Кажется, майор не на шутку взялся за Шабашникова. Тут уж его не собьешь. Он прав: на зажигалку стоило обратить внимание.

— Все-таки я попробую найти более веские доказательства для своей версии, — говорю я, глядя в пол.

— Упрям, упрям, — благодушно ворчит Помилуйко.

Останавливать меня он не хочет. Но и помощи от него я теперь не добьюсь, это ясно.

«Что, если Николай Семенович, и я, и Комаровский, который верит в честность Шабашникова, ошибаемся? — думаю я, выходя от майора. — Нет, не может быть! Я должен довести свою работу до конца!..»

Ожог, который Анданов пытался выдать за ушиб, пока еще не улика. Это скорее толчок для прозрения.

Должны найтись иные доказательства. Моя теория — это соляной раствор, густо насыщенный предположениями и умозрительными расчетами. Нужна хотя бы тонюсенькая ниточка, чтобы раствор начал кристаллизоваться, затвердел. Нужны реальные детали, которые сами собой, без всякого принуждения, укладывались в версию.

Нет преступника, который не оставляет уличающих его следов. Это аксиома, хорошо известная каждому новичку.

Прежде всего — мотоцикл. Куда он делся, где был укрыт? В карман его не спрячешь... Надо снова отправляться в Лихое, по той злополучной тропе. Только один человек сможет помочь мне в тайге. Кеша Турханов, лесной житель.

Утром следующего дня мне звонит Комаровский: «Кеша будет ждать в Лихом, у станции. Договорились с ним. Я просил его разузнать, где охотничал последние дни Анданов».

С опаской сажусь на «Яву». Правая нога словно в лубке, пошевелить трудно. Никакие мази доктора Малевича не спасают от боли. А мне еще предстоит доказать, что от Лихого до Колодина можно проскочить за пятьдесят минут.

Небо хмурится, вершинки сопок то и дело исчезают в облаках. Опять пахнет дождем. Еду не спеша, изучая тропу, повороты и неожиданные спуски в глубокие распадки. Надо полагать, преступник не один день присматривался к этой дороге, прежде чем решился привести в исполнение свой план.

В ту ночь, когда мы с Ленкой возвращались из Лихого, дорога показалась мне легче и безопаснее. Видимо, не обращал внимания... Иногда тропа натыкается на каменные осыпи, и руль дергается, словно хочет вырваться из рук. Скальные обломки по сторонам, как надолбы. Гонка будет с препятствиями. А он, этот ночной ездок, не боялся. Он шел на большой риск. Во имя чего?

Дорога начинает падать. Внизу холодно светится Черемшанка. Тропа уходит прямо в воду. Камни, разводья пены, белые бурунчики, а на том берегу — крутой и скользкий подъем. Машину надо втаскивать на руках по круглым валунам.

Как это Ленка отважилась? Да, мостик! Она говорила о мостике, выстроенном «доброй душой».

Мостик белеет наверху, там, где сближаются отвесные берега. Четыре тесаные жерди, сбитые скобами. Настил достаточно широкий, чтобы провести мотоцикл. Свежая щепа разбросана на траве. Пахнет смолистой лиственницей.

Новенький мостик. Надо же — появился как раз перед восьмым августа. Еще одно совпадение. Кому мог понадобиться этот мост?

...Кеша Турханов ждет меня на тропе, в километре от станции. Сидит, сгорбившись, на поваленном дереве, трубочка словно приросла к губам. Эдакий лесовичок, хранитель таежной тишины.

Подает ладошку дощечкой.

— Начальник просил прийти.

Сидим, курим. Кешу лучше не беспокоить вопросами, он сам знает охотничий этикет. Когда спрашивать, когда отвечать.

— Анданов-то ходил в этих краях, — говорит Кеша. — На Бычковом зимовье отдыхал, что ли.

Бычкова зимовьюшка — это старый сруб на Черемшанке, недалеко от нового мостика. Охотники давно не посещают зимовьюшку. Зверье ушло от Колодина, от шумных мест.

— Что же он промышлял?

— Откуда знать? Мастерил, знать, мостик.

— Почему именно он мастерил, Кеша?

— Откуда знать?.. Стружка с одежды насыпалась. А зимовьюшка чистая была, сам подметал.

— А точно Анданов?

Турханов хмыкает, выбивает трубочку на жесткую бугристую ладонь. Держит горячую золу, как в пепельнице.

— Видел табачок? Из кореньев. Злой. Это я такой курю. Анданов медовый табак курит, духовитый. Только он из охотников.

В тайге для Кеши все ясно и просто. Городской житель собственный дом знает хуже, чем Кеша тайгу.

— Слушай, Кеша... Вот у меня мотоцикл. Надо его запрятать возле станции. Куда бы ты запрятал?

— Зачем прятать? Оставь на станции, никто не возьмет.

— Нельзя, чтобы кто-нибудь видел, понимаешь?

Кеша косит на меня прищуренным темным глазом.

— Подумать надо.

Он поднимается с бревна, сутулый, пригнутый к земле, по все еще сильный, крепкий. Он из той породы потомственных таежников, которые не знают, что такое райсобес, больница.

— Надо бы Савкину яму посмотреть, следователь.

Он идет медвежьей походкой напрямик через завалы кедрача. Когда-то здесь прошел шелкопряд и оставил за собой черный, мертвый лес.

Савкина яма — неглубокий, густо заросший кустами котлованчик.

— Отсюда песок брали, когда строили дорогу, — бормочет Кеша и, кряхтя, лезет по откосу вниз. — Ты не ходи, не мешай.

Он копошится в яме, осторожно разгребая валежник. Дождь наверняка смыл следы.

Я касаюсь тонкой, едва ощутимой нити разгадки, которая возникла из мгновенного предположения. Но кристаллы уже начали выпадать. Раствор твердеет. Мостик, выстроенный Андановым. Его интерес, проявленный к этим скучным для охотника местам. Изучал дорогу, рассчитывал?

Такие совпадения не могут быть случайными. Теперь не я ищу факты, а они находят меня. Вероятно, я на верном пути.

— Погляди-ка, следователь, — зовет Кеша из кустарника.

Густо набросанный на дно ямы лапник прикрыл землю от дождя. Явственно вижу на песке отпечаток протектора.

Неподалеку от рубчатого узора мы находим темное пятно. Здесь масло натекло из карбюратора. Очевидно, мотоцикл лежал на боку. Бензин испарился, а масло осталось.

Кроме куска промасленной тряпки, больше ничего не удается обнаружить. Дождь поработал как следует.

— Съездишь со мной в Полунино, Кеша?

— Опять мотоцикл искать?

— Да. Но там его насовсем запрятали. Чтобы никто и никогда не нашел, понимаешь?

— У, следователь, — поразмыслив, протяжно тянет Кеша. — Это совсем легко сделать. В озеро, однако, бросить нужно. В Лихое. Шаман-скалу знаешь? Могила, однако. Никто не найдет.

С Шаман-скалы станция Полунино как на ладони. Поблескивают стальные ниточки рельсов. Облако пара застыло над паровозом. Внизу тусклое зеркало озера. Рябь кажется неподвижной.

От Полунинского тракта к Шаман-скале ведет узкая тропинка. Сюда, случается, забредают шальные туристы. Озеро у нас диковинное. Воды из него вытекает больше, чем вносят реки. А вот не скудеет. И глубины удивительные. Полно провалов, расщелин — метров на двести глубины.

У Шаман-скалы как раз такой провал, подводное ущелье. Если он догадался сбросить отсюда мотоцикл, нам никогда не найти машину.

Анданов. Неужели в этом тихом, корректном почтмейстере таится такой зловещий ум? Не верится!

— Что тут смотреть? — говорит Кеша. — Пойдем, следователь.

Скала почти отвесно уходит в воду. Гладкая, вылизанная дождями. Только небольшой карнизик метрах в шести подо мной — единственное препятствие на пути в бездну.

— Веревка есть, Кеша?

Кеша-таежник — запасливый человек. Мы связываем два небольших обрывка. Мне удается закрепить конец за камень. Только нога не подвела бы. Авось! Хорошее русское слово «авось»!

Спускаюсь, упираясь здоровой ногой в скалу. Карнизик оказывается пологим, стоять на нем трудно.

Из расщелин в каменной стенке несет вековым холодом. Осторожно продвигаюсь по карнизу. В одном месте камень хранит след соприкосновения с металлом. Светлый свежий шрам. Осколки стекла, разбросанные на карнизе, кажутся вкраплениями драгоценного минерала.

Держась одной рукой за веревку, подбираю осколки. Ребристое толстое стекло от фары. Еще одно совпадение.