А тот, с точки зрения подтянутых, и так подозрительным выглядит, да еще и странным делом занимается — правила дорожного движения изучает.

Это он собрался по возвращении в Москву права получать. Я ему говорил: «Нельзя тебе, Муха, машину водить, ты же замечтаешься, светофор за дискотеку примешь, особенно вечером». Ну, что он мне отвечал, вы догадались: «А че, нормально балдеть буду».

Вот, изучают они нас, значит, разговаривают ни о чем. Я чувствую, что у них к нам какое-то дело, только они о нем сказать не решаются. Во-первых, Муха, во-вторых, Руслан. Я тоже какой-то не очень подтянутый. Вот если б один Пехота был, тогда другое дело, они к нему сразу симпатией прониклись, это видно было.

Но не уходят. Мне это уже начинает надоедать.

— Ладно, — говорю, — товарищи, зачем пожаловали?

Они переглядываются, мнутся. Наконец один говорит неуверенно:

— У нас есть вводная, гхм, то есть… нам поручено вам один материал предложить.

Я оживляюсь.

— Что за материал?

Они опять переглядываются, потом один говорит, почти шепотом:

— Мы двух китайцев поймали.

Мы, все четверо, хором:

— Китайцев???!!!

— Так точно, то есть… да. Наемники, судя по всему.

Ну, у меня, конечно, сразу монтаж в голове пошел. Китайцы в Чечне — это что-то новое, это покруче англичанина под Аргуном.

— Здорово, — говорю, — мы готовы этот материал, так сказать… осветить.

Они опять переглядываются, мнутся. Я напрягаюсь.

— Проблема? — спрашиваю.

— Ну… как вам сказать…

Вот когда такая муть начинается, я очень этого не люблю. Клевый материал, чувствую, что клевый, только не надо меня возбуждать, а потом бросать.

— Да уж скажите как-нибудь.

Пауза.

— Понимаете, гхм, мы вас всех туда провести не можем.

— Это куда — туда? Это не в Ханкале?

— В Ханкале, только это объект такой… не всех пускать можно.

Я уже начал догадываться.

— А кого можно? Из нас.

— Вот, товарища, — уверенный кивок в сторону Пехоты, — ну… и вас, пожалуй.

Начинаю свирепеть.

— А-а-а, понимаю, политическая составляющая?

— Что? — удивленные глаза.

— Да нет, это я так, о своем. Так что, вот этих товарищей туда пускать нельзя? — показываю на Муху и Руслана.

Мнутся.

— Ну, только двоих можно.

— А почему именно меня и его? — показываю на Пехоту.

— Ну… а можно вас на минуточку, — показывает глазами на выход.

Ага, за мальчика меня держит. Нет уж, при свидетелях будем разговаривать.

— Нельзя. Значит, так, товарищи, не знаю, почему туда только двоим можно, и не знаю, почему именно нам двоим, — тыкаю себя пальцем в грудь, потом указываю на Пехоту, — хотя догадываюсь. Но если эти два товарища, — показываю на Муху и Руслана, — вам не подходят по внешнему виду, то ничего не получится. Это — съемочная группа, работают все четверо, и никак иначе.

А потом я произнес сакраментальную фразу. Они, сакраментальные, знаете ли, чаще всего не очень понятны. Поэтому сбивают с толку всяких «подтянутых». А «подтянутые», когда их сбивают с толку, слабеют. И я сказал:

— У нас — рекламное качество!

Это подействовало. Господа офицеры обмякли. Еще через несколько секунд они сдались.

Вышли вшестером. С камерой, штативом, кофрами.

Шли по лагерю минут пятнадцать.

А вот и «объект» — огороженная колючей проволокой территория, метров сто на сто, по углам вышки с пулеметами, у входа бетонные блоки, железные ворота, табличка «Стой! Предъяви пропуск». У ворот два солдата, в касках, с автоматами.

Никаких пропусков у нас не спросили. «Подтянутые» кивнули солдатам, сказали «эти с нами».

Заходим, оглядываюсь по сторонам. Интересно все-таки, не каждый день в действующий концлагерь заходишь. Пардон, в фильтрационный пункт.

Об этих «фильтрах» много тогда разговоров ходило. Самый известный и самый страшный — в Чернокозово. Пресса много писала, и наша, и иностранная, якобы там беспредел полный творится, людей пытают, убивают. Правда, никто из журналистов там еще не побывал, не пускали. Так что это только слухи были, хотя если не пускают, значит, что-то в этих слухах есть.

А знающие люди говорили, что Чернокозово — это фигня, настоящий Освенцим упрятан в лабиринтах Ханкалы.

И вот нам представился шанс его увидеть. Уникальный шанс! Я еще и поэтому так напрягся, когда «подтянутые» мяться стали.

Ну вот, входим, оглядываюсь по сторонам. Ищу признаки концлагеря. Колючая проволока, вышки, пулеметы — это все понятно. А внутри несколько больших брезентовых палаток, несколько кунгов, это тоже понятно.

А вот это что-то новенькое — свежепостроенное деревянное «административное» здание. Для нынешней Ханкалы невиданная вещь. Барак? Там узников содержат? Хотел было задать этот вопрос, но не задал, потому что мы пошли именно туда. Сейчас сам все увижу.

Заходим, несколько маленьких комнат, перегороженных тонкими стенками, письменные столы, стулья. Офис? А где же барак с узниками?

Оглядываю пол, стены в поисках потеков крови, ничего нет.

Тем временем в помещение заходит еще один «подтянутый». По виду самый главный. В хороших очках. Лицо не то чтобы интеллигентное, но на Муху с Русланом косых взглядов не кидает, нормального облика человек. Я к нему сразу симпатию испытал.

Здороваемся, он садится за стол, мои начинают аппаратуру деловито разворачивать. Косится на камеру, но не возражает. Предлагает мне сесть напротив. Сажусь. Муха ставит камеру на штатив, ненавязчиво так начинает снимать.

— Вот, — говорит главный, — сегодня ночью в районе Черноречья двух китайцев поймали. Они из города уходили. Наемники. Сейчас их много в Грозном по подземным коммуникациям прячется. Пытаются из города выйти и в горы удрать.

— Они с оружием были? — это я в интервью включился.

— Нет, оружие они скинули, разумеется.

— Документы при них были какие-нибудь?

— Нет, не было никаких.

— А почему вы решили, что они наемники?

Он посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом.

— А что, по-вашему, могут делать в воюющем Грозном КИТАЙЦЫ?

Это был серьезный аргумент. Я некоторое время думал, как ответить. Тут проигрывать нельзя. Камера работает. Повисла неловкая пауза. Наконец придумал.

— А почему вы решили, что они КИТАЙЦЫ? Вы же у них загранпаспортов не нашли.

Теперь он задумался. Снял очки, протер. Потом сказал:

— Они сами признались.

— Что наемники?

— Что китайцы.

Муха прыснул смехом. Я обернулся, строго посмотрел на него. Потом обратился к собеседнику.

— Ну, хорошо, нам бы с ними побеседовать, заснять, разумеется, — аккуратно сказал, вкрадчиво, все еще опасаясь, что дело так и кончится устным рассказом. А мы же не газета, мы телевидение, нам про китайцев рассказать мало, мы их показать должны.

— А это без проблем, — неожиданно сказал старший, — Василий, приведи.

— Погодите-погодите, — я заторопился, — нам весь процесс снять надо, как выводят, как ведут, как заводят. Муха, камеру на плечо.

Это я их старшего развел, конечно, на самом деле мне важно было увидеть где и, главное, как содержатся узники. В бараке? В яме? Должен же мир узнать правду.

Выходим во двор, идем за Василием и еще одним в камуфляже. Впереди обычное строение, я даже сначала не обратил на него внимания. Сортир. К нему идем, точно. Неужели они пленных в сортире содержат? А Муха снимает, вот прикол будет.

И действительно — деревянная дверь, запертая на обычную задвижку. Помощник Василия встал сбоку и картинно вскинул автомат.

Василий отодвинул щеколду и решительно распахнул дверь.

Крикнул: «Выходи по одному!»

В проеме двери одновременно показались два крохотных человечка. Они испуганно щурили на свет свои и без того узкие глаза.

Грязные, рваные куртки размеров на десять больше, чем надо. Широкие, грязные штаны они робко поддерживали руками. Ремней не было, более того, штаны не были застегнуты — то, на что их можно было застегнуть, пуговицы или «молнии», то ли вырвано, то ли отрезано.