Вдруг один из них вспыхнул, с протяжным воем перевалился на крыло и, оставляя за собой черный хвост дыма, врезался в море.
Второй успел сбросить торпеду. Куранов видел, как черная сигара отделилась от фюзеляжа, поднимая брызги, упала перед судном в море. В ту же секунду из-за дымовой завесы вынесся катер, казавшийся игрушечным рядом с транспортом, и помчался наперерез торпеде, чтобы принять на себя смертоносный удар.
Столб огня поднялся к небу, мелькнули обломки катера, взрывная волна докатилась до берега тяжким гулом.
В первый момент Куранов подумал, что под удар попал транспорт, и только позже понял, на что решился командир катера.
Куранов и все стоявшие на берегу молча сняли пилотки.
Над морем еще висела полоса дыма. Корабли уходили к горизонту. Недалеко от того места, где взорвался катер, сновали две шлюпки, искали оставшихся в живых людей. Одна из шлюпок вскоре направилась к берегу. Волны, набегая сзади, разбивались о ее корму, обдавали брызгами моряков.
Куранов побежал по плотному, укатанному волнами песку к тому месту, куда пристала шлюпка.
В ней прямо на стлани лежал широкогрудый моряк с мокрыми, упавшими на лоб волосами. Глаза его были закрыты.
— Дайте пройти, — раздался негромкий голос. К шлюпке подошел врач, за ним в белых халатах Анна и санитар с носилками.
Куранов наблюдал, как врач, полный, невысокий капитан медслужбы, осматривал бережно уложенного на носилки моряка.
Один из гребцов-матросов негромко говорил:
— Сам слыхал, как он в мегафон крикнул: «Всем за борт! Иду на торпеду!..»
— Берем вашего героя в госпиталь, — сказал врач лейтенанту, прибывшему со шлюпкой.
— Я помогу нести, — предложил Куранов.
— Конечно, — кивнула Анна, даже не посмотрев на него, ей было все равно, кто предложил свою помощь. Светлые глаза Анны видели перед собой только этого моряка.
К носилкам подошел старик в кожаном картузе, короткой куртке. Анна что-то сказала ему по-эстонски, тот покачал головой, взглянул на врача выцветшими, светлыми, как родниковая вода, глазами, ярко выделявшимися на темном морщинистом лице. Коротко подстриженная седая борода его казалась алюминиевой.
Матрос продолжал рассказывать о том, как командир корабля лейтенант Горновой подставил борт катера торпеде. Куранову не давала покоя фраза: «Всем за борт, иду на торпеду». Смог бы он сам пойти на верную смерть, чтобы спасти других? Способен ли на такое?
Он шагал, стараясь не раскачивать носилки, сосредоточенно глядя в широкую спину санитара, обтянутую коротким и узким халатом.
На следующий день он отправился к домику Анны, оборудованному под палаты госпиталя.
Вокруг госпиталя группами собирались солдаты: кто навестить раненых, а кто — сестер, ухаживающих за ранеными, переговариваясь, курили самосад, с опаской поглядывали на окна: не шумно ли они себя ведут. Куранов больше часа ждал Анну и, когда она, озабоченная, вышла наконец из дому, остановил ее.
— А-а, здравствуйте, — рассеянно сказала Анна. Это «здравствуйте», после того как они давно уже говорили друг другу «ты», обидело его.
— Как наш моряк? — спросил Куранов.
— Очень плох. Мне поручили ухаживать за ним…
Она сказала «мне поручили», но Куранов подумал, что Анна сама добилась разрешения быть его сиделкой.
…У старшины заставы Куранова было множество дел и обязанностей в эти первые дни организации охраны границы. И все же, выкраивая время, он почти каждый вечер бывал у «филиала госпиталя», как пограничники называли домик Анны. С наигранной бодростью он окликал ее: «Привет, сестричка, как там наш моряк?»
— Плохо! — сдержанно отвечала Анна, и по ее глазам Куранов видел, что она нисколько не искала встречи, не ждала его.
Но не одна Анна притягивала его сюда. Все эти дни он мучительно думал: смог бы он или не смог подставить борт своего корабля торпеде во имя спасения других людей? Он приходил сюда к Анне, но в то же время приходил и к Горновому, мысленно поспорить с ним, помериться характерами, рассказать ему и Анне обо всем, что он сделал за день.
Не только у Куранова — у самого молодого солдата на заставе за все время не было ни одного нарушения, ни одного проступка, застава на инспекторском смотре по всем показателям получила отличные оценки. Это был своеобразный ответ Куранова в его негласном споре с Горновым.
Но Куранов искал случая испытать себя, повторить подвиг Горнового. В глазах Анны, он знал, любой его подвиг будет вторым, а первым, так же, как и сердцем Анны, владеет Горновой. Он завидовал Горновому, порой ненавидел его и чувствовал, что какие-то нити все больше и больше связывают его с моряком. Что бы он ни делал, о чем бы ни думал, здесь же был Горновой, и Анна — строгий судья между ними.
В один из дней, напрасно простояв у домика в надежде увидеть Анну, Куранов подошел к открытой двери комнаты Горнового, заглянул внутрь.
Ему видна была железная кровать, застланная свежими простынями. На кровати лежал моряк с темным лицом и темными руками, рядом с ним на табуретке сидела Анна.
Горновой молча взял ее руку и в эту минуту увидел Куранова.
— Сержант! — раздался низкий голос. — Войди!..
Анна, оглянувшись, смутилась, поднялась со своего места и вышла.
Куранов шагнул через порог, приложил руку к пилотке.
— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — вглядываясь в моряка, сказал он.
На него смотрело тонкое исхудалое лицо с крылатыми черными бровями и плотно сжатым ртом.
— Здравствуй. — Горновой протянул руку и сильно сдавил ему кисть.
— Слышь, браток, — с опаской глянув на дверь, заговорил он. — Дай клятву, что сделаешь одно дело. Клянись, говорю!.. — он задышал часто и неровно.
— Обещаю, — сказал Куранов, невольно подчиняясь той силе, которую вкладывал Горновой в свои слова.
— Вот… — Пошарив под матрасом, Горновой вытащил сложенный треугольником листок бумаги. — Письмо. Умри, а доставь по адресу. Так, чтоб ни одна душа не знала… Особенно она… — Моряк кивнул в сторону двери, в которую вышла Анна.
— Сделаю, товарищ лейтенант.
— Зайдешь потом, скажешь мне, — откинувшись на подушку и хватая себя за воротник рубашки, словно что-то душило его, проговорил Горновой.
Неожиданно он затих, сжав челюсти так, что под скулами обозначились желваки.
— Первый боевой! — громко и отчетливо сказал он и сам ответил: — Есть, первый боевой!
Куранов вздрогнул.
— …Целик десять ноль, прицел тридцать. Лево девять! Очередь… Больше один! Залп!.. Товсь!
Бред начался без всякого перехода от сознания к забытью. Горновой метался на постели с закрытыми глазами и, часто дыша, выкрикивал команды, как будто стоял на мостике корабля, вступившего в бой.
В палату вошла Анна, гневно повернулась к Куранову:
— Уходите!
Куранов видел: еще минута — и она ударит его.
Он вышел и дал себе слово никогда не искать встреч с Анной.
Сойдя с тропинки в молодой соснячок, он развернул письмо, прочитал его. Это был рапорт Горнового командиру дивизиона с просьбой досрочно выписать из госпиталя. Писал Горновой страстно, убеждал, что он почти здоров, что глоток морского воздуха и боевой мостик корабля поставят его на ноги скорее, чем вся медицина.
Куранов знал, после тяжелой контузии Горновому нужно не меньше полугода восстанавливать свои силы, а тот — и месяца не прошло — просился на фронт… Да, он шел к Горновому, чтобы говорить с ним как ровня, доказать, что нисколько не слабей его характером. На деле же моряк с первой минуты подчинял себе силой своей натуры. Едва приподнимавшийся с постели Горновой просил вызвать его в действующий дивизион морских охотников, а он, Куранов, здоровый и сильный, торчит в тылу!
Где-то подспудно шевельнулась надежда: может быть, с отъездом Горнового Анна забудет его и вернется снова к Куранову? Нет, вряд ли такого забудешь…
При первой же возможности Куранов на попутных машинах добрался до базы моряков и вручил письмо Горнового командиру дивизиона. На другой день он подал рапорт начальнику заставы об отправке на фронт.
