Глотис сдержала свое обещание — чтобы Сапфо не скучала, действительно принялась с тихим смехом рассказывать про то, как в детстве, едва только заслышав свадебный кортеж поющих барабанов и флейт, она в толпе девочек всегда выбегала на улицу, чтобы поглазеть на невесту, но в особенности — на жениха, и попытаться представить своего будущего суженого.

— Ах, Сапфо, ты же помнишь, я жила тогда в маленьком горном селении, и на моих ногах всегда были лишь туфли из пыли, — улыбаясь, негромко продолжала Глотис, в такт чуть заметным, тонким мазкам, которые она делала, осторожно прикасаясь к поверхности вазы. — А тот мальчишка, наш сосед, обычно таскал из сада моей матери чечевицу и нередко получал от нее прутом вдоль спины… А порой, когда мать запирала меня дома, заставляя скучать над пряжей, я всегда представляла, насколько лучше было бы сейчас бегать с моим соседом Ликасом возле реки, купаться, срывать ирисы. Скажи, мудрая Сапфо, это, по-твоему — любовь?

— Не знаю, наверное, — ответила Сапфо. — Но только любовь ребенка, совсем маленькой девочки.

— Хорошо, — кивнула Глотис. — Потом прошло еще несколько лет, и Ликас, с которым мы повсюду были неразлучны, однажды подарил мне дудочку и нарочно посадил на колени, когда стал учить меня на ней играть, а потом вдруг неожиданно начал ласкать меня. Ликас поцеловал меня сначала в волосы, а потом в губы, положил в траву. И когда тела наши незаметно сплелись, я не смогла сопротивляться возникшему желанию, хотя очень боялась своей строгой матери и сестер. Скажи, мудрая Сапфо, по-твоему, а это была — любовь?

— Наверное, — снова кивнула Сапфо. — Но только особенная, неразборчивая любовь юной девушки.

— Да, Сапфо, прошло еще какое-то время, и все в нашей деревне уже знали, что Ликас — это мой законный жених, и мать с сестрами начали по-настоящему готовиться к моей свадьбе. Все было хорошо, Сапфо, ничем не хуже, чем у других. Но в один прекрасный день какая-то непонятная сила сама вдруг привела меня к гавани и посадила на корабль, который отплывал с моего острова. Я ведь была самой младшей дочерью у матери, Сапфо, и однажды почувствовала — я до сих пор отчетливо помню то утро в лесу! — что совсем скоро, если я и дальше останусь жить в нашем селении, то сделаюсь сначала как моя средняя сестра, а через некоторое время — как моя самая старшая замужняя сестра, которая гоняет по двору палкой своих детей, как белок на деревьях, а затем — и вовсе как моя мать. Но потом, Сапфо, я подумала, что скорее всего, наоборот, я умру раньше всех моих родных от тоски, и превращусь в сосну, — их было много на нашем кладбище и их нельзя было срубать даже для того, чтобы построить дом или корабль. Так вот, Сапфо, я залезла на дерево и вдруг представила, что я уже стала такой сосной, корни которой навеки неподвижно лежат в нашей скалистой земле, и тогда я просто-напросто сбежала из дома… сюда, к тебе.

— Ты уже знала обо мне? — удивилась Сапфо. — Неужели и в твоем селении пели мои песни?

— Пели, Сапфо, — качнула головой Глотис. — Правда, прохожий, который как-то забрел к нам в деревню на праздник, не называл твоего имени — я уже потом, здесь, узнала знакомые мотивы. Этот прохожий был очень смешной — он целовал пальцы своих рук и разбрасывал по воздуху поцелуи девушкам, которые ему особенно нравились, так что Ликас чуть было его сильно не избил. Нет, Сапфо, тот корабль лишь по счастливой случайности привез меня к тебе, на Лесбос, — единственное место в мире, где женщины умеют заниматься любовью с женщинами. Клянусь, я чуть было не сгорела со стыда, когда первый раз увидела в постели возле себя женщину, которая просто тихо спала. Та женщина — Криспина ничего не говорила, и даже не шевелилась, а просто тихо спала рядом — я даже не заметила, когда она прилегла на мое ложе. Но в тот момент, Сапфо, я испытала рядом со спящей Криспиной такое чувство, словно наконец-то приехала к себе домой, куда добиралась долго-долго, через несколько морей, с высокой горы, где остался мой настоящий дом, мать, сестры, Ликас. Скажи, Сапфо, это ты тоже считаешь любовью?

— Да, Глотис, — помолчав, сказала Сапфо, и голос ее слегка дрогнул. — Любовью женщины. Не каждая может понять тебя и меня — от некоторых такое чувство к женщине словно навсегда заперто за невидимой дверью, и нет никакого смысла подбирать к засовам ключи. И не известно, кто счастливее — они или мы? Кто из нас заперт, а кто на свободе?

— Мы, конечно, мы, Сапфо, на свободе! — воскликнула Глотис. — Разве ты сомневаешься?

— Не знаю, теперь я ничего не знаю… — покачала головой Сапфо, и с улыбкой прочитала строки из своего старого стиха, которые каким-то образом подходили без исключения ко всем женщинам, и сейчас казались словно только что написанными по воспоминаниям Глотис:

И ведь никто не знает, Глотис, что дальше может затеять с нами нежная, игривая Киприда! Она никогда нас об этом не спрашивает и потому…

Она хотела еще что-то добавить, но побоялась невольным признанием выдать себя перед подругой.

Ведь пытливая Глотис наверняка может спросить: «Почему же ты, мудрая и старшая подруга, ничего не знаешь и теперь, когда мне все ясно, сомневаешься в себе?»

И действительно, как возможны после хотя бы однажды пережитой любви к подруге, которая, и правда, сродни долгожданному возвращению домой, к самой себе, какие-то иные дороги, блуждания и заблуждения?

Как Сапфо сможет объяснить Глотис чувство, обрушившееся на нее внезапно и коварно?

Но, с другой стороны, а разве можно объяснить любовь к морю, к ветру, к дереву, к любому явлению природы?

Разве что чудом.

Чудом, которое никак не поддается разуму и осмыслению, однако живет в нас и заставляет «ни за что», совершенно бескорыстно любить цветы, листья, морские камни, не ожидая ничего в ответ и зная, что им до нас нет и никогда не будет никакого дела.

И Сапфо подумала, что здесь, наверное, и таится самая главная разгадка того, чего все же добивается от нее всемогущая Афродита.

Афродита решила научить свою избранницу любить человека так же восхищенно и просто, как прекрасное явление природы, и уметь любоваться его краткосрочной красотой так же радостно, как розовым облаком на заре, которое на глазах тает или улетает за море.

Кажется, это в полной мере умела только Анактория, даже на своего глупого старичка Трилла смотревшая с добрым умилением, как на рано состарившегося ребенка.

А-нак-то-рия.

Получается, что нужно прожить жизнь длинную, как ее имя, чтобы по-настоящему понять старшую подругу.

— Сапфо, ты слишком сильно опустила голову, — напомнила Глотис. — Ты уже устала? Ну, пожалуйста, еще хотя бы совсем немного, у меня только что-то начало получаться. Может быть, ты прочитаешь еще что-нибудь из своих стихотворений, чтобы Музы дали моим рукам немного вдохновения?

начала читать Сапфо один из своих любимых гимнов Афродите, с которой все равно сейчас мысленно разговаривала и разгадывала загадки богини, но тут в дверь ворвался на редкость взволнованный Алкей.

— Сапфо, наконец-то я тебя здесь нашел! — вскричал Алкей. — Фаон сбежал!

— Как — сбежал? — тут же вскочила с места Сапфо.

— Я знаю — он просто-напросто украл мальчишку, похитил! Нет, ну каков негодяй! А еще выдавал себя за человека из знатной семьи! Проклятый мальчиколюбец, не имеющий ни стыда, ни совести! Лев! Рыжий подонок! Ржавчина!