В ночь на 24-е версальцы подошли вплотную к позиции коммунаров, которые, не дожидаясь нападения, бросились в контратаку. Четыре раза федераты обращали в бегство противника.

Наступление войск Тьера развертывалось вдоль берега Сены. Врублевский расставил батареи на Аустерлицком мосту и площади Жанны д’Арк. Отсюда он обстреливал версальцев. Несколько тысяч коммунаров под его начальством в течение тридцати шести часов отбивали атаки целого армейского вражеского корпуса, временами переходя в наступление. Катрина, не знавшая усталости и страха, под пулями перевязывала раненых, обнадеживала их, утешала. Храбрая коммунарка привыкла к канонаде и даже находила, что, как гул морского прибоя, она воодушевляет. Стоило ей вспомнить, что неподалеку от нее Валерий, и чувство спокойной уверенности охватывало ее. В эти страшные дни Катрина была безгранично счастлива. Она старалась ничего не загадывать из суеверной боязни вспугнуть удачу и тем не менее надеялась и верила, что ее и Врублевского ждет, вопреки всему, что происходило вокруг, только хорошее.

Пуля пронзила сердце Катрины, и, падая, коммунарка увидела небо искрящимся и ярким. Глаза ее закрылись, не выдержав ослепительного света. Умирая, она успела подумать! «Так вот какова смерть!» Катрина лежала на небольшом холмике, как бы на алом знамени. Это была кровь ее сердца.

Врублевский, узнав о гибели молоденькой батальонной санитарки, погнал коня к месту, где ее застигла пуля. Он спешился и склонился над Катриной, более чем когда-либо раньше похожей на подростка. Ее стриженые пышные волосы янтарного цвета под солнцем казались еще более блестящими, точно вобрали все его лучи. Никакого отпечатка страдания или горечи не было на окаменевшем белом лице покойной. В нем появилось незнакомое Врублевскому выражение полной отчужденности и глубокой сосредоточенности. Это была иная Катрина. Врублевский достал полотняный платок, подарок возлюбленной, окунул его в застывающий поток ее крови, обернул бинтами и спрятал в сумку. Став на колени, он поцеловал лоб и крепко сомкнутые губы Катрины. На мгновение боль утраты стала такой острой, что он едва удержал стон.

Отчаянная борьба не ослабевала.

На заседании Коммуны в ратуше Сток познакомился с одним из заместителей прокурора Коммуны. Ставший знаменитым в эти исторические дни, Теофиль Ферре был человеком невысокого роста, с растрепанной иссиня-черной шевелюрой, густой бородой и бакенбардами, резко оттенявшими его мертвенно-бледное лицо, на котором заметно выделялись крупный нос с подвижными тонкими ноздрями и скорбно сведенные широкие брови. Черные блестящие глаза под пенсне напряженно, пытливо и несколько недоверчиво всматривались во все окружающее. Он выглядел значительно старше своих двадцати шести лет и зримо сочетал в себе могучую волю и нервную впечатлительность.

Ферре был неистовым последователем Бланки и одним из самых пылких ораторов среди членов Коммуны. Рабочий Париж давно знал и ценил его речи, в которых воскресали революции последнего столетия. Марат и Бабёф, Леба, Бодэн и, наконец, великий узник Бланки говорили с народом устами Ферре. Он был фанатически предан революции и аскетичен в жизни. Его боялись люди с нечистой совестью, как олицетворения честности и беззаветной преданности идее. Власть была для него мощным средством, но никогда самоцелью. Он боролся с контрреволюцией настойчиво, но, однако, недостаточно сурово, потому что, как и остальные члены Коммуны, не верил в ее могущество и проявлял нередко роковое великодушие, снисходительность и доверчивость.

С первого дня победы рабочих невод шпионажа, измены, заговоров и злостного саботажа опутал столицу Франции. Только немногое удалось раскрыть и пресечь. Парижский телеграф намеренно распространял ложные сведения, некоторые офицеры Национальной гвардии продались Тьеру и действовали по его указу. Версальские наймиты пробрались на видные командные должности, пользуясь тем, что среди коммунаров было мало знатоков военного дела.

На собрании в ратуше, куда был приглашен и Сток, Ферре сообщил о раскрытии контрреволюционного заговора.

— Враги, — говорил он, — готовили нам Варфоломеевскую ночь. Они намеревались тайно провести через наши позиции версальские войска, переодетые в мундиры федератов, вторгнуться в Париж и начать массовую резню коммунаров. Чтобы опознавать друг друга, заговорщики собирались надеть на рукава цветные повязки.

— Никакой пощады тьеровским шакалам. На фонарь их! — закричали пораженные слушатели. — На фонарь!

Ферре продолжал говорить гневно, обводя всех горящим взором и откидывая рукой прядь черных волос, падавших на лоб:

— Худшее не в коварстве и выпадах лютых наших противников. К этому мы готовы всегда. Плохо то, что Комиссия безопасности ничего не знала о подготовлявшемся нападении. Лишь случайность предотвратила преступление. Работница, которой один мелкий коммерсант, объявлявший себя сторонником рабочего самоуправления, заказал эти трехцветные опознавательные перевязи, уверенная, что трудится для Коммуны, пришла в ратушу, чтобы попросить о выплате ей вперед денег. Клубок начал распутываться, контрреволюционеры изобличены и задержаны.

В перерыве заседания Сток разговорился с Ферре.

— Не скажете ли вы мне фамилию коммерсанта-заговорщика? — спросил он между прочим.

— Отчего же, это более не тайна, — Ланье.

Сток изумился.

— Я знал его. Он всегда громче других кричал: да здравствует социальная республика, да здравствует Коммуна!

— Будьте бдительны! Все мы, социалисты, гуманны по самой своей природе, но иногда проявить твердость и суровость — значит предотвратить чудовищную жестокость. Тьер своими зверствами по отношению к пленным коммунарам хочет вынудить нас казнить в ответ всех задержанных архиепископов и других его шпионов. И знаете зачем? Чтобы за каждого убитого нами негодяя и заведомого врага революции уничтожать десятки тысяч ни в чем не повинных защитников Коммуны. Это двуногое чудовище считает июньское кровопускание сорок восьмого года недостаточным. Он мечтает, и не скрывает этого, перебить весь трудовой Париж и утонить таким образом в крови наши идеи. Слепец. Он не знает, что кровь мучеников-революционеров — могучее удобрение. Там, где она прольется, вырастет новое племя героев, и победа Коммуны рано или поздно неизбежна.

— Я тоже уверен в этом, — сказал Сток, чувствуя, как слова Ферре ускоряют биение его сердца.

— Доживем ли мы с вами до этого или нет, не важно, главное, что будет именно так.

Вернувшись домой, Сток снова припомнил Ланье, которого считал преданным революции человеком. Чувство недовольства собой, досада охватили машиниста. Часто обманывался он в людях, а казалось, должен был разбираться в них. Так и не постиг он, несмотря на нелегкую жизнь и тюремное заключение, трудную науку человековедения.

Сток обычно мерил людей по себе, мысленно переставляя себя на их место, стараясь представить, что бы чувствовал, как поступал.

Жаннетта была значительно проницательнее мужа и роже поэтому испытывала разочарование в окружающих, которое обычно сравнивала со шрамами на сердце.

— Посмотри на птиц, — говорила она снисходительно Жану, — все они во многом схожи, летают, несут яйца и понимают, я уверена, друг друга, а как они различны. Голуби, например, изменчивы, легкомысленны, а вороны, наоборот, солидны, всегда трудятся и верны своим семьям, воробьи, по-моему, сущие лодыри, а ястребы те же волки. Я люблю лебедей, они похожи на огромные душистые пионы и учат нас любви и верности. Люди с виду одинаковы, но души их различны, как птицы. Надо слушать не только слова человека, видеть не одно лицо его, а душу. Это очень трудно, и оттого на сердце столько шрамов.

— Вот и снова ты рассуждаешь, как женщина. Мы, мужчины, до такого не додумаемся, разве только поэты. Ланье — буржуа, и поэтому в ном смог прятаться враг Коммуны, но как понять Толена, рабочего? Он ведь один из основателей интернациональной секции. Что толкнуло этого чеканщика к гнуснейшему из палачей Жюлю Фавру и старому кровопийце Тьеру? Черту одному известно. Видно, беда моя в том, что я мало учился, постоянно теперь чувствую свое невежество, — сетовал Жан.