— Но как вы очутились в России? — спросила Лиза.

— Случайно. Жил я с семьей в Германии только что не впроголодь и как-то, когда было особенно трудно, прочел в «Кёльнской газете» объявление одного из крупных кожевенных заводов Санкт-Петербурга. Нужен был управляющий, знающий новейшие технические методы обработки кожи. Предложение было во всех отношениях заманчиво. О России слыхал я много, и всегда противоречивое. Одни говорили, что страна эта населена дикарями, другие — талантливейшими и образованнейшими людьми. В годы, пока я жил в России, мне удалось многое прочитать и продумать. Книги Маркса обогатили мой мозг. Я писал ему и получал ответы. То, что я увидел на вашей родине, право, стоило курса в хорошем университете. Думаю, что скоро вы не узнаете свою Россию. Ее ждут очистительные бури, Представьте, что и поныне рабочий день на кожевенном заводе в Петербурге длится четырнадцать и пятнадцать часов. И я торжествовал, когда русские пролетарии начали наконец стачечную борьбу. Революционные кризисы в вашей империи неизбежны. Тем более что численность работников в стране все возрастает. Освобождение крестьян, как ветер, подняло и кружит массы полунищих людей. Прежней неподвижности в народе больше нет. Да и во всем мире воздух накаляется, и поэтому вам легко себе представить, что «Капитал» Маркса звучит для меня подобно первым раскатам грома.

Лиза, не без сожаления, распрощалась с Иосифом Дицгеном.

Самой любимой наукой Женнихен с детства была история. Как все дети Маркса, она томилась неутолимой жаждой — знать.

«Жизнь так коротка, — думалось ей, — не надо упускать ни одной возможности заглянуть во все уголки прошлого и настоящего. Что может быть интереснее путешествий, а история — это странствие во времени, не имеющее преград».

Женнихен берегла стопку тетрадок и записных книжек в черных дерматиновых переплетах. В то время как сверстницы старшей дочери Маркса стремились наполнить альбомы стихами, виньетками, чувствительными рисунками, переводными картинками, она исписывала листы подробностями битвы при Фермопилах, заметками о характере Перикла и Аспазии, записями о реформах Солона и Клисфена. Гомер, Фукидид, Геродот были ей так же хорошо знакомы и дороги, как позднее Корнель, Расин и Вольтер, Шекспир, Шелли и Бёрнс, Данте и Ариосто. Мечтой Женнихен было воспроизвести на сцене образы шекспировских героинь. Ее грудной, волнующий голос, отличная стать, красивое лицо, четкая дикция и несомненный талант словно были созданы для сцены. Однако препятствий было много.

«Она давно бы поступила на сцену, — писала ее мать своей приятельнице, — если бы не семейные предрассудки. Многие из тех, кто ее слышал, утверждают, что в ней скрывается талант Рашели или Ристори и является большой ошибкой удерживать ее от этого шага». И, однако, Женни только изредка как любительница выступала в театре. Быть профессиональной актрисой она не осмелилась. Тяжело отказаться от того, к чему влечет сердце. Немало людей приходят и уходят из жизни, не раскрыв себя до конца, не отдав людям заложенный в них клад, каким всегда является талант.

Женнихен решила стать преподавательницей и как можно скорее начать давать уроки, чтобы помогать родителям, Ко всякому делу она относилась с большой добросовестностью и считала, что учить других можно лишь тогда, когда сама находишься во всеоружии знаний. Девушка напряженно работала над саморазвитием и образованием. Но, как и в ранней молодости, ее особенно влекли литература и история. Женнихен горячо интересовалась судьбами женщин разных веков. Они привлекли ее сложностью, подчас героичностью характеров и необычайностью обстоятельств, сопровождавших их жизнь. Одних из них она осуждала, других оплакивала. Мадам де Сталь вызывала в ней только равнодушное уважение. Манон Ролан казалась напыщенной честолюбивой буржуазной, но особенно Женнихен возненавидела, так же как самого Наполеона I, его жену Жозефину.

В галерее выдающихся женщин Англии обеих Женни, младшую и старшую, привлекал грустный и скромный образ Мери Вулстонкрафт, одной из талантливейших феминисток, и ее последовательницы — преобразователя бесплатных госпиталей Флоренс Найтингел. Основательно изучая прошлое, Женнихен все больше углублялась в историю города, где выросла и жила. Вместе с пытливой Элеонорой она часто бродила по огромному, необычному Лондону. Женнихен обладала от природы взволнованным богатым воображением, которое магически воскрешало перед ней исчезнувшие времена. Она рассказывала младшей сестренке о старом Лондоне, точно жила в нем сотни лет назад.

К середине XVIII века город, разрушенный великим пожаром, совпавшим по времени с эпохой английской революции, начал понемногу отстраиваться, восстанавливать здания докромвелевской поры.

Над низкими новыми домами далеко видимой квадратной громадой возвышалась уцелевшая тюрьма Тауэр — могильная плита вольному Лондону, городу, созданному смелыми кельтами, великой данью и порабощением заплатившими за культуру римлян.

В темных сырых погребах крепости валялись скованные по ногам и рукам узники: несчастливый претендент на корону; подмастерье, оклеветанный хозяином; разуверившийся в существовании справедливости крестьянин, оскорбивший имя короля; сутяга, не давший вовремя взятки судье; ученый, попытавшийся пробить толщу невежества; плательщик, не смогший внести налога; непокорный солдат; дерзкий поэт; подозрительный бродяга. Человек, вступивший за ограду Тауэра — английской Бастилии, бывшего дворца норманских завоевателен, редко сохранял жизнь.

Улицы Лондона, настолько узкие, что две кареты едва могли в них разъехаться, постоянно кишели бездомной голытьбой, покинувшей деревни из-за непосильных налогов и арендной платы на землю. Бывшие крестьяне промышляли попрошайничеством и мелким воровством.

Знатные леди отправлялись в лавки за покупками под охраной надежных слуг, аристократы не оставляли домов безоружными. Для богачей улицы были тогда небезопасными.

Время от времени вспыхивавшая чума в значительной мере «очищала» город от бедняков.

Если с чумой совпадал пожар, город охватывало паническое безумие, церковь оглашала наступление конца света, и лиловый дым казался погибающим от пламени и болезни разверстым небом.

Наиболее опустошаемым эпидемиями и огнем местом была припортовая часть английской столицы, улицы, примыкавшие к лондонскому мосту, куда никогда не решались заглядывать жители благоустроенного по тем временам Вестминстера и Уайт-холла.

В жаркие дни в этих проклятых трущобах стояли столбы слепящей, густой пыли. Крысы, лишайные — нередко взбесившиеся — собаки и кошки бегали между темных жилых конур. Просаленная бумага заменяла стекла на окнах домов, в которых ютились человеческие существа, заедаемые насекомыми, влачащие однообразные дни в непосильном труде и чудовищных лишениях.

Во время частых дождей в грязных стоках, совершенно размывающих почву так называемых улиц, плыли, отравляя воздух, вонючие, гнилые овощи, сор, изношенное тряпье, долго валявшееся в подворотнях.

Люди этих окраин жили Темзой. Ее порт давал им иногда пропитание, на ее берег выползали они из своих логовищ за водой и воздухом. Иногда их ждало там и занимательное, «веселое», с тогдашней точки зрения, зрелище. В начале XVIII века суды над обвиненными в колдовстве и сношениях с дьяволом были делом частым и вполне обычным. «Дознание водой», измышленное опытными садистами инквизиционных трибуналов, широко применялось в Англии. Заподозренного в черной магии бросали в воду, — акт, символизировавший святое крещение, Если жертва мракобесия шла тотчас же ко дну, ее признавали оправданной, причем, однако, не всегда спешили вытащить и вернуть к жизни.

— По мнению всезнающих судей, вода не принимала грешников. Горе тем, кто всплывал: их ждал неминуемый костер, — рассказывала Женнихен слушавшей ее с широко раскрытыми блестящими глазами Тусси. — Водянов испытание, как и сожжение ведьм и колдунов на городских площадях, привлекало несметное количество зевак. Не всегда, однако, вода давала неопровержимое показание. Я читала о том, что в тысяча семьсот седьмом году старуха нищенка, брошенная в мелководную реку, пошла ко дну головой, но ноги ее остались торчать на поверхности. Ученые мужи церкви долго спорили о том, как понимать такого рода примету. Испробовали иные средства: запустили под ногти несчастной острие щетины, и появившаяся кровь послужила ей оправданием: видишь ли, у лиц, находящихся на службе у черта, раны не кровоточили.