— Вы когда-нибудь говорили женщине: «Сегодня поедем в Лас-Вегас, а завтра мы с тобой поженимся»?

Мы отрицательно покачали головой, а Поль спросил:

— А тебе такое когда-нибудь говорили?

— О да, — ответила она, — о да-а-а! — И во второй раз это прозвучало протяжно, этому «да», казалось, не будет конца. Прозвучало так, словно она слышит это каждый день.

— И бриллианты обещали, и кольца, такие большие и тяжелые, что руки у меня в них станут как свинец. Только я не дурочка. Еще у меня была собака. Я ее очень любила. И ребенок у меня был.

Из клуба на улицу продолжали выходить люди.

— Но никто не знал об этом ребенке. Невозможно было догадаться, что я его жду. Вы только посмотрите, какая я стройная. Ничего не было заметно.

Она немного приподняла вверх блузку. Мы убедились, какая она стройная. Мы увидели ее пупок.

— Та моя подруга, которой потом плеснули в лицо аммиаком, мне тогда помогла. Вы когда-нибудь знали про такое?

Мы помотали головой.

— Ничего особенного тут нет, — продолжала она. — Вначале мы танцевали на дискотеке. Танцевать нужно как можно дольше. А потом мы пошли в туалет.

Она зажгла сигарету.

— А потом, — сказала она, — нужно найти мусорный бак. Только не маленький. Потому что ребенок тяжелый. Намного тяжелее, чем вы думаете. Намного тяжелее, чем теннисная бутса. И если засунуть его в маленький мусорный бак, то знаете, что будет? Мусорный бак потом будут выносить и подумают: «Какой он тяжелый! Что в нем такое? Может быть, слиток золота?» И начнут искать. Ребенка лучше положить в большой мусорный бак, самый большой из всех, какие только можно найти. В котором не будет заметно, что там ребенок. Его нужно засыпать сверху пищевыми отходами. Сделать ямку в пищевых отходах и положить его туда.

Она набрала в легкие воздух.

— И конечно, хорошенько помыть туалет, потому что остается кровь и всякое такое прочее. Лицо надо тоже хорошенько вымыть, смыть пот и размазавшуюся тушь, чтобы никто ничего не заметил.

— Да, — подтвердила она. — Именно так.

— А если ребенок заплачет? — спросил Тито.

— Он не заплачет.

— А если все же заплачет?

— Тогда нужно рукой заткнуть ему рот. И похоронить под пищевыми отходами. И тогда все будет позади. Никто не узнает, что он когда-то был. Тогда можно возвращаться назад на танцплощадку, и плясать, плясать, пока не вознесешься. Не вознесешься, как ангел. Как ангел, который все никак не может перестать танцевать.

Потом она отвезла нас домой, при этом всю дорогу молчала. Прежде чем выйти из машины, Тито спросил:

— Можно мы тебя еще раз поцелуем, в щеку под глазом?

Но она ответила:

— Нет, на сегодня достаточно. Уже почти шесть. Я должна включить телефон. Увидимся завтра.

И она уехала.

Кто-то на самом деле один раз позвонил, но, узнав цену, сказал: «Нет, спасибо».

На кухне сидела Рафаэлла. Она была готова делать буррито в огромных количествах, просто в неимоверных.

— Странно, — сказала она, — что теперь, когда я знаю, как надо жить, большая часть жизни уже прошла мимо. — И она посмотрела мимо нас, мимо кухни, мимо сорока банок кока-колы, приготовленных на продажу. Мы поняли, что она вспомнила нашего отца и тот день, когда тот мужик разбил ему голову эвкалиптовой дубинкой.

— А ты не запихивала никогда ребенка в мусорный бак? — спросил Поль. — Такой большой-большой мусорный бак, и не засыпала его потом пищевыми отходами?

Она пристально посмотрела на нас и ответила:

— Нет, такого со мной никогда не было. А что?

— Да так, — сказал Поль.

Мы пошли к себе. Под кроватью у нас стояли баночки имбирного эля. Криг сидел на стуле возле телефона и приговаривал:

— Ведь никогда не знаешь, вдруг кому-то ночью захочется буррито. 24-часовое обслуживание — вот в чем секрет нашего успеха.

Лежа в кровати, мы попросили у Бога согреть хорватке попу. Чтобы она больше не была у нее как две ледышки. И еще мы попросили нашего отца, который, скорей всего, от Бога в двух шагах, замолвить за нее словечко. Кто-то ведь должен замолвить за нее словечко! И еще за ребенка, погребенного под пищевыми отходами.

Мы поднялись рано утром. Эвальд Криг уснул возле телефона. Мы оделись.

Рафаэлла почти не спала. Она снова сидела на кухне, готовая приняться за стряпню.

— Новый день, — сказал Эвальд, проснувшись, — дарит новые возможности. Мы должны контролировать запасы; половина успеха «Мамы Буррито» зависит от дисциплины.

— Но мы ведь пока ничего не продали, — сказала Рафаэлла.

— Это неважно, — ответил Эвальд Криг и в самом деле пошел контролировать запасы. Из мусорного ведра он извлек четыре банки маринованных огурцов, под вешалкой у него была запрятана коробка с цветной капустой. Из шкафа, в котором стоял пылесос, он достал десять жестяных банок томатного соуса. Он все время бормотал себе под нос: «Нам нужен холодильный отсек, Рафаэлла, говорю тебе, нам нужен просторный холодильный отсек. От этого зависит весь успех „Мамы Буррито“».

Рафаэлла ничего не отвечала.

Мы тем временем надели кроссовки.

— Узнайте, мальчики, можно ли где-нибудь арендовать холодильный отсек, — крикнул нам вдогонку Криг.

В лифте Тито сказал;

— Скоро он превратит наш дом в один большой холодильный отсек — этот тип способен на все.

В тот понедельник, когда мы вышли на улицу, откуда ни возьмись, появилась она. На ней были ее «счастливые» туфли.

— Пойдемте, — сказала она.

Мы спросили ее куда, и она ответила:

— Пойдем к реке. — Жарко, — проронила она, — у меня ноги потеют.

Когда мы уселись на скамейку, она показала нам свои пальцы на ногах.

— Смотрите, как я их накрасила. Жара нагрянула настоящая. Начался летний сезон. Как вам такой цвет? Мои пальчики неотразимы, не так ли? Ну скажите, когда вы смотрите на мои пальчики, разве вы не чувствуете себя внутри абсолютно счастливыми?

И она пошевелила пальцами ног.

— Глядите, как они друг с другом играют, — сказала она, — они похожи на маленьких гномиков в красных шапочках.

Она наклонила набок голову и задумалась.

— Да, — подытожила она, — мои пальцы неотразимы. Я не показываю их кому угодно. Обычно я не снимаю туфли. Особенно, если ношу туфли на каблуках. Люди думают, что у меня туфли красивей, чем пальцы. Знали бы они!

Она еще немного пошевелила пальцами в воздухе и сказала:

— Теперь я вам кое-что расскажу, чего я еще никому не рассказывала. О самом счастливом периоде моей жизни. Знаете, чем я занималась в самый счастливый период моей жизни?

— Нет, не знаем, — сказали мы.

— Я торговала футболками. Их заказывал один мой приятель. С портретами Мадонны, «Стоунз» и Спрингстина. Это было именно то, что нам нужно. Мы ездили со звездами по местам, где они выступали. Я стояла перед стадионом и держала над головой футболку. Мой приятель следил за стопкой товара, а также принимал деньги. Бывало и так, что кто-то выхватывал футболку прямо у него из рук. Он был к этому готов и бежал за вором с молотком.

Наши футболки были намного дешевле тех, что продавались на самом стадионе, поэтому мы сбывали их очень помногу. Это было тяжелое время, потому что сегодня мы торговали в Лос-Анжелесе, а на следующий день в Сиэтле. Часто звезды летали на самолете, и нам приходилось догонять их на машине.

К концу сезона мы прилично заработали. Мы поехали во Флориду. Наняли «форд-мустанг» с открытым верхом. Сиденья были красного цвета. Такие же красные, как солнце на закате. Точно такие, как спелая клубника. Мы переезжали из мотеля в мотель. Цена за постой была невысокой. Мы ели на балконе и смотрели на море. Мы мало друг с другом разговаривали. Он был не слишком разговорчивый. Но я чувствовала, что он меня любит, хоть он об этом никогда не говорил. Я это чувствовала, ему даже не нужно было говорить.

Потом у нас закончились деньги. Вечно эти поганые деньги! Однажды под вечер его схватили. Он поехал за едой и за сигаретами. Превысил скорость, и его арестовали.