряд ли вы могли испугаться.

– Позже я испугался. Уже потом. Глаза открываю: батюшки! Больница, врачи. Как после операции. Вот тут я и струхнул.

– Что вам врачи сказали?

– Что в обмороке я был. Что никакой угрозы здоровью. А я не верю.

– Почему?

– Никогда прежде не было, чтоб я в обморок, как баба, хлопнулся.

– Обморока не было, – сказал Горецкий.

Ведьмакин посмурнел лицом и посмотрел испуганно.

– Это вас пытались вернуть в нормальное состояние, – сказал Горецкий. – Заставить забыть про шофера-убийцу и вспомнить то, что вы знали раньше.

Ведьмакин сверлил собеседника недоверчивым взглядом.

– Не получилось ничего, – сказал Горецкий. – Ни лекарства, которые вам кололи… Ни гипнотизер, которого к вам привезли…

– И ничего уже сделать нельзя? – севшим голосом спросил Ведьмакин.

Казалось, что он испытал самый настоящий ужас. Горецкий поначалу решил, что Ведьмакина напугало известие о творимых над ним помимо его воли манипуляциях, но тут Ведьмакин сказал:

– И я теперь всегда таким и буду?!

Он едва не плакал. Он не очень-то верил во все эти байки про офицерское звание, жизнь на Кипре и секретную работу, но он готов был в это поверить, лишь бы только вырваться из тюремных стен. Так осужденный на длительный срок заключения человек идет на то, чтобы признать свое участие в каком-нибудь громком и страшном преступлении, к которому на самом деле не имел никакого отношения. Он сознается в преступлении, совершенном далеко-далеко от того места, где он отбывает наказание, и его долго везут к месту событий, где допрашивают день за днем, где вывозят на место преступления для проведения следственного эксперимента, где ему устраивают опознания и очные ставки – только для того, чтобы убедиться, что не он это был. И его отправляют обратно на зону, и он долго едет через полстраны, довольный своей командировкой и чередой разнообразных событий, хоть немного расцветивших его нелегкую жизнь, и даже устроенный ему на прощание мордобой за лживость и лукавство, отнявшие время занятых людей, не кажется ему чрезмерной платой. А тут – офицер, большие деньги, заграница…

Зазвонил телефон Горецкого.

– Алло? – сказал Горецкий, скользнув взглядом по мрачному лицу расстроенного Ведьмакина.

– Это Калюжный.

– Слушаю, товарищ генерал! – напрягся Горецкий.

– Ты где?

– Я на объекте.

– Дуй ко мне! Времени тебе – полторы минуты!

«Полторы минуты» – это значит срочно. Горецкому была известна присказка генерала.

– Слушаюсь!

– Телефоны «Самсунг», – вдруг сказал Ведьмакин.

Закончивший разговор Горецкий отключил свой телефон и спросил озадаченно:

– Что?

– Телефоны «Самсунг».

– При чем тут «Самсунг»?

У самого Горецкого была «Нокиа».

– Я не знаю, – сказал Ведьмакин.

Горецкий продемонстрировал свой мобильник, спросил:

– Вы знаете, что такое сотовый телефон?

– Без проводов который.

– У вас был такой?

– Откуда? – пожал плечами Ведьмакин

– Но вы же сказали: «Телефоны “Самсунг”. Вы знаете марки мобильных телефонов? Вот у меня «Нокиа», к примеру. Какие еще вы знаете?

– Я никаких не знаю.

– А «Самсунг» знаете?

– Нет.

– А почему сказали?

В ответ Ведьмакин пожал плечами. Не мог объяснить.

Мобильный телефон у Горецкого забрали охранники на входе в особняк. Потом один из них сопровождал Горецкого до генеральского кабинета. Горецкий шел по коридорам с невозмутимым выражением лица, но внутренне он был напряжен. Неприятное чувство человека, идущего под конвоем. Глеб, конечно, прав, когда говорит об опасности. Сотрут в порошок и развеют по ветру. И необязательно будут ждать, пока все раскроется. Малейшего подозрения им будет достаточно.

Войдя в кабинет, Горецкий увидел там Калюжного и Корнышева. Корнышев уже вернулся? Случилось что-то?

– Товарищ генерал! – щелкнул каблуками Горецкий.

Но Калюжный остановил его:

– Не поднимай пыль! Не на параде!

Показал рукой на место за столом, как раз напротив Корнышева.

– Садись!

А что это так смотрит Корнышев? Горецкий, собрав волю в кулак, смог непринужденно кивнуть товарищу. И Корнышев ответил ему невнимательно. Но что это за взгляд у него, черт побери?

– Как там Ведьмакин? – спросил Калюжный. – По-прежнему Ваньку валяет?

– Работаем, – доложил Горецкий.

– Кого-нибудь он вспомнил?

– Нет.

– А ты говоришь – «работаем», – сказал Калюжный с укоризной. – Что толку от такой работы?

Горецкий не испугался, потому что знал – это такой у начальства метод. Демонстрировать недовольство и пытаться всячески подчиненных уесть, чтоб про нерадивость позабыли, чтоб боялись, ну и уважали опять же, как без этого.

– Видишь, не действует твой метод, – продемонстрировал свое генеральское разочарование Калюжный. – Чтоб долбить ведьмакинские мозги фактами из его офицерской биографии.

– Ну, метод не мой, предположим, – осмелился поправить шефа Горецкий. – Этот метод не сработает – другой применим.

– Да, это же тебе подсказал кто-то, – будто только теперь вспомнил Калюжный. – Ты говорил, какой-то твой коллега. Да?

И тогда у Горецкого сжалось сердце. Он смотрел в глаза генералу, а тот вроде и не ждал ответа, будто бы между прочим спросил, и вот эта вроде бы необязательность больше всего испугала Горецкого, потому что его не просто спросили о Глебе, а еще и сделали вид, будто ничего тут серьезного нет. Первый признак близкой беды.

– Да учились вместе, – смог ответить Горецкий. – Со Славой мы ездили к нему в тот раз.

Посмотрел на Корнышева, призывая того в свидетели, и увидел бесстрастное выражение лица своего товарища. Горецкий ощутил одиночество загнанного охотниками зверя. Они вместе против него – и Калюжный, и Корнышев. О чем-то они уже переговорили здесь, в генеральском кабинете, в отсутствие Горецкого, и у них от него одна на двоих тайна.

– А где сейчас работает этот твой товарищ?

– В институте Сербского, товарищ генерал.

– По психам практикуется?

– Так точно!

Как скоро все произошло! Как такое может быть?

– Это он тебе посоветовал Ведьмакина потормошить, рассказывая Ведьмакину его же собственную биографию?

– Так точно! Но мы с Корнышевым ему не говорили, о ком идет речь. Мы все в общих чертах, без имен и фамилий.

Не выступил ли у него на лице пот? Не бледный ли он сидит? Черт возьми, ну кто же мог подумать, что от орденов до плахи такой короткий путь?

– А у него такие случаи были? – спросил Калюжный.

– Я не понял, товарищ генерал, – вопросительно посмотрел Горецкий.

– Он таких пациентов… Безмозглых… То есть без памяти … Как Ведьмакин… Он таких в своей практике наблюдал?

Они, все трое, кто присутствовал сейчас в кабинете, знали, о чем идет речь и о ком, а отвечать по недоброму умыслу фортуны выпадало Горецкому, и он снова почувствовал себя загнанным зверем.

– Да у него прямо под рукой такой пациент, товарищ генерал, – сыграл уготованную ему роль Горецкий. – Сестра у него. После автокатастрофы. У нее дела не так плохи, как у нашего Ведьмакина, но тем не менее…

– А ты ее когда увидел в первый раз? – перебил Калюжный.

– Сестру?

– Да.

– Вот мы с Корнышевым приехали – и познакомились.

– А раньше?

– Нет, – с готовностью сообщил Горецкий. – Раньше я ее не видел.

– Но слышал хоть о ней?

– Нет.

– Как же так? – вопросительно глянул Калюжный, и взгляд у него был такой, будто Горецкому теперь придется отвечать за то, что раньше он о сестре Глеба не удосужился справки навести.