По воспоминаниям современников, главной чертой Ежова была исполнительность и аккуратность по службе. Можно предположить, что личные комплексы (Ежов был очень мал ростом) заставляли его трудиться с необузданным старанием, лишь бы доказать себе и окружающим свою человеческую и профессиональную состоятельность. К сожалению, эта черта Ежова наложилась на бушевавшую в стране разоблачительную истерию, которой нарком внутренних дел, конечно, не имел права поддаваться. Ежов же, не будучи сильно умным человеком, отождествлял эту истерию с линией партии и рвался занять в борьбе с врагами первое место, начав уничтожать людей с совершенно иррациональных, математических позиций.

Сталин был в шоке, ведь именно Ежов должен был стать его главной ударной силой в борьбе с аппаратом. Сталин отлично знал Ежова по работе в аппарате ЦК, он проверил его на сверхответственной и тонкой кадровой работе, подключал к ведению «Кремлевского дела» и «Московских процессов» – ничто не предвещало подобной метаморфозы.

В свое время Троцкий писал:

Было бы наивностью думать, будто неведомый массам Сталин вышел внезапно из-за кулис во всеоружии законченного стратегического плана. Нет, прежде еще, чем он нащупал свою дорогу, бюрократия нащупала его самого. Сталин приносил ей все нужные гарантии: престиж старого большевика, крепкий характер, узкий кругозор и неразрывную связь с аппаратом как единственным источником собственного влияния.

Если уж Троцкий в тишине Койоакана запутался в этом вопросе, поставив телегу впереди лошади, то Ежову, безусловно, разобраться в ситуации было тем более сложно. Он и не разобрался. Ежов не понял, что воля партийного аппарата на этот раз расходится с волей Сталина, и неосознанно принял сторону именно аппарата, втянувшись в навязанный ему бюрократией репрессивный конвейер.

Когда Сталин увидел, с каким рвением и фанатизмом Ежов принялся стряпать репрессивные дела, он понял, что жестоко ошибся, но сделать уже ничего не мог. Приказать или просто посоветовать Ежову смягчиться означало обвинить наркома в превышении власти и дать ему со всей откровенностью понять, что именно он, Ежов, понесет ответственность за разгул репрессий. «Окрысить» против себя наркома внутренних дел в такой политической ситуации Сталин не решился.

По той же причине не имел он возможности и освободить Ежова от работы, поскольку преемник наркома неизбежно становился участником репрессий и также подлежал впоследствии привлечению к ответственности. А кучи готовых наркомов в рукаве у Сталина, конечно же, не было. Безусловно, он уже держал для этой должности в уме Берию, но понимая все исключительные качества последнего для назначения шефом НКВД, отдавать руководителя Грузии «на размен», списывать его под неудачное назначение Ежова не собирался. Надо признать, что Сталин попал в критическую ситуацию и, по сути, оказался беспомощным.

Что касается Ежова, то он, по-видимому, от простого исполнительского азарта быстро вошел во вкус. Власть развращает – это факт известный. Не очень умный человек маленького роста, которого всю жизнь мало кто принимал всерьез, вдруг ощутил себя не просто вершителем судеб подследственных, но вершителем судьбы России, исторической личностью, призванной осуществить особую, исключительную миссию.Посмотрите на его фотографии этого периода – какой наклон головы! Какой значительный взгляд! Моисей, наделенный Создателем абсолютным знанием и отпечатанными в единственном экземпляре скрижалями, да и только!

Однако и Ежов на каком-то этапе не мог не понять, что вся эта кровавая баня рано или поздно окончится и придется за нее отвечать. Тогда Ежов окончательно сломался, личность его перестала существовать, а остался лишь обреченный своей собственной кровожадностью фантом.

Может возникнуть вопрос: почему Сталин не только не сдерживал репрессии, но и в ряде случаев настаивал на их расширении, неоднократно с этой целью направляя в регионы своих представителей? Дело в том, что региональные руководители пошли ва-банк; если бы они почувствовали, что Сталин играет, что он, хотя бы внутренне, не согласен с ними, недоволен, они бы приложили все силы к тому, чтобы уничтожить его и установить непосредственный контроль над всем государством. Они должны или повязать с собой Сталина, или убить его.Типичная бандитская логика.

Да, в 1937 году разложившаяся партийная бюрократия и НКВД метались по стране, точно взбесившийся слон, круша все на своем пути. Думается, что кризис 1937 года для Сталина в личном плане был много серьезнее и опаснее кризиса 1941 года.Трудно строить предположения о том, почему Сталин не помешал троцкистам совершать многочисленные преступления, арестовывая невиновных людей. Лично я думаю, что Сталин в данном случае смалодушничал, пошел на сделку со своей совестью, успокоив ее тем, что, только пережив репрессии, он, Сталин, сможет остановить потом этого взбесившегося слона. Кто знает, может быть, формально он был прав, только русский народ, привыкший, что Сталин всегда вступится за него, вправе был надеяться на защиту со стороны вождя от произвола озверевшей бюрократии.

В застенках. Пытки в НКВД

«Застенки НКВД», «подвалы Лубянки»… Эти словосочетания настолько плотно вошли в наше сознание, что сами по себе превратились в своеобразное олицетворение произвола и насилия. Да, в НКВД пытали. В НКВД выбивали показания. НКВД на самом деле перемолол и уничтожил многих невиновных людей.

Я не собираюсь оправдывать тех, кто повинен в нарушениях закона и издевательствах над нашими гражданами. Вместе с тем очень важно понять, чем объяснялось применение незаконных методов следствия (НМС), носило ли оно на самом деле систематический характер, являлось ли осознанной линией, государственной политикой СССР?

Системные причины

В наши дни широко распространилось мнение, что НМС – были не чем иным, как органическим пороком социалистической системы. Это не совсем так.

Признаем, что Россия в 1920-е и 1930-е годы еще только избавлялась от полуфеодальныхпроизводственных отношений и сословной структуры общества, что выражалось в неизбежном, жестоком конфликте между различными его слоями. Ни социалистическая, ни буржуазная формация не могли бы утвердиться в России без применения широкого насилия против царской военно-феодальной аристократии и обслуживавших ее интересы групп населения. Таким образом, террор против свергнутого класса, лежавший в основе карательной политики Советского государства, носил в значительной мере характер объективной исторической закономерности.

Необходимость усиленных, а часто и чрезвычайных мер в области государственной безопасности диктовалась также сложной международной обстановкой, отличавшейся в начале ХХ века ожесточенной борьбой держав за передел сфер влияния, гонкой вооружений и ростом опасности внешней агрессии. Вопрос защиты государства, его территориальной целостности и безопасности стоял, таким образом, на повестке дня первым пунктом. Именно в духе противодействия угрозам государственной безопасности был выдержан, в частности, Уголовный кодекс РСФСР 1926 года. Так называемая Особенная часть Уголовного кодекса рассматривала исключительно преступления против власти и государства.

Однако наряду с объективными, всемирно-историческими причинами и обстоятельствами недостатки и язвы советской следственно-судебной системы в значительной мере действительно объяснялись именно несовершенством формировавшегося социалистического государства.

Как мы уже говорили, СССР, в отличие от стран Запада, не проводил скрытых репрессий, а, следовательно, все действия, так или иначе представлявшие угрозу госбезопасности, требовалось предусмотреть в уголовном праве. Преследуя эту цель, составители Уголовного кодекса, надо сказать, схитрили, оставив за государством право очень широко толковать статьи Особенной части. Больше того, отдельные статьи благодаря расплывчатости формулировок и определений допускали не просто широкое, а практически неограниченное толкование. Вот примеры подобных определений: