«И откуда только деньги берутся?» – равнодушно подумал Кержак, которого на самом деле вопрос о деньгах совершенно не волновал. Есть, и слава богу. Не было бы, была бы очередная головная боль. А так что ж! Когда деньги есть, отчего бы и не быть сибаритом? Все бы были, если бы средства позволяли.
Пригубив виски и закурив сигарету – теперь он мог себе снова позволить курить «от пуза», – Игорь Иванович озвучил наконец свое недоумение:
– Что-то случилось?
– Пожалуй, – после паузы откликнулась Катя.
– И что, если не секрет? – поинтересовался Кержак.
В комнате повисла напряженная тишина. Что бы это ни было, это затрагивало так или иначе всех присутствующих. Так понял ситуацию Кержак. Мотивы, однако, у всех присутствующих были разные. Это он почувствовал тоже.
– Видите ли, Игорь Иванович, – сказал наконец Миша, когда молчание затянулось дальше некуда, – некоторое время назад нам пришлось разлучиться с близкими нам людьми.
Миша встал из-за стола, аккуратно поставил на стол большой хрустальный фужер, наполненный гранатово-красной жидкостью, и повернулся лицом к Кержаку.
– Так сложились обстоятельства… – объяснил он обтекаемо. – Теперь эти люди прибыли и должны вот-вот появиться здесь.
– Но?.. – спросил Кержак, в очередной раз восхитившись безукоризненным русским монстра. – Я так понимаю, что имеется некое НО.
– Да, – подтвердил его догадку Миша. – Мы ожидали, что прибудут все, но двое не прибыли. – Миша внимательно посмотрел на Кержака и добавил: – Это вызывает определенную обеспокоенность, хотя, я полагаю, совершенно излишнюю. Эти люди не пропадут.
Последнее явно было адресовано не Кержаку, а женщинам, и Кержак понял. Конечно, исходных данных было мало, но интуиция великая вещь и в жизни разведчика играет порой не меньшую роль, чем знания, умения или опыт.
У них там, где-то – где бы то ни было – случился большой облом, понял Кержак. Что-то до крайности серьезное, и им пришлось уходить в спешке, если и вовсе не с боем. В ходе отступления, как бы это ни выглядело на самом деле, они разделились. И вот теперь сюда добралась вторая группа, но без двоих, и эти двое собравшимся здесь, скажем мягко, не безразличны. Вот и объяснение той тяжелой атмосферы, что сгустилась в комнате. Однако в чем тут дело, в смысле подробностей, он, естественно, не знал и соответственно не мог оценить полностью важность происходящего на его глазах. Впрочем, уже через несколько минут он смог убедиться в том, что, как бы ни был он прозорлив, по-настоящему этих людей не знает и, значит, не понимает.
Следующие полчаса прошли почти в полной тишине. Молчание, воцарившееся в комнате, было тяжелым, давящим, изматывающим. Никто ничего не говорил или, вернее, почти ничего. Так, слово здесь, короткая реплика там. Кержак, что естественно, тоже не встревал. Не его это были проблемы, но и уйти теперь он не мог. Неудобно было.
Кержак пристроился в уголке на диванчике-двойке, сидел там тихо, попивал свой виски, покуривал и наблюдал. Впрочем, ничего определенного углядеть было невозможно. Эти люди великолепно собой владели, и Кержак не сомневался – будь им надо, были бы здесь сейчас и веселые пикировки, и разговоры зазвучали бы о том и о сем, и смех. Но они здесь были все свои, а его или не стеснялись, или просто за человека не считали, вот и позволили себе раскрыться, но и то лишь на самую малость.
Катя все так же сидела спиной ко всем в кресле перед камином, протянув к огню свои голые ступни. Ноги у нее были длинные и красивые, но Кержак обратил внимание не на них, а на то, как близко к огню находились сейчас ее ноги. На его взгляд, Кате должно было быть «жарковато», но ее это, по всей видимости, совершенно не волновало.
За прошедшие дни Кержак немало думал о своих новых знакомых. Он успел немного приглядеться к ним и кое-что, как ему показалось, понял, хотя вопросов по-прежнему было много больше, чем ответов на них.
Так, например, он решил для себя, что все они – даже страхолюдный монстр Меш – люди.
«Люди, люди, – сказал он себе почти уверенно, понаблюдав за их поведением в тех или иных обстоятельствах. – Не ангелы, но и не черти, а люди».
Во всяком случае, человеческого он в них видел гораздо больше, чем нечеловеческого. А в Мише так и вовсе поболее, чем у иных москвичей или у тех же Кати или Иры. Скорее всего, решил Кержак, они какие-нибудь инопланетяне – хотя бы некоторые из них – или, что дела сильно не меняло, выходцы из какого-нибудь параллельного мира, или еще что-нибудь в этом роде. В качестве рабочей гипотезы такое предположение его вполне устраивало. На первый случай, разумеется. Но для начала и этого было достаточно. А там, глядишь, и разъяснения могли случиться.
Катя была у них главной. Тут и гадать не приходилось. Короля играет свита, ведь так? А Катю играли вполне даже отчетливо. Но с другой стороны, кем бы она там ни была, ее отношения с Клавой, Ирой и Мишей были все же скорее дружескими, чем наоборот.
Вот охрана, тут дело другое. Совсем другое! Эти крепкие, не шибко высокие и не сильно могучие на вид парни и девушки почему-то напомнили Кержаку виденный им в начале девяностых израильский спецназ. Саерет маткаль[3] называется. Только те потемнее были, а эти почти все, как на подбор, были блондинами, а которые блондинами не были, те были рыжими. И вот охрана дистанцию держала четко. Вот они Катю играли, так играли.
А Катя… Кержак коротко взглянул на Катю и сразу же отвел взгляд.
Очень необычная женщина. Какие-то оговорки, детали, вернее, детальки вроде бы указывали на ее земное происхождение. И даже более того, было у Кержака ощущение, что она местная. В смысле, не просто человек, земная женщина, а русская из России.
Но было в ней и другое, много другого, странного, порой притягательного, порой пугающего, но тоже притягивающего, манящего, как манит бездна или бушующее пламя. В ней был аристократизм, причем аристократизм, какого не только что на этой несчастной земле, но и в благополучной Европе теперь не сыщешь. Давно повывелся на старушке Земле этот редкий зверь, который живет не в титулах, а в крови. Какие там аристократы?! Где она, голубая кровь? Одни нувориши да выродки остались. А тут… Кержак понял наконец, что означает слово «порода» в применении к таким людям, как Катя. Вот порода; неведомая, не здешняя, не знакомая, но узнаваемая – не умом, а шестым чувством узнаваемая – говорила в Кате во весь голос. И голос этот был сродни и победительной песне боевых труб, и перекличке охотничьих рожков, но и к сладостной грезе клавесина или рыку охотящегося зверя был он близок тоже. Вот и думай теперь, что она такое и кто?
Но дело даже и не в том, как она себя ведет, с какой естественностью переходит из одного состояния в другое, хотя и в этом конечно же тоже. Есть и еще кое-что, от чего оторопь берет и мураши бегут по коже. Вот, например, как сидит она сейчас, индифферентная ко всему вокруг, замкнутая, закрытая, вся в себе, а между тем ее голые ступни едва не купаются в огне. Того и гляди, штаны загорятся, а ей хоть бы что. Сидит, курит, выпивает потихоньку, равнодушная ко всему, безмятежная, как дерево или цветок.
А вот Клава другая. В ней тоже, конечно, чего только не намешано. Но Шемаханская царица была Кержаку гораздо понятнее и ближе, даже несмотря на непроясненность истории с капитаном Фроловой. Дикой истории, если по правде. Ведь тогда, в далеком уже, былинном, как Киевская Русь, пятьдесят девятом, случилось что-то настолько странное, из ряда вон выходящее, что и спустя год-два отголоски той истории продолжали звучать в коридорах Конторы, так что и до молодого Кержака добрались. Дело в том, что в кабинете застрелившегося полковника Черткова, в его сейфе, следственная группа обнаружила документы, свидетельствующие о том, что покойник вел операцию не больше, но и не меньше как против мирового кагала[4]. Простенько и со вкусом. Несанкционированную операцию! Семь лет! И заслал, судя по всему, в этот самый кагал лучшего своего агента, капитана Фролову. С концами заслал, так что с тех пор ни слуху, ни духу той несчастной дуры нигде не наблюдалось.
