— Авторами «Коммунистического манифеста», — досказала Лиза. — Энгельса не знаю, а Маркса пришлось дважды видеть. Бакунин был с ними коротко знаком, и от него я часто слыхала об их деятельности.

— Читали ли вы «Положение рабочего класса в Англии» Энгельса?

— Нет. Не пришлось.

— Читайте неотлагательно. Европейская экономическая литература не знает лучшего сочинения. Я захвачен этой замечательной книгой, собираюсь перевести ее, чтобы русские люди знали и автора, и его редкостный по глубине труд о рабах.

— О ком? — не поняла Лиза.

— Я говорю вслед за Энгельсом о классе рабочих. Это действительно новые невольники, которые продаются как товар тем, на кого работают, и цена на них падает или поднимается в зависимости от запроса.

Николай Васильевич Шелгунов был, по мнению Лизы, очень умным и значительным человеком. Он был вовсе не похож на тех русских, которых она знала раньше. В чем было различие, она не могла себе уяснить и отнесла Шелтунова к новым людям, появившимся в России после Крымской войны и смерти Николая I. Тоска по родине охватила Лизу. Но о возвращении нельзя было думать. Сигизмунд Красоцкий был все еще очень болен.

В Аахене, куда в 1860 году приехали Красоцкие, находилось много русских, свято веровавших в исцеляющую силу этого тенистого курорта. В отеле, где Лиза сняла комнаты для своей семьи, за табльдотом она заметила старого господина с окладистой пепельно-серой бородой и жгучими монгольскими глазами на волосатом скуластом лице. С ним всегда была девушка, точно сошедшая со страниц романов Тургенева, которыми зачитывалась Лиза. Русая коса, строгие, нежные черты лица, тонкий стан — все в ней было красиво. Бородатый господин оказался русским помещиком Солнцевым, а девушка — его дочерью Ольгой.

Красоцкие и Солнцевы быстро подружились и проводили много времени вместе, тем более что старый помещик оказался отчаянным либералом, подписал петицию царю о необходимости освобождения крестьян, ораторствовал о пользе строительства железных дорог и заводов по типу английских. Сам он был пайщиком нескольких предприятий, от которых покуда, как говорил, больших барышей еще не имел, но надеялся на них в будущем. Ольга играла на рояле, любила мечтать, много читала, особенно французские романы, верила в бога и эмансипацию женщин, смутно представляя себе, впрочем, что это означает. Но, наивная во многом, она не была лишена здравого смысла и врожденного юмора. Как это часто бывает с очень молоденькими девушками, Ольга страстно привязалась к сдержанной, чуткой Лизе и поверяла ей все свои мысли и маленькие секреты.

Почти в то же время в Аахен приехал лечиться Фердинанд Лассаль и тотчас же привлек к себе внимание. Высокий, великолепно, по самой последней моде, одетый, всегда в цилиндре и с дорогой тростью, он выделялся даже в толпе самых изощренных щеголей. Лизе его красивое, правильное лицо приводило на память портреты знаменитых тореадоров, итальянских теноров и актеров, исполнявших роли роковых для женского сердца первых любовников.

Лассаль со скучающим и вместе победоносным видом прогуливался по аллеям парка. Лизе он не понравился.

— Бог мой, — сказала она, когда Ольга спросила ее мнение, — в шестидесятых годах нашего века донжуаны кажутся только смешными! Их время прошло. Сейчас другие герои.

— Не Растиньяк ли? — улыбнулась Ольга.

Каково же было удивление Лизы, когда несколько дней спустя старик Солнцев рассказал, что познакомился у источника с отчаянным революционером, о котором уже много слыхал в связи с делом своей знакомой, графини Гацфельд.

— Это сам Лассаль, пороховой человек, — закончил он свой рассказ.

— Я так и думала. Он не может быть обыкновенным, — сказала Ольга. — Ты познакомишь меня с ним, папа?

Вскоре Лассаль стал завсегдатаем у Солнцевых и Красоцких. Он не скрывал, что глубоко увлечен Ольгой и добивается взаимности, чего бы это ему ни стоило. Лиза не придавала большого значения его влюбленности.

— Лассаль слишком любит самого себя. Себялюбие может довести его до безумных поступков.

— О нет, вы не правы. Как же тогда понять его борьбу за народ? — оспаривала Ольга.

— Это поприще, на котором он выступает особенно блестяще. Разве революционер не может быть честолюбцем?

— Не должен, — возразила Ольга.

— Пожалуй, но жажда славы, известности не раз приводила людей на эшафот и в ряды повстанцев за правое дело.

На террасу, где происходил этот разговор, вошел Фердинанд Лассаль, гладко выбритый, розовокожий. Большие, немного выпуклые глаза его смотрели томно и нагло в одно и то же время, слишком маленький рот был ярок и свеж. Легкий запах амбры исходил от его элегантного костюма.

— Скажите, что привело вас к борьбе за тружеников? — спросила Солнцева.

— То же, что заставило отвоевывать в течение многих лет права графини Гацфельд, так грубо попранные ее мужем. Сызмала я тосковал по справедливости. Как орел, я был одинок среди людей своей среды. Вы ведь знаете, я с детства был баловнем.

— Вы им остались и теперь, — улыбнулась Лиза, глядя на выхоленные ногти Лассаля.

— И тем не менее, воспитываясь в роскоши, я был и остаюсь рабочим. Не выражайте удивления. К рабочим я причисляю всякого, кто умеет быть полезным обществу. Причислять себя к рабочим в ином, внешнем смысле я не имею, увы, ни возможности, ни основания. Я, наоборот, буржуа, так как мои доходы дают мне возможность вести жизнь, посвященную науке, борьбе за социальную справедливость и приносить этой цели значительные жертвы.

— Есть ли у вас настоящие друзья? — спросила Ольга.

— Да, но я иду своим путем в обществе, преследуемый, не раз осужденный судом, ненавидимый либеральной прессой, которая глядит на меня с еще большим ужасом, нежели все прокуроры и суды, вместе взятые.

— Скажите, господин Лассаль, — внезапно вспомнив что-то, спросила Лиза, — знакомы ли вы с доктором Марксом?

— Конечно, я даже недавно кое-что сделал для этого безусловно выдающегося, образованного человека. Мой близкий друг, издатель Франц Дункер, кстати, женатый на очаровательной Лине, дочери самого художника Генриха Лаубе, издает его новую книгу по политической экономии. Маркс так дорожит этим своим детищем, что соглашался, лишь бы оно увидело свет, издать его бесплатно, без гонорара. Но я возмутился таким самопожертвованием и добился для него кой-каких денег. Это даст возможность его семье прожить безбедно некоторое время. Не все такие отзывчивые и честные люди, как Дункер. Другой издатель — Дана — платит ему гроши. Будь я на месте Маркса, немедленно начал бы тяжбу и выиграл бы, конечно. Некоторые родятся победителями. Для меня нет больших и малых дел, как рассуждает Маркс, все зависит от того, кто за них берется.

Лассаль долго говорил в этот день о себе, о своих жизненных принципах, но прежняя настороженность Лизы по отношению к нему не только не рассеялась, а возросла.

«Нарцисс самовлюбленный и глядящийся в людей, как в зеркало. Он ищет только восхищение и видит только самого себя, о чем бы ни говорил», — думала она.

Через несколько дней Солнцевы должны были ехать назад в Россию. Накануне расставания Ольга вошла к Лизе и, не говоря ни слова, положила перед ней огромную тетрадь, В ней было более сотни мелко исписанных страниц.

— Что же это, исповедь господина Лассаля? — спросила Лиза иронически, увидев подпись.

— Он просит меня стать его женой, — сказала Ольга, вспыхнув.

— Каков же ответ?

— Я дам его через год. Весной мы встретимся снова. Надо проверить себя и его, так советует папа. Мне страшно выйти замуж за такого человека. Он баловень женщин, любимец своего народа, а я скромная девушка, равнодушная к политике, к революции. Ему орлица нужна, он ведь орел…

— Павлин он, а не орел, — досадливо, не сдержась, прервала Лиза. — С ним счастья не будет.

— Папа так же говорит. Но письма он пишет великолепно. Прошу вас, прочтите, У меня нет тайн, но вас, кажется, отпугивает количество страниц.