Как то ни странно, обозреватель внял его совету и неожиданно умолк. Корсаков даже слегка пожалел об этом: песнь титанических страданий прервалась, и порка тем самым превратилась в довольно рутинную процедуру, протекавшую в унылом молчании. Тишина нарушалась только шлепками нагайки по упругой коже тележурналиста. Наконец положенное число ударов было отмерено, боец засунул нагайку за пояс, другие бойцы отпустили визитера. Он слез со стола и начал торопливо одеваться, шмыгая носом и утирая непроизвольно выступившие слезы.

  - Ну, как самочувствие?- интимным тоном обратился к нему Корсаков. - Правда, как-то легче стало? Как-то лучше?

   Обозреватель мрачно пробурчал что-то - Корсаков предпочел принять этот звук за знак согласия и воскликнуть:

  - Ну вот, я же говорил - от порки еще никто не умирал, а совсем наоборот. Нет, как хотите, а генерал Гейман мудрый был мужчина. Охрана, водки ребятам! Когда покажете интервью?

   Обозреватель, боясь разозлить этого опасного шута горохового, на сей   раз ответил вполне членораздельно, хотя и угрюмо:

  - Думаю, в следующем выпуске моей еженедельной программы.

   Про себя он подумал, что черта с два покажет этот бенефис террориста и собственный позор. Корсаков тоже нисколько не обольщался на сей счет, однако он-то знал, что интервью так или иначе увидит свет. Оставался еще Тавернье, а если француза возмутит сцена издевательства над журналистом, то найдется немало других охотников за сенсациями. Поэтому Корсаков сделал вид, будто поверил гостю, и бодро воскликнул:

  - Ну вот, стало быть, не зря съездили! За одного битого двух небитых дают! А вот и водочка, вот и закусочка! Пейте, ешьте, гости дорогие!

   Столик с напитками вкатил мрачного вида боец со "стечкиным" на поясе,

  а поднос с напитками внесла Альбина. В честь визита телевидения она переоделась в мини-юбку, подкрасилась, поправила прическу и выглядела чрезвычайно эффектно. Глаза у оператора загорелись. Он хлопнул рюмку и, наспех закусывая бутербродом с икрой, показал пальцем на Альбину и промычал, обращаясь к Корсакову:

  - Можно заснять?

  - Альбина, ты как?- спросил Корсаков. - Засветишься, конечно, но в случае чего скажешь, что мы тебя принудили исполнять наши прихоти.

  - Ну, я не против,- засмущавшись, сказала Альбина, и после краткой подготовки они с оператором повторили сцену ее захода с подносом.

  - Блеск!- поднял оператор большой палец. - Это та изюминка, которой не хватало. Девушка, у вас большое будущее.

   "Каких тебе еще изюминок надо",- усмехнулся про себя Корсаков, вспомнив сцену порки. Впрочем, подумалось ему, яркая женщина любому зрелищу придаст дополнительный шарм. Он критически присмотрелся к Альбине и вынужден был признать, что такое лицо, такая улыбка, такая фигура на экране смотрелись бы вполне достойно. Члены съемочной группы расслабились и пустились в разговоры у столика с напитками, охотно выпивая и закусывая, хотя их руководитель знаками призывал их   уходить. Наконец младшие телевизионщики дружелюбно распрощались с Корсаковым, Ищенко и охранниками, выпили стременную и двинулись на улицу. Обозреватель вполголоса укорял оператора за беспринципность. Тот благодушно оправдывался:

  - А что такого? Я с утра не ел. Хозяева предлагают, с какой стати отказываться?

  - Ничего себе хозяева!- в негодовании повысил голос обозреватель. - Ты забыл, что они со мной сделали на твоих глазах?

  - Ах, это!- небрежно произнес оператор. - Да плюнь, не бери в голову. Чего в жизни не бывает - могло получиться и хуже. От порки и в самом деле еще никто не умирал.

   Когда они уже шли к машинам, ожидавшим их во дворе, оператор добавил:

  "За одного битого двух небитых дают",- и разразился идиотским смехом.

  На обозревателя же, наоборот, нахлынула тоска. Зад не болел - болела душа. Казалось, что вся жизнь прожита напрасно, что он одинок и никому не нужен, а всех, кто с ним общается, привлекают только его доллары. Непьющий обозреватель вдруг резко остановился - его осенила идея попросить у хозяев водки. Однако в следующий миг гордость пересилила, и он зашагал к машине, сутулясь и шаркая ботинками по асфальту.

   В тот день предложения о съемках посыпались потоком, словно прорвало какую-то незримую плотину. Двум группам дали добро на приезд, однако интервьюеры оказались, на свое счастье, Корсакову незнакомы, и потому съемки прошли сугубо по-деловому: Корсаков попросил сформулировать вопросы почетче и сам сухо и кратко, по-военному, ответил на них. Впрочем, капитан Ищенко остался доволен и этими интервью, поскольку считал, что ненужные сложности, выкрутасы и заумные шуточки в общении с массами ни к чему и говорить с ними надо просто, четко и доходчиво - именно так, как говорил Корсаков во второй и третий раз. Капитан, разумеется, прекрасно понял все нюансы беседы своего командира с   выпоротым обозревателем, однако над его сознанием постоянно тяготело опасение, что "народ не поймет". Записанная на пленку беседа казалась капитану предназначенной для подлинных ценителей и интеллектуальных гурманов, к которым он, как и подавляющее большинство людей, причислял себя. В двух последующих интервью недостатки первого отсутствовали, и капитан успокоился. Телефонные звонки следовали непрерывно, и капитан добросовестно отвечал на них - как-то само собой получилось так, что он взял на себя функции то ли секретаря, то ли ординарца. Особенно порадовал Корсакова один из принятых им звонков, когда на связь вышел один из крупнейших финансистов страны - правда, почему-то через своего помощника по связям с прессой.

  - А мы что, пресса?- удивился Корсаков. - От прессы у нас у самих отбоя нет. Чего хотел наш Ротшильд?

  - Хотел встретиться,- ответил Ищенко. - Хотел прислать своего человека.

  - Ну да, чтобы потом в случае чего отречься от этого человека,- понимающе кивнул Корсаков. - Нет уж, господа, встретиться не помешает, но только лично. А с нашим российским Ротшильдом тем более. Так ему и передай. Не захочет - черт с ним.

   Последовало еще полчаса лихорадочной телефонной активности, пока не позвонил сам финансист. "Видно, крепко его допекло,- думал Ищенко, слушая голос со странно просительными интонациями, звучащий в трубке.- Пол-России может купить, а разговаривает, как последний мазурик на допросе". Корсаков отрицательно помахал рукой в знак того, что не хочет подходить к телефону, и показал на часы со словами:

  - Он ведь светиться не захочет, как депутаты? Тогда пусть его встретят через три часа сам знаешь где. Скажи, что хвост "мерседесов" к этому месту подгонять не стоит.

   Ищенко знал, о каком месте идет речь - о спуске в старый, еще дореволюционный канализационный тоннель, находившемся в таком же старом складском помещении с внешней стороны Садового кольца. Вокруг склада   стояли рабочие казармы, возведенные в начале века, ныне же надежный заповедник коммунального жилья. Ищенко имел ключи от склада - его арендовала та же фирма "Фортуна", которой принадлежал превращенный в узел сопротивления офис на Садовом кольце. Капитан ухмыльнулся, представив себе всемирно известного банкира в этом районе, населенном старухами и пропойцами, петляющим среди покосившихся заборов, хаотично разросшихся кустов и покосившихся гаражей, и все для того, чтобы спуститься в канализацию. Правда, погружение по пояс финансисту не грозило, но и тот неглубокий поток, что протекал в тоннеле, благоухал отнюдь не розами. Капитан в полной мере обладал острой интуицией, необходимой хорошему сыщику, и потому догадался, что не стоит советовать гостю прихватить болотные сапоги.

   После того, как договоренность о встрече с финансистом была достигнута, Корсаков засобирался в свою обычную инспекционную поездку по захваченным объектам. Он совершал по нескольку таких поездок каждый день, не ленясь порой наезжать на один и тот же объект несколько дней подряд. Больше всего в сложившейся патовой ситуации его пугала расслабленность, которая могла обуять его людей при тянущемся изо дня в день противостоянии, лишенном всяких приметных событий. Впрочем, следовало опасаться и другого: попыток как-то оживить ситуацию и создать события самим. Когда речь идет о вооруженных до зубов людях, подобные попытки чреваты крайне печальными последствиями. Корсаков с Ищенко уселись на заднее сиденье джипа, с которого для лучшего обзора сняли тент, водитель, разбитной парень, бывший таксист, сел за руль, во второй джип с установленным на нем крупнокалиберным пулеметом ДШК погрузилась охрана, и маленький караван запетлял по непривычно пустынным московским улицам. Люди, правда, на улицах попадались довольно часто, хотя без нужды старались не выходить, дабы не подвергаться бесконечным проверкам, но движение автомашин было запрещено. Исключения распространялись лишь на машины скорой помощи,   пожарные и на имеющие спецпропуска, подписанные капитаном Неустроевым. Внезапно, когда машины проезжали мимо сильно укрепленного Политехнического музея, водитель на полном ходу заложил крутой вираж, так что пассажиры чуть не вылетели на дорогу, и влетел в подворотню. Водитель второго джипа повторил его маневр. Корсаков обернулся и увидел из полутемной подворотни, как по освещенной солнцем мостовой пронеслась огромная тень грохот вертолетного двигателя на миг заглушил все звуки.