— Никто не обижается. Я знаю, что тебе нельзя терять овец, я знаю, что у тебя здесь собственное дело. Сэм — не твоя головная боль. Поверь мне. И как бы он ни оказался в море, я обязан позаботиться о том, чтобы этого больше не случилось. Мне нужно закончить свою работу, и я намерен ее закончить. За Сэмом будут следить каждую секунду каждый день, пока мы отсюда не уедем. Не знаю, что ему угрожает, но с ним ничего не случится. Я его отец.

— Так точно, — снова улыбнулся Льюин. — Ну все равно здорово, что ты вернулся.

— Спасибо, Льюин. Если хочешь рискнуть, то заходи выпить чая. Не думаю, что мне удастся приготовить что-то хуже, чем то, что ты ел у нас раньше.

— Точно. Ты, наверное, прав.

— И правда, что ты делаешь завтра? Завтра Рождество, ты не забыл?

Льюин не забыл. Обычно он ходил к Дилайс и Дэйву и страдал от пытки вегетарианским рождественским ужином, который готовила Дилайс.

— Вроде ничего.

— Отлично. Тогда приходи к нам часов в семь. Но учти, вид Сэма в Рождество может подтвердить твои худшие опасения. В это время он превращается в чудовище!

— Ну, я рискну.

Они пожали друг другу руки. Льюин проводил взглядом Джеймса, уходящего по дороге.

* * *

Прежде чем Сэм устал, они прошли с полмили, и монумент показался им хорошим местом для привала. Сэм внимательно все прочитал и попросил Полину объяснить ему, что все это значит.

— Плита значит камень, воздвигнута значит поставлена, вечная память значит не забывать никогда, благочестивые души, благочестивые значит хорошие, душа значит...

— Я знаю, что такое душа.

— Хорошо. Благочестивые души, которые объединятся в райском хоре, значит мертвые люди.

— Чтобы никогда не забывать о хороших душах мертвых людей?

— Точно.

— А-а.

Полина сидела, упираясь спиной в камень. Сэм помялся немного, а потом сел с ней рядом. Осмотрелся. На соседнем поле прилежно паслась отара овец. Повсюду были разбросаны кормушки. Да, отличное место.

— Я хочу поиграть, — сказал он.

* * *

Джеймс вернулся в дом. Тихо походил по комнатам, боясь нарушить тишину. Ботинки, казалось, громко стучали, под ногами скрипели доски. Он ходил из комнаты в комнату и в конце концов оказался в студии Адель. На прислоненном к окну мольберте был холст с неоконченным пейзажем. Он всмотрелся в него, пытаясь отыскать подсказки. Адель писала его, когда уже была сумасшедшей, но картина казалась такой сдержанной, такой трезвой. Чуть ли не банальной: поля, деревья и овцы. Джеймс присмотрелся к одному из деревьев: что-то было не так. Он не мог сосредоточиться, вокруг было слишком тихо. Он рассеянно посмотрел в окно, задумавшись о Льюине и о взгляде, которым он на него посмотрел: как на неожиданный, но долгожданный рождественский подарок, на то, чего всегда хотел, но никогда не получал.

* * *

Игра у Сэма была простая. Четыре кормушки нужно было расставить в линию и вдоль края утеса. Они были на колесиках, поэтому Полина, заручившись его обещанием, что он потом поможет ей поставить их на место, с радостью согласилась сотрудничать. Сэм как будто решил изнурить себя так же серьезно, как и она. Трава была желтой и примятой. Колесики заржавели, и кормушки с трудом можно было сдвинуть с места, но после того как из-под них удалили сорняки, кормушки покатились на удивление легко.

Когда все было готово, Сэм распределил роли.

— Я лиса. Ты пастух. Овцы едят из кормушек, я пытаюсь до них добраться. Ты должна меня гонять. Давай? А я буду прятаться. Давай?

Полина согласилась. Опыт подсказывал ей, что игры, связанные с беготней, всегда можно организовать так, что бегать будет только ребенок.

— Давай, лиса. Десять секунд на то, чтобы спрятаться. А потом я пойду за тобой.

Сэм проследил за тем, чтобы она действительно закрыла глаза, забежал за кормушки, ближе к утесу, и спрятался. Это будет хорошая игра.

* * *

На стене сарая появилось пятно, противоположность тени — светлее, чем стена вокруг. Наверху находился крюк. Возможно, оно осталось от большого распятия, которое когда-то здесь висело, — большого, грубого распятия. Лью-ин посмотрел на него: он никогда не вешал распятий, тем более на сараях. Он ничего не понимал. Потрогал пятно пальцем.

Он вернулся к амбару, включил свет и огляделся. Что-то изменилось: в пыльном темном помещении чувствовалось что-то странное, то, чего здесь никогда раньше не было. Нет, наоборот — чего-то не хватало, что-то отсутствовало, как крест на месте бледного пятна. Льюин пошел по амбару; ноги несли его прямо к той комнате, где лежала куча ломаной мебели. Ему казалось, что деревяшки шевелятся, перемещаются, оседают.

Да. Этого-то он и боялся. Зверь вырвался на свободу.

— Поймала!

Полина кинулась на Сэма, он с сухим смехом увернулся, протиснулся между двумя кормушками и опять спрятался. Ей придется идти вокруг. Она вздохнула. Сэм играл в эту игру гораздо лучше, чем ей хотелось: она чувствовала себя ветераном тенниса, которого гоняет юная калифорнийская выскочка с хвостиком. Ладно, еще пять минут — и она предложит ему другую игру, такую, чтобы можно было играть сидя. Во что-нибудь более интеллектуальное. Например, притворяться спящими.

* * *

— Миссис Лукас сказала, что вы перестали писать, — сказала доктор Каванах, глядя на собранную настороженную женщину, сидевшую перед ней. Как только Адель вошла в комнату, доктор сразу же почувствовала перемену. Что-то разрешилось, что-то выяснилось.

— Да, я закончила.

— Очень жаль.

— Так я потом продолжу. Но не раньше, чем выйду отсюда. Я имею в виду, что пока закончила.

— Понимаю. — Доктор Каванах одарила Адель своей обаятельной широкой улыбкой. — Вы очень хорошо выглядите, Адель. Вы изменились.

— Правда? Да, я чувствую себя гораздо лучше. Я все вспомнила. Все.

— Вы расскажете мне?

— Конечно.

Доктор Каванах внимательно слушала ее историю. Адель говорила внятно, свободно, без эмоций, но не равнодушно. Она говорила ясно и без запинки. Если бы не невероятное содержание, доктор Каванах вряд ли смогла бы отыскать у Адель признаки болезни. Она внимательно слушала, откинувшись в кресле.

* * *

Полина огляделась. Куда подевался этот маленький мерзавец? Он протиснулся между кормушками в обратном направлении, и к тому времени, когда она вернулась, его уже не было нигде.

— Сэм?

Овцы на соседнем поле одновременно вскинули головы, как будто они были привязаны к одной веревочке, и тут из сена появились руки и схватили ее за волосы. Она закричала. Руки дернули ее голову вниз, она ударилась лбом о твердый ржавый край металлической перегородки, потом еще раз. Потекла кровь, Полина упала в кормушку. Сэм выбрался из-под нее. Черт. Еще одна испортилась. Кровь стекала по волосам в сено. Он попытался вытащить Полину из кормушки, но она оказалась слишком тяжелой. Чертова чертовщина, как говорил отец. Потом его осенило. Он обошел кормушку, напрягся и изо всех сил попытался ее толкнуть. Она не сдвинулась с места. Черт. Он толкнул еще раз, и на этот раз колесики прокрутились; еще один толчок — и кормушка покатилась. Трава на поле была аккуратно выщипана овцами, которые доедали последний дюйм, оставленный коровами, так что движению ничто не мешало. Кормушка со скрипом катилась вперед, позади нее стонал и хрипел Сэм.

Передние колеса свесились с утеса — и после секундной паузы тело Полины, лежавшее в передней части, перевесило. Тележка перевернулась, с грохотом полетела вниз по склону утеса, увлекая за собой небольшую лавину каменной крошки, и с раскатистым гулом упала. Сэм свесился с утеса и с удовлетворением посмотрел вниз. Овцы поморгали и занялись своими делами.

* * *

Оставшись одна в кабинете, Шейла закончила отчет, откинулась в кресле и посмотрела на фотографию внуков. Потом взяла бумаги и перечитала.

«В первый раз он просто оставил его на краю утеса. Я что-то услышала, меня разбудил шум. Я вышла и обнаружила труп. Некоторых частей не хватало, ноги и части спины. Я знала, что должна отыскать пропавшие части, потому что если это сделает кто-то другой, то Сэм попадет в беду. Я побежала вдоль стены — темные ветки качались на ветру — и спустилась по ступенькам на пляж. Поручни были выкрашены ярко-розовой краской. Почему-то это задержалось у меня в памяти».