Марк Антоний, действуя, по обыкновению, жестко, ввел в город войска, чтобы разогнать зачинщиков, и вскоре на улицах уже лилась кровь. Как заявил Фабиоле Брут, это скорее напоминало расправу с мятежными галлами, чем обращение с гражданами Рима. Когда приверженцев Помпея удалось-таки успокоить и угроза республиканского восстания рассеялась, Антоний мало что предпринял для обуздания ветеранов: символическая попытка их унять только ухудшила дело. Бруту, более дипломатичному по натуре, чем грозный начальник конницы, пришлось встретиться с главными бунтарями Десятого легиона и на время утихомирить страсти, однако до окончательного спокойствия было еще далеко.

К началу лета Брут по горло увяз в делах, Сцевола по-прежнему не появлялся, и Фабиола наконец, поддавшись сумасбродной идее, решила наведаться в Лупанарий – тот самый публичный дом, в котором когда-то служила. Посвящать в свои замыслы Брута она не собиралась: чем меньше любовник знает, тем лучше. Правда, без его ведома стражу из легионеров не возьмешь… При мысли, что ей придется ходить по улицам в сопровождении одного Секста, в девушке закипал страх, однако она себя пересилила. Не сидеть же вечно за толстыми стенами! И не таскать же за собой отряд воинов всякий раз, как захочется выйти в город!

Сейчас главное – скрытность…

Поэтому, несмотря на поджатые губы верной Доцилозы и недовольное ворчание оптиона, командующего солдатами Брута, Фабиола под охраной Секста отправилась на Палатинский холм. Населенный преимущественно состоятельными римлянами, он, подобно прочим районам столицы, вмещал в себя и немалое количество инсул – деревянных многоквартирных домов, в которых проживала основная часть горожан. Над нижним рядом магазинов, выходящих прямо на улицу, высились еще два-три, а то и четыре этажа квартир для сдачи внаем. Полутемные, кишащие крысами каморки без удобств, обогреваемые одними жаровнями, часто становились рассадниками холеры, оспы и дизентерии, дома то обрушивались, то занимались огнем и сгорали вместе с жильцами. В тесные проходы между строениями почти не проникал свет, улицы едва насчитывали в ширину десяток шагов, мощеных было и того меньше, и все это ежедневно кишело горожанами, торговцами, рабами и ворами, отчего толчея на узких улочках делалась невыносимой.

Родившаяся и выросшая в Риме, Фабиола успела полюбить простор и безлюдные земли вокруг латифундии, хотя и считала, что по-прежнему привычна к городской тесноте. Однако стоило им с Секстом отойти от дома на сотню шагов – и уверенность начала таять. В обступившей их толпе девушке то и дело грезился Сцевола, ноги от страха подгибались, она замедлила шаг.

– Что случилось, госпожа? – Секст, взглянув на ее осунувшееся лицо, взялся за рукоять гладиуса.

– Ничего, – выговорила Фабиола, плотнее закутываясь в покрывало. – Дурные воспоминания.

Секст прикоснулся пальцем к пустой глазнице – следу от давней стычки со Сцеволой.

– Знаю, госпожа, – проворчал он. – И все же не медли. Лучше не выделяться из толпы.

Решив не поддаваться страху, Фабиола последовала за Секстом. В конце концов, сейчас начало дня, люди заняты привычным делом – женщины и рабы торгуются с хлебопеками, зеленщиками и мясниками, виноторговцы нахваливают свой товар и предлагают глоток каждому, кто согласится слушать, кузнецы стучат по наковальне под добродушную болтовню горшечников и плотников, присевших рядом с чашей ацетума. Над всем носится вонь от кожевенных и сукновальных мастерских, менялы испепеляют грозными взглядами калек, зарящихся на аккуратные стопки монет, уличные мальчишки снуют в толпе, гоняясь друг за другом и норовя стащить что подвернется. Все как раньше.

«Кроме легионеров», – поправила себя Фабиола. Давний закон, запрещавший солдатам появляться в Риме, отменен лично Цезарем: угроза мятежей не стихала, и Рим наполнился войсками сверх прежней меры. Под охраной Секста и в присутствии легионеров ей ничто не грозит…

– Пойдем, – заявила Фабиола, вздернув подбородок. До Лупанария оставалось всего ничего.

Секст, видя ее привычную решимость, с улыбкой кивнул.

Вскоре они уже подходили к улице, лучше других знакомой Фабиоле: здесь, невдалеке от Форума, располагался Лупанарий. Девушка вновь замедлила шаг, однако на этот раз совладать со страхом оказалось проще: она уже давно не та тринадцатилетняя рабыня, которую притащили сюда на продажу. Беспокойство вскоре сменилось оживлением, Фабиола зашагала скорее, обгоняя Секста.

– Госпожа!

Фабиола не обернулась. Толпа наконец поредела, и девушка застыла с открытым ртом в нескольких шагах от входа. Ничего не изменилось. Два ярко раскрашенных каменных фаллоса высились по обе стороны от арочного портала, недвусмысленно указывая на природу заведения, снаружи стоял бритоголовый великан с окованной дубиной в руке.

– Веттий… – Голос Фабиолы дрогнул от волнения.

Великан даже не взглянул.

Откинув с лица покрывало, Фабиола подошла ближе:

– Веттий!

Услыхав свое имя, привратник нахмурил лоб и огляделся.

– Не узнал? Неужели я так изменилась?

– Фабиола? – с запинкой выговорил великан. – Ты?

На глаза Фабиолы навернулись счастливые слезы, она кивнула. Веттий входил в число самых преданных ее друзей; она умоляла Брута выкупить вместе с нею и обоих привратников, однако Йовина ловко ушла от сделки – для заведения эта парочка была слишком ценна. Расставание с ними отозвалось тогда в сердце Фабиолы жгучей болью.

Веттий кинулся было к ней с объятиями и тут же замер на месте: путь ему преградил Секст – явно проигрывающий ростом противнику, но от этого не менее бесстрашный.

– Назад! – рявкнул Секст, выхватывая меч.

Удивление на лице Веттия вмиг сменилось злобой, однако ответить он не успел – Фабиола коснулась руки Секста.

– Это друг, – объяснила она, стараясь не замечать смущенного взгляда телохранителя. Секст хмуро отступил. – Как же давно мы не виделись! – с чувством произнесла Фабиола, глядя на Веттия.

Помня о разнице в положении, привратник уже не порывался обнять девушку и лишь отвесил неловкий поклон.

– Клянусь Юпитером, рад тебя видеть! – чуть сдавленно произнес он. – Боги вняли моим молитвам.

Фабиола, уловив озабоченность в его голосе, тут же насторожилась:

– А где Бенигн? Он здоров?

– Куда ему деться! – По небритому лицу Веттия скользнула кривая ухмылка. – Дрыхнет в покоях, могу голову прозакладывать. Отсыпается после ночного караула.

– Хвала Митре, – выдохнула Фабиола. – Тогда в чем дело?

Веттий неловко покосился по сторонам.

Фабиола вспомнила собственную настороженность в те времена, когда здесь жила, и поняла, что речь о Йовине.

Веттий склонился к ее уху.

– Порядка нет который месяц, – шепнул он. – Еще и клиентов теряем.

– Почему? – поразилась Фабиола. На ее памяти в Лупанарии всегда было многолюдно.

Привратник не успел ответить.

– Веттий!

При звуке сварливого голоса, который почти четыре года выкликал ее к клиентам, Фабиола едва сдержала подкатившую к горлу тошноту.

– Веттий! – еще раздраженнее повторила Йовина. – Ступай в дом!

Привратник, виновато взглянув на собеседницу, повиновался. Фабиола с Секстом последовали за ним.

Приемный зал с мозаичным полом выглядел таким же пестрым и помпезным, как и в былое время. Стены от пола до потолка покрывала яркая роспись, изображающая леса, реки и горы, с которых поглядывали на посетителя пухлые купидоны, сатиры и разнообразные божества – из них особо выделялся Приап с внушительным пенисом. Одна стена изображала в ряд любовные позы, каждую под своим номером, чтобы клиенты могли без затруднений указать желаемое; в центре мозаичного пола высилась статуя обнаженной девушки в объятиях лебедя. На всем лежала легкая печать затхлости, будто зал давно не чистили. Теперь слова Веттия стали понятнее.

При виде стоявшей в стороне щуплой женщины, одетой в низко открытую столу, сердце Фабиолы подпрыгнуло: шутка ли – снова встретить Йовину, пусть и через пять лет. На первый взгляд она показалась прежней: все та же дряблая плоть напоказ, те же яркие губы и глазки-бусины на лице, покрытом свинцовыми белилами, охрой и сурьмой, все то же обилие золота и каменьев на шее, пальцах и запястьях – богатые клиенты не скупились награждать Йовину за всегдашнее молчание и скрытность.