«Упёртость Пролитбюро в навязывании социалистического строя африканским странам сравнимо только с его глупостью, — пришел к выводу военкор Семыгин. — Да что там Африка и Ближний Восток, когда даже братья-славяне — поляки и венгры, и те не хотят нашего социализма, даже они — развитые, практически европейские народы, не желают принимать идею социализма в том виде, как его преподносит ЦК КПСС… Что ж, законы истории берут свое».
Вернувшись в 1960-ом году из Палестины, Аркадий Юрьевич чувствовал колоссальную усталость, не физическую — моральную. Все, что происходило вокруг, было неправильно, вело не туда и грозило катастрофой.
«Что будет, если много лет подряд вести агрессивную политику навязывания свой точки зрения? К чему это приведет? — спрашивал он себя, уже зная ответ. — К краху. Рано или поздно все это рухнет, потому что никакие пятилетки не способны бесконечно кормить прожорливую военную машину. Войны уже нет, давно уже нет. В мирное время необходимо вкладывать деньги в народное хозяйство, образование и науку, а у нас львиная доля доходов по-прежнему идет на оборонку, так, словно, война продолжается, и она в самом деле продолжается — нет в мире ни одного военного конфликта, куда бы мы не сунули свой нос. Так что же это? Выходит, не можем мы без войны? Но я вот лично никакой войны не хочу, хватит мне Венгрии, Египта, Сирии и Палестины. Нашему народу нужна война? Черта с два! Это Партии война необходима, потому что пока существует враг, до тех пор в Партии будет необходимость, ведь войны оттягивают неизбежное — вовсеуслышанье обещанный Хрущевым завтрашний коммунизм. Что же вы, Никита Сергеевич, притихли? До всенародного процветания, в котором вы нас заверили, осталось 13 лет, не так уж и много, если подумать, а процветанием пока и не пахнет… Так ладно бы правительство тратило деньги только на армию, оно же их попросту раздает всем вокруг. Сардару Али Мухаммеду Ламари бин Мухаммед-Азизу Дауд-Хану (и как можно жить с таким именем?) нужен аэропорт в Кабуле — пожалуйста, Гамалю Насеру нужна плотина — да нет проблем! А что, у нас в СССР уже во всех городах аэропорты имеются, хватает школ, больниц и электростанций? Да у нас даже дорог до сих пор нормальных нет, а мы вливаем деньги в иллюзию ближневосточного социализма, который никогда не случится!»
В конечном итоге диссидентские настроения и довели Аркадия Юрьевича до сумы. Вернее, до ПГТ Красный. Случилось это так.
Прибыв из Палестины, злой, раздраженный и окончательно запутавшийся, военкор Семыгин хотел взять отпуск для восстановления духовного и морального равновесия. Начальство пообещало отпуск ему предоставить через неделю, а на сейчас наказало отправиться снова в Афганистан и сделать репортаж о трудовом интернациональном подвиге советского человека, помогавшего братскому народу в строительстве социализма, то есть гражданских объектов. Аркадий Юрьевич довольно резко ответил, что о положении дел в Афганистане и так прекрасно осведомлен, потому как был там всего полгода назад, и репортаж может написать за два дня, не выходя из дома, а для уточнения деталей вполне достаточно связаться с товарищами из Кабула, и вовсе не обязательно Семыгину переться туда лично. И добавил, что не был в отпуске уже пять лет, то есть ровно столько, сколько состоял на данной службе, и еще зачем-то спросил, есть ли у кого-нибудь в этой стране совесть. То ли начальство было слишком занято, чтобы обратить внимание на настроение подчиненного, то ли решило, что на всю страну именно оно совесть как раз имеет, но настаивать на поездке военкора Семыгина в Афганистан не стало и удовлетворилось обещанным через два дня репортажем.
Аркадий Юрьевич вернулся домой, в одиночестве выпил почти бутылку припасенного на крайний случай грузинского коньяка, сел за стол и за полтора часа настучал на печатной машинке статью о великих трудовых победах, которые вопреки здравому смыслу и во вред экономике СССР, советский человек свершает в сто лет нам не нужном Афганистане, позабыв, что школ, больниц и дорог все еще катастрофически не хватает в родном СССР. С удовлетворением перечитав статью — ехидную, ироничную, злую и даже циничную, а потому честную, военкор Семыгин испытал вдруг ни с чем несравнимое удовлетворение, выпил по этому поводу остатки коньяка и почти счастливый завалился спать.
Вообще-то, военкор Семыгин не верил, что статью напечатают, но ему все настолько осточертело, что предстоящая картина вытянутой в изумлении и страхе рожи главного редактора газеты «Красная звезда», для которой статья предназначалась, наполняла Аркадия Юрьевича каким-то светлым злорадством, некой мстительностью высшего порядка, — чем то таким, с чем бороться он был уже не в силах, слишком долго он сдерживал в себе темную силу разрушения, или, быть может, саморазрушения. Конечно, военкор Семыгин знал, что за этим последует, — репортаж, разумеется, уничтожат, а его самого зашлют на веки вечные в какой-нибудь богом забытый кусок планеты, в какое-нибудь Зимбабве с малярией, москитами и дурно пахнущими аборигенками, и не видеть ему обещанной Европы, как своих ушей.
«Да и черт с ней — с Европой! Пропади оно все пропадом! — решил Аркадий Юрьевич, и на следующий день статью запечатал в конверт и самолично в редакцию «Красной звезды» доставил.
Но главный редактор отсутствовал, так что военкор Семыгин, немного разочарованный, сделал на конверте пометку, о чем статья и кем написана и оставил секретарше. Остаток дня и весь вечер Аркадий Юрьевич пребывал в хорошем настроении, ожидая звонка перепуганного редактора, но так звонка и не дождался. Не позвонил редактор и на следующий день, что Аркадия Юрьевича уже насторожило. А потом вышел номер «Красной звезды», в котором на третьей странице красовалась статья военкора Семыгина в точности в таком виде, как он ее написал — не было вырезано или исправлено ни единого слова!
Оказалось, что главный редактор отбыл в командировку, так статью и не прочитав. Зная, что Семыгин пишет профессионально и всегда по существу, главный редактор отдал конверт помощнику, велев прочитать, и если не будет замечаний, тут же сдавать в набор, потому что номер горел, материала не хватало, а тут такой актуальный репортаж подоспел. У помощника толи с памятью были проблемы, то ли с чувством ответственности, — статью он читать не стал, а сразу в набор ее отправил. В результате Аркадий Юрьевич держал в руках свежий номер газеты, понимая, что произошла катастрофа, и теперь даже Зимбабве — недостижимое удовольствие. Но, как ни странно, страха военкор Семыгин не испытывал, напротив — облегчение. Он и сам этому облегчению удивился, но затем понял, что весь страх он израсходовал заочно. С того самого момента, когда сотрудники НКВД в далеком 38-ом забрали отца, Аркадий расплачивался страхом понемногу каждый день, когда в молчании прятал смутные мысли, когда лицемерил, восхваляя в своих статьях деяния Партии, когда понимал, что все вокруг — ложь, и продолжал эту ложь приумножать. Практически всю сознательную жизнь он выплачивал порциями свой страх, словно погашал кредит, и теперь вот выплатил его полностью. В ту минуту Аркадий Юрьевич понял, что отныне жить так, как он жил прежде, больше не сможет, а значит, хорошо, что эти идиоты в редакции не удосужились статью прочесть, перед тем, как ее печатать, потому что теперь дороги назад нет, мосты сожжены, исправить ситуацию невозможно. И в этом положении, с одной стороны безнадежном, а с другой — где-то даже притягательном, открылось для Аркадия Юрьевича что-то по-настоящему новое и правильное, что-то, о чем раньше он только мечтал.
Аркадий Юрьевич принял душ, побрился, отутюжил форму, до блеска начистил обувь.
«Если меня сегодня поставят к стенке, то я хотя бы буду выглядеть достойно», — невесело пошутил сам себе военкор Семыгин, и отправился «на ковер» к начальству.
Багровое лицом начальство, размахивая свежим выпуском «Красной звезды», принялось было орать, но тут же осеклось, когда подчиненный положил на стол рапорт о переводе в запас, в котором ссылался на неважное состояние здоровья. Пулевое ранение, заработанное военкором Семыгиным в Будапеште, оказалось хорошим козырем, ведь оно напоминало начальству, что Аркадий Юрьевич как-никак ветеран венгерских событий 1956-го года. А поскольку об этих событиях говорить в СССР было не принято, эта информация приобретала некоторую весомость, и с ее владельцем приходилось считаться. Не так, чтобы можно было открыто шантажировать, но все же. Начальство остыло и сдержано осведомилось, не погорячился ли столь расторопный сотрудник в своем решении завязать с карьерой, но Семыгин был непреклонен. В конце концов, рапорт был подписан и с непоседливой жизнью военного корреспондента Аркадий Юрьевич расстался навсегда.
