У нас в отряде по этому поводу сложилось мнение, что эти лицемерие, двуличие, нечестность заложены уже в самой их вере. Взять, например, великий пост, рамадан. Аллах велел правоверному сорок дней вообще ничего не есть. И ведь прекрасно знает Всевышний, что это невозможно для того организма, который он сам же сотворил по образу и подобию своему. Он прекрасно понимает, что едва закатывается солнышко, мусульмане наваливаются на еду, отъедаются за дневное воздержание, да еще обжираются впрок, в надежде, что Аллах в темноте этого не видит и никогда не узнает. А днем каждый признающий, что «нет бога кроме Аллаха, а Магомет – пророк его», опять истово бьет поклоны, делая вид, что постится, бедняга, и с голоду разве что не помирает. И так – по всему мусульманскому миру. Так и обманывают друг друга всю жизнь. Да что там жизнь – целую вечность.

…Потом у нас со Станичем последовал еще один ритуал. Мы с Радомиром качнули руками и на счет «три» выбросили пальцы. В этот раз в сумме вышло девять. Нечет, делится на три. Значит, идем по третьей тропинке. Понятно, что нас могут встретить и там, да только при выборе маршрута движения сподручнее довериться слепой удаче, чем пытаться выбрать тропу сознательно, надеясь на трезвый расчет или на интуицию. Разведка – это непредсказуемое переплетение случайностей, так пусть и маршрут движения тоже избирает слепая случайность.

Или она все-таки не такая уж слепая? Кто ж ее знает? Главное, что до сего момента она нас с Радомиром – тьфу-тьфу-тьфу! – ни разу не подводила. Значит, быть по сему и в этот раз!..

А бездонное ночное небо все так же равнодушно смотрело на нас. Уходили охотники за мамонтами или саблезубыми тиграми. Отправлялись в поход на варваров римские легионеры. Крестоносцы усаживались на коней, чтобы отвоевать Гроб Господень. Скакали по степи казаки, отстаивая право на волю в своем ее понимании. Ползли по «ничейной» земле пластуны и разведчики…

Вселенской бесконечности всегда было не до наших крошечных проблем, ради разрешения которых двуногие существа, именующие себя людьми, тысячелетиями беспощадно уничтожают друг друга.

Нам должно быть стыдно перед Мирозданьем.

А ведь не стыдно…

Нам оставалось миновать только передовой положай, где сегодня службу несли наши казаки. Тут, как правило, существует разделение, так сказать, «секторов ответственности»: имеются положай, где службу несут только русские добровольцы, а есть – где только сербы. Да и график дежурств у нас разный. Мы меняем друг друга каждые двое суток. А у сербов в график втискиваются еще двое суток, которые военнослужащий проводит дома. «Не война, а курорт», – ворчат наши.

Сегодня наш путь проходил через положай, где находятся наши. Очередь дежурить выпала казакам. У нас с Радомиром уже давно сложилось: чей положай проходим, преодолевая линию «фронта», тот из нас и отвечает на окрик дозорного. В том смысле, чей по принадлежности – русский или сербский.

Слово «фронт» я сознательно беру в кавычки. Потому что фронта как такового, в том виде, как мы привыкли видеть в кино «про войну», тут не существует. Имеется не слишком густая цепочка опорных пунктов с обеих сторон – и все. А между ними можно нарваться только на дозор или, чего можно больше ожидать, на засаду или минное поле.

– Стой! – донеслось из темноты. – Пароль шесть.

– Два, – отозвался я.

Эту систему в нашем отряде ввел я, потому что она, именно такая система, на мой взгляд, гораздо надежнее традиционной. Суть ее вот в чем. На ночь назначается какая-то цифра, как сегодня, например, восемь. Часовой окликает приближающегося и называет какую-нибудь, наобум, цифру, а окликаемый должен тут же среагировать и назвать другую, чтобы они в сумме давали назначенную, которая менялась каждый вечер. Сербы действовали по старинке, выбирая для паролей и отзывов названия городов.

– Кто идет? – уже иначе, расслабленно спросил голос из тени, отбрасываемой сложенным из камня бруствером.

– Беспросветный.

Дозорный витиевато, хотя и негромко, выругался. В чуткой ночной тиши я это услышал, однако вслух на ругательство не отреагировал. Понял, в чем дело – у казака, наверное, кончилось курево и он сейчас «стрельнул» бы сигаретку, да разве ж она может быть у некурящего?

– Куда направляетесь, капитан?

Мы уже присели возле положая.

Положай – это позиция. Очень точное славянское слово, между прочим, в пику нашей заимствованной у французов «позиции».

Уж не знаю, хорошо это или плохо, но славянские языки вообще легко впитывают, абсорбируют в себя слова иных народов. Поскреби большинство абсолютно русских слов, и увидишь, что под привычной оболочкой кроется совершенно неведомый нам корень. Огурец, телега, ракета, деньги, богатырь… Да мало ли что еще? Французы, например, неведомому заморскому овощу и то дали свое собственное, хотя и несколько нелепое, название, «золотое яблоко» – помм д’ор. А уж мы его перекрутили в родной «помидор». Да и вообще, какой след мы оставили, скажем, в той же французской лексике? Спутник, самовар, казак… Все? Даже слово «бистро», которое прочно вошло во французский с нашей подачи, когда наши предки с Александром Первым Благословенным взяли Париж, теперь с благоговением внедряем у себя в Москве!..

Короче говоря, мы присели у положая.

– Тебе ответить или не надо? – хмыкнул я.

В самом деле, разве уходящему на разведку подобные вопросы задают?.. Правда, казачок может просто не знать, что мы уходим ТУДА. Ну да он и сам мог бы догадаться, что мы не от нечего делать слоняемся ночью по передовой. В конце концов, я человек, существо дневное, а потому в темное время суток предпочитаю спать.

Только теперь я разглядел, с кем именно разговариваю. Это был Сашка, которого невесть по какой ассоциации окрестили Слобода.

У нас тут вообще многие, почти все предпочитают, чтобы их называли по прозвищам или просто по именам. Сказать честно, хоть я тут уже полгода, а фамилий всех добровольцев в своем отряде так и не знаю. Да и сам представляюсь как Беспросветный. Правда, сербы сократили прозвище до Прсвета, но я не в обиде, как говорится, хоть горшком назови, только в печь не сажай…

– Как обстановка, Саша?

Слобода ответил лениво, расслабленно.

– Все тихо, капитан. С вечера муслики что-то пошевелились, ну а потом все стихло.

Пошевелились – это плохо. Пошевелились – значит, и сами могли разведчиков или диверсионную группу к нам заслать. А может просто мин понатыкать там, где их вчера еще не было. Мины же здесь – это беда. Вернее, они везде беда, но тут особенно.

– Где ты их заметил?

Казачок шевельнулся, вытянул слегка белеющую в тени руку:

– Вон там, возле памятника.

Никогда из них вояк не получится.

– Эх, Сашка-Сашка… – начинаю я укоризненно.

Однако Слобода и сам уже поправляется:

– В районе ориентира три.

– Вот это другое дело.

Я удовлетворен. Значит, хоть что-то от моей науки в их памяти остается.

Однако информация настораживает. Потому что ориентир три, памятник хрен знает какого века – ибо видел я его вблизи только ночью – находится почти на направлении намеченного нами движения.

Словно подслушав мои мысли, подает голос Радомир.

– Прсвет, может, пойдем по другой тропе?

У меня и у самого страстное желание изменить намеченное направление. Но…

– Нет, только по этой, – отвечаю твердо.

Серб ничего не говорит. Но я едва ли не кожей чувствую, как от него струится недовольство. Его можно понять. Да только ведь и я не отступлю.

Формально в нашей паре старшим является он. Все же местный, округу знает, языком владеет… Кроме того, что ни говори, а мы, русские, тут действуем в интересах их, сербов. Однако так уж у нас сложилось, что он свое старшинство постепенно, без споров, уступил мне. Без ложной скромности, это вполне оправданно. По возрасту Радомир мне едва ли не в сыновья годится, в военном отношении опыта у меня побольше, в житейском плане – и подавно. Сам он, конечно, разведчик от Бога. Да только этого мало – нужно еще чтобы данные от природы задатки развить. Без опыта да науки любой талант на корню сгниет.