Восемь дней спустя отец Сергий будет лежать на цементном полу трапезной под рухнувшей балкой, и смотреть правым глазом, как под его головой лужей растекается кровь, а левым, как из его сердца вытекает жизнь. Батюшка вспомнит мальца с черными, как ад глазами, его недетский металлический смех и подумает, что ноша, которую он попытался взвалить на свои плечи, оказалась непомерной не только для него, но будет неподъемна и для целого города. И еще он вспомнит, что когда-то в далекие годы молодости его вера была способна творить чудеса, и осознает, что последние пятнадцать лет потихоньку засыпал, пока не впал в забытье окончательно, и разбудила его смерть, которую он увидел в глазах ребенка. Умирая, он улыбнется в седую бороду, потому что, узревши Диавола, не трудно рассмотреть и Бога.
Но это случится позже, а пока отец Сергий согласился быть крестным отцом новорожденному, и на следующий день Мария стояла в церкви, прижимая младенца к груди. Когда подошла их очередь, она распеленала дитятю, батюшка подошел, встретился с малышом взглядом и застыл, как вкопанный. В его голове зашевелилась крамольная мысль: не погорячился ли он с решением быть этому… чуду крестником?
Мария забеспокоилась, промеж колонн прошелся приглушенный ропот, прихожане косились то на батюшку, то на ребенка. Почуяв возрастающее напряжение, святой отец решил, что негоже выказывать при мирянах слабость веры, глубоко вздохнул, осенил мальца тремя крестными знамениями, перекрестился сам и осторожно принял его из материных рук.
Позже очевидцы будут рассказывать, что в момент, когда батюшка зачерпнул в купели воды и троекратно накапал младенцу на голову, из иконостаса выпала икона с изображением девы Марии, а на подставке для свеч враз погасли все свечи. Ну да это можно отнести к тем же нелепым домыслам, что и падёж скота, да знак Зверя на Луне.
В церкви было душно, овощная база по соседству не скупясь делилась вонью сгнивших помидоров, детский плач резонировал в каменных стенах, батюшка монотонно читал молитву, и любопытные родители уже жалели о том, что надумали крестить свое чадо, — любопытство иссякло, и всем хотелось поскорее выбраться на свежий зашлакованный воздух. Тем удивительнее было прихожанам услышать звонкий смех загадочного младенца в момент омовения. И хотя в этом смехе присутствовало что-то недетское, что-то настораживающее, словно это и не смех был вовсе, а скорее насмешка, прихожане удивились и заулыбались тоже. Даже батюшка прослезился, и решил, что страхи его от переутомления, и что как бы странно малец на мир не пялился, душа у него чиста и такой останется. Возрадовался иерей Сергий, что Господь ниспослал ему верное решение, которое и душу младенца от Диавола в крещении убережет, и на благо церкви материальные вознаграждения прибавит. Возрадовался и даже позволил мальцу себя за бороду подергать, чем вызвал очередной приступ радости дитяти.
Отец Сергий нарек крестного сына Никодимом, в честь неизвестно кого. Очевидно, у святого отца все же были опасения, не позволявшие ему дать мальцу имя одного из апостолов, а может, виной тому был церковный календарь, определяющий имена обращаемых. Как бы там ни было, младенец получил себе имя и вернулся домой уже Никодимом. Позже, историк Семыгин увидит в акте наречения младенца особый смысл, так как Евангелие от Никодима является апокрифическим текстом. Но связь эта настолько умозрительна, что не следует придавать ей значение, да и вряд ли сам иерей Сергий помнил имена всех еретиков и сознательно наделил ребенка одним из них.
Мария воспряла духом и даже стала чаще проведывать сына. Она верила, что медный крестик на груди дитяти избавит его душу от беса, и хотела проследить все стадии экзорцизма, дабы насладиться триумфом силы Господней. Но каждый раз, приближаясь к колыбели, она обнаруживала крестик не на груди ребенка, а на полу. Мария поднимала его, возвращала сыну на шею, но стоило ей отлучиться, как крестик снова летел на пол. Это насторожило Марию, поэтому она не обратила внимания, что левая ручонка сына была сжата в кулак, и что этот кулачок Никодим не разжимал с момента крещения.
Семь дней спустя, розовым июньским утром, Мария проснулась в благочестивом настроении, пошептала молитву, произвела омовение и направилась в детскую сменить сыну пеленки. Никодим смотрел на мать и улыбался, а символ Христа опять был низвержен. Недоброе предчувствие охватило женщину, она приблизилась к Никодиму, тот протянул ей навстречу ручонку, выждал секунду и разжал кулачок. На малюсенькой ладошке покоилось несколько длинных седых волос, которые неделю назад Никодим выдрал из бороды святого отца. Распахнулась и неожиданно громко хлопнула форточка, женщина от неожиданности вскрикнула, а ворвавшийся в комнату ветер снял с ладошки Никодима бороду батюшки и мягко положил рядом с крестиком. Младенец залился звонким металлическим смехом. В тот же момент в трапезной церкви рухнула прогнившая балка, даровав отцу Сергию радость воссоединения с Господом, и досаду от прерванного завтрака. Заглядывая сыну в глаза и слушая его смех-насмешку, Мария Серафимовна почуяла эту смерть, и, гонимая ледяным ужасом, бросилась в церковь. Батюшку она живым не застала.
Произошедшее не удивило, а потому не насторожило горожан. Смерть в ПГТ Красный была обыденна и даже скучна, да и сам отец Сергий популярностью в городе не пользовался. Вот если бы скончался начальник базы производственного обеспечения Хапченко Николай Вениаминович, бесстыжий обладатель квартиры аж в целых три комнаты, а лучше его жена Елизавета Анисимовна, не женщина, а бронепоезд, тогда подворотни Красного долго шумели бы возбужденными сплетнями. А тут — поп, ну какой интерес? Помер и помер, — телеграфировали в область, догадавшись, что смерть батюшки заинтересует его начальство в епархии, схоронили по-тихому, да и забыли. Правда, руководство завода, испытывая некоторую вину от того, что когда-то не выделило достаточно средств на полное восстановление церкви, решило утешить свою совесть, и распорядилось рухнувшую балку в церкви заменить, благо, что все остальные балки пока что покоились на своих местах и падать не собирались, так что ублажение совести обошлось в копейки.
Упавшая в церкви балка повредила не только жизнь отца Сергия, но еще и трапезный стол, сидя за которым батюшка и принял смерть. Заводские строители, разобрав завал, обнаружили под остатками растрощенного стола желтый конверт, запечатанный сургучовой печатью и адресованной Тобольской епархии. Решив, что внутри могут находиться документы (а советский человек трепетно относился к документам), строители решили передать письмо председателю горисполкома Поворотову Леониду Валерьевичу, что и сделали, присовокупив к документу ключ от ворот Храма Господнего.
Леонид Валерьевич Поворотов, человек деловитый и совестливый, запер ворота церкви, а конверт с ключом положил в нижний ящик стола, куда он складывал вещи, не требующие сиюминутного разбирательства, чтобы они под рукой не мешались и глаз не мозолили. Сделал он это из практичности, полагая, что епархия пришлет нового священника уже в течение следующей недели, а потому нет надобности отправлять письмо почтой, когда можно передать его из рук в руки. Но епархия больше никого не прислала, потому что в своих архивах нашла древние тексты о поселениях Ирий, но никому об этом не сообщило, и сообщать не собиралось. Председатель же горисполкома вскорости благополучно забыл и об отце Сергии, и о церкви, и о ключе от ворот и, разумеется, о неотправленном письме, потому что текущих дел и так было по горло, и на дела, не требующие немедленного решения, не хватало ни времени, ни нервов.
В отличие от горожан, Староверцева Мария Серафимовна трагедию отца Сергия приняла близко к сердцу. Близко настолько, что в одночасье разучилась говорить, да и вообще адекватно воспринимать реальность. В то утро, когда в церкви она обнаружила батюшку с проломленным черепом, Мария вернулась домой с окаменевшей улыбкой и странным блеском в глазах, заперлась в ванной и, вооружившись опасной бритвой супруга, наголо обрила голову. Местами, вместе с волосами сбрила и кожу. Ее улыбка при этом ни разу не шелохнулась. Затем она спустилась во двор и, совершенно не реагируя на оклики взволнованных соседок, направилась прямиком к окраине города. Домой Мария больше не возвращалась.
