— Занимайтесь этим вы, мое дело повернуть течение истории так, как это нужно нам.

— Напрасные старания, история не рычаг, которым вы, механики, управляете в совершенстве. Она отбросит и раздавит вас без пощады, — сказал Маркс. Чувство досады и острого раздражения против казавшегося ему неумным пожилого человека улеглось, сменившись чем-то похожим на сострадание.

— Вы все еще живете у Джонатана Брауна в его кабаке? — спросил Фридрих.

— Зря вы не доверяете этому почтенному человеку.

— Боюсь, что и в этом выборе вас ждут только одни разочарования, — усмехнулся Фридрих.

— Ерунда! — вспылил Бартелеми. — Вместе с Джо мы прощупываем настроения рабочих, отыскиваем нужных людей, вербуем их для работы. Кабак — отличное место для секретных свиданий. Нас никто не выследит.

— В этих мерзких притопах члены ваших групп приобретают, очевидно, навыки не столько революционеров, сколько забулдыг, прожигателей жизни. Как же это увязать? — спросил Маркс и обменялся с Энгельсом красноречивым взглядом.

— Зато мы одурачиваем шпионов прусского и здешнего правительства, которыми кишмя кишит Лондон, — упорно настаивал на своем Бартелеми.

До позднего вечера то затихал, то разгорался спор Маркса и Энгельса с нетерпимым проповедником терроризма. Было совсем уже темно, когда все трое вышли на улицу и тотчас же за ними увязалось несколько шпиков. Завидев плотного широкоплечего Маркса, по-военному прямого Энгельса, долговязого Бартелеми, они устремились за ними, словно рыбы-прилипалы, шныряющие подле могучих обитателей океана.

Бартелеми, как я и думал, фразер, — сказал Карл жестко, когда остался наедине с Фридрихом. Слово «фразер» было одним из самых уничтожающих в его лексиконе. С людьми, которых Маркс считал краснобаями, он не хотел иметь никакого дела.

В омнибусе, кафе, читальне Карл уже много раз замечал пухленького господина с плоским бледным лицом, покрытым веснушками. Запомнилась не только его физиономия в крапинку, но и редингот, обтягивающий большой живот, и маленькая рыжая шляпа пирожком.

У Энгельса был также свой «хвост», как Виллих называл полицейских шпиков. И Маркс и Энгельс относились к полицейскому наблюдению с ироническим спокойствием. Иногда, пока Маркс и Энгельс работали вдвоем, оба сыщика жаловались друг другу на неудобство своей профессии.

— Не знаю, — говорил кругленький веснушчатый шпик, — зачем только тратит правительство деньги на этого немца.

— У полиции бывают свои причуды или очень секретные соображения.

— Я под видом агента одной фирмы был в квартире Маркса, — продолжал веснушчатый. — Это совсем бедные люди. У них одна комната и чулан, который служит также спальней. Детвора не выглядит здоровой. Говоря честно, мой дом во много раз лучше.

— Ты хотел бы следить за каким-нибудь лордом или банкиром?

— Не в этом дело, но мой объект торчит иногда целый день в читальне. Можно разориться на том количестве бумаги, которое он исписывает.

— Что же ты делаешь, пока он набивает себе голову всякими науками?

— Вот в этом-то и дело. Мне приходится читать из-за него все газеты нашей империи. От этого болит голова. Только так и спасаюсь от сонливости.

— А я вот читаю, наоборот, чтобы спать. «Таймс» на меня действует очень быстро. В нашей профессии лучше выпить вовремя кружку эля.

Пока полицейские шпики изо дня в день делились своими невзгодами, Карл и Фридрих просматривали материалы «Обозрения». Маркс заканчивал книгу о классовой борьбе во Франции. Энгельс работал над историей крестьянской войны в Германии, он анализировал причины, ход и итоги великого антифеодального восстания крестьянства в 1525 году. Несмотря на то что Фридрих мастерски воскрешал далекое прошлое своей родины, в книге его звучали громовые раскаты современности.

Энгельс объяснил значение крестьянства в классовой борьбе. Он доказал необходимость для революционного пролетариата добиваться руководства крестьянством. Причины поражения крестьянского восстания в Германии в 1525 году крылись, по его мнению, в предательстве бюргеров — предшественников современной буржуазии — и в политической раздробленности страны.

Воскрешая могучие характеры бойцов Великой крестьянской войны, Энгельс писал о том времени, когда Германия породила выдающиеся личности, равные лучшим революционным деятелям истории всех веков.

Немецкий народ проявил в ту войну стойкость и выдержку, развил великую энергию. У немецких крестьян и плебеев зародились тогда идеи, которые приводят и поныне в содрогание потомков бюргеров. На образах людей того времени и выводах о классовой борьбе XVI века Энгельс показал сущность революционных боев 1848 и 1849 годов.

Хэмптон-корт, расположенный неподалеку от Лондона, считается одним из живописнейших мест Англии. Негустые леса и луга примыкают к запущенному строгому парку угрюмого замка Генриха VIII, этого неукротимого, порочного человека и дальновидного политика, расцветившего историю Англии буйными празднествами, турнирами, религиозными и феодальными распрями, личными преступлениями и государственными завоеваниями.

Леса и холмы, просторы полей в Хэмптон-корте напоминали немцам-изгнанникам их родину. Может, именно поэтому Просветительное общество немецких рабочих часто избирало этот красивый уголок местом пикников.

Рано утром одного из летних воскресных дней 1850 года Ленхен разбудила Карла, Женни и девочек, чтобы отправить их поскорее на загородную прогулку. Долго разглаживала она накануне вечером ленты для кос и светлые платья. Сборы были короткими. Еще раз зорким оком оглядела Ленхен маленьких Женнихен и Лауру, поправила банты в их пышных, вьющихся волосах, распрямила умелыми пальцами оборки на панталончиках.

— Наши девочки и их мама обязательно затмят всех красотой на празднике, — пророчески изрекла она и затем, что-то вспомнив, стремглав бросилась к ящику комода и осторожно извлекла оттуда четыре накрахмаленных носовых платка.

— Карл, не забудь, что билеты на дорогу лежат в правом кармане твоего сюртука, туда же ты положил и кошелек. Ох уж эта рассеянность ученых людей! — приговаривала она.

— Не рассеянность, а поглощенность более важным делом, — улыбнулась Женни.

— Нечего защищать мужа. Вот когда вас всех, как безбилетных, высадят в поле, тогда и объясняйте кондуктору. Носовые платки я дала всем. Пожалуйста, не теряйте их, — тем же наставительным тоном добавила Ленхен и заботливо еще раз оглядела Карла, Женни и детей.

Был на редкость теплый, яркий день, и праздник, сопровождавшийся песнями, музыкой, играми и танцами на поляне Хэмптон-корта, удался на славу.

Вильгельм Либкнехт, недавно приехавший из Швейцарии, где напоследок просидел несколько месяцев в тюрьме, чувствовал себя как дома среди этих мало знакомых ему людей.

Здесь, на солнечной поляне Хэмптон-корта, среди празднично настроенных соотечественников отчетливо выявлялись обаяние, простота и вместе какая-то особенность Карла.

Есть люди, перед которыми нельзя не подтянуться духовно, не собрать волю и мысль, не сделаться чище и правдивее. Таким был Маркс. В его присутствии беседа становилась содержательнее, мысли окрылялись и очищались души.

Либкнехту казалось, что он не только по рассказам Энгельса и по сочинениям, но и лично давно знал Карла, хотя видел его впервые. Он заранее мысленно создал себе его живой образ. Обычно человек редко соответствует тому идеалу, который сложился в воображении другого. Маркс оказался еще более могучим, излучающим ум, веселье, волю, нежели о нем думал молодой и несколько восторженный Либкнехт.

«У него голова и могучая грива волос мифического небожителя. Какая бездна юмора и проницательности в каждом его слове», — думал Вильгельм, прислушиваясь к беседе, которую вел Маркс, шуткам и раскатистому, заражающему смеху.

«Отец Маркс», как его авали члены Просветительного общества, рассказывал с необычайным воодушевлением, что несколько дней назад осматривал на Риджент-стрит модель электрической машины, везущей железнодорожный состав.