«Мы снимем квартиру в одном из новых домов на Парк-авеню. Они, я думаю, стоят не дороже трех тысяч в год, — размышлял он. — Куда как соблазнительно — принимать людей в таком месте. Конечно, нельзя допустить, чтобы это мешало работе… Но все же приятно».

И еще приятней оказалось получить признание в обществе, как ни мучительно было принимать это признание.

Капитола Мак-Герк, которая до сих пор если и замечала его, то видела в нем предмет менее занимательный, чем центрифуга Глэдис, вдруг позвонила ему по телефону: «…Доктор Табз в таком восторге, и мы с Россом так рады… Было бы чудесно, если бы вы и миссис Эроусмит пришли отобедать с нами на этой неделе, в четверг, в половине девятого».

Мартин подчинился королевскому приказу.

Он был убежден, что, побывав на приемах у Ангуса Дьюера и Риплтона Холаберда, он видел настоящую роскошь, и понимает, что значит изысканный званый обед. Они с Леорой без особенного волнения отправились в дом Росса Мак-Герка на одной из Семидесятых улиц, близ Пятой авеню. С улицы дом поражал необычным нагромождением каменной лепки, и резных карнизов, и бронзовых решеток, но не казался большим.

Внутри же каменные своды возносились ввысь, как в соборе. Эроусмитов смутили лакеи, поверг в трепет автоматический лифт, подавил огромный холл, где было полно итальянских ларцов и кожаных фолиантов, потрясла гостиная, завешанная акварелями, а царственный белый атлас и жемчуга Капитолы низвели их до положения деревенских простаков.

Было девять-десять человек видных гостей — мужчины и женщины незначительной внешности, но имена их звучали знакомо, как название мыла «Снежинка».

Мартин мучительно гадал: полагается здесь предложить руку какой-нибудь незнакомой даме и вести ее обедать? Но, к его радости, все толпой повалили в столовую, подгоняемые любезным басом Мак-Герка.

Столовая была великолепна и крайне безобразна: тисненая кожа, истерика позолоты и полный ассортимент слуг, следивших, умеют ли гости пользоваться вилками для спаржи. Мартина посадили (он, кажется, так и не сообразил, что был почетным гостем) между Капитолой Мак-Герк и дамой, о которой ему удалось узнать только то, что она сестра какой-то графини.

Капитола склонилась к нему в своем тяжелом белом великолепии.

— Скажите, доктор Эроусмит, над каким это вы работаете открытием?

— Да я, собственно… я пробую выяснить…

— Доктор Табз говорил нам, что вы нашли чудесные новые пути в борьбе с болезнями. — Ее «л» звучало мелодичным журчаньем летних ручьев, «р» — трелью соловья в кустарнике. — О, что, что может быть прекраснее, чем облегчать нашей горестной старой земле бремя болезней! Но объясните точнее, что именно вы делаете?

— Да, собственно… пока еще рано говорить с уверенностью, но если… Дело, видите ли, вот в чем. Вы берете определенных микробов, например, стафило…

— Ах, интереснейшая вещь — наука, но как ее трудно понять простому смертному вроде меня! Однако мы все так скромны. Мы смиренно ждем, пока ученые, вроде вас, обеспечат миру спокойствие для дружбы и любви…

Засим Капитола перенесла все внимание на другого своего соседа. Мартин глядел прямо перед собой, ел и страдал. Сестра графини, желтая сухопарая женщина, пожирала его глазами. Он повернулся к ней, несчастный и покорный (при этом он приметил, что у нее одной вилкой больше, чем у него, и встревожился, не допустил ли он где-то ошибку).

Она протрубила:

— Вы, как я слышала, ученый?

— Д-да.

— Главный недостаток ученых, что они не понимают красоту. Они очень холодны.

Риплтон Холаберд ответил бы веселой шуткой, но Мартин сумел только промямлить:

— Нет, мне кажется, это неверно.

Он обдумывал, можно ли выпить второй бокал шампанского.

Когда после портвейна, распитого хоть и в мужской, но крайне чопорной компании, их согнали обратно в гостиную, Капитола налетела на него, шумя белыми хищными крыльями.

— Доктор Эроусмит, дорогой, за обедом мне так и не удалось расспросить вас, что в сущности вы делаете… Ах! Вы видели моих милых малюток в приюте на Чарлз-стрит? Я уверена, из них очень многие станут замечательными учеными. Вы должны приехать и прочесть им лекцию.

В ту ночь он жаловался Леоре:

— Тяжело становится выносить эту стрекотню. Но, видно, придется выучиться находить в ней удовольствие. Подумай, как будет приятно самим задавать обеды, когда я стану руководителем отдела. Будем приглашать настоящих людей — Готлиба и других.

На следующее утро Готлиб тихо вошел в лабораторию Мартина. Он стал у окна; он как будто избегал смотреть Мартину в глаза. Он вздохнул:

— Случилась скверная штука… Впрочем, может быть, не совсем скверная.

— Что такое, сэр? Не могу ли я помочь?

— Скверная не для меня. Для вас.

«Опять он заведет насчет опасностей быстрого успеха! — подумал с досадой Мартин. — Мне это порядком надоело».

Готлиб подошел к нему:

— Обидно, Мартин, но не вы первый открыли фактор Икс.

— Ч… ч… что?

— Его открыл еще и другой.

— Невозможно! Я обрыскал всю литературу, и, кроме Туорта, никто даже и отдаленно не помышлял… Боже мой! Доктор Готлиб, ведь это значит, вся моя работа за все эти недели — все было впустую, и я остаюсь в дураках…

— Ничего не поделаешь. Д'Эрелль из пастеровского института только что опубликовал в «Comptes Rendus, Academic des Sciences»[76] свои материалы — это ваш фактор Икс, совершенно то же. Только он его называет «бактериофаг».

— Значит, я…

Мысленно Мартин досказал: «Значит, я не буду ни руководителем отдела, ни знаменитостью, ничем! Возвращаюсь к разбитому корыту». Силы сразу оставили его, цель ушла, и божий свет потускнел до грязно-серого полумрака.

— Вы, понятно, — сказал Готлиб, — можете теперь выдвинуть претензию на одновременное открытие и всю свою жизнь убить на борьбу за то, чтоб вас признали. Или вы можете забыть это, написать Д'Эреллю милое поздравительное письмо и вернуться к своей работе.

Мартин пробормотал:

— Я, конечно, вернусь к работе. Больше ничего не остается. Табз, я думаю, наплюет теперь на новый отдел. У меня будет время доработать как следует свое исследование — может быть, у меня окажутся некоторые подробности, которых Д'Эрелль не дает, и я их опубликую в порядке подтверждения… Провались он ко всем чертям!.. Где его статья? А вы, верно, рады, что я спасен и не превращусь в Холаберда?

— Я должен бы радоваться. И это грех против моей религии, что я не рад. Но я уже стар. И вы — мой друг. Мне грустно, что вы лишились удовольствия покичиться, вкусить успеха — на время. Мартин, это очень хорошо, что вы хотите подтвердить выводы Д'Эрелля. Это наука: работать и не огорчаться… не слишком огорчаться, если слава выпадает на долю другого… Сказать мне Табзу о приоритете Д'Эрелля, или вы сообщите сами?

Готлиб отошел к дверям, грустно оглядываясь на Мартина.

Явился Табз и заныл:

— Ну что бы вам напечатать раньше! Говорил же я вам, доктор Эроусмит! Вы меня поставили в очень затруднительное положение перед Советом попечителей. Теперь, понятно, не может быть и речи о новом отделе.

— Да, — сказал безучастно Мартин.

Он аккуратно сложил и убрал листки, на которых начал свою статью, и повернулся к рабочему столу. Он глядел на сверкающую колбу, пока она его не заворожила, как хрустальный шар. Он думал:

«Было бы много лучше, если бы Табз с самого начала не совался. К черту этих стариканов, этих людей скучного веселья, этих важных господ, которые приходят и предлагают вам почести. Деньги. Ордена. Титулы. Дурят вам голову посулом власти. Почести! Получишь их, заважничаешь, а потом, когда ты к ним привык и вдруг лишился, чувствуешь себя идиотски…

Итак, я не буду богат. Леора, бедная девочка! Не получит она новых платьев, и квартиры, и всего такого. Мы… Нам не будет теперь так уютно, как раньше, в нашей старой квартирке. Ладно, нечего ныть.

Жаль, что нет Терри.