Можно было считать, что дело сделано. Никто, кроме Волхва, не может убить сову взглядом.
Мы полезем наверх, решено.
Надо было дождаться полного мрака. Мы лежали неподвижно. Отчего-то никакого страха я не испытывал. Лицо Добрыни было мрачно, но спокойно. Я не знал, о чем думает он, но я-то сам думал о враге.
Странные пожары, когда в дождливую погоду вдруг выгорает целый город. Брат, восставший на брата. Обезумевшие дружины, крушащие свою собственную оборону. Правители, вдруг начисто лишившиеся воли, неподвижно сидящие в своих палатах и изрекающие дикие приказы (видно, что кто-то говорит их устами). Кровь — струйки, ручейки, реки крови. Русские рати, уничтожающие друг друга. Рука князя Владимира, подносящая кубок с отравой к устам. Озаренные огнем пыточные подземелья, хруст ломаемых костей, свист плети, запах паленой плоти, крики привязанных к залитым кровью скамейкам богатырей. Засады в дубравах. Стрелы, летящие в ночи. Илья, брошенный спиной на камень и затем пригвожденный мечом к земле… И за всем этим — беспокойные черные глаза, редеющая бородка, вечная усмешечка и прибаутки невысокого щуплого человека, родившегося на Русской земле около шестидесяти лет назад, прошедшего ученичество в самых изощренных Оплотах, небывалого кудесника, не дающегося в руки, непобедимого, изворотливого, искушенного Волхва…
А теперь Скима-зверь, оборотень, страшный перевертыш, рвущий глотки матерым волкам, за несколько недель покрывающий огромные расстояния от моря до моря… Только Сильнейшим из Сильных дается дар сделаться оборотнем, почти непобедим такой человек-зверь… Пал уже Добрынин Учитель Никита, пали и многие другие до него. Но я отличаюсь от них: меня коснулось пламя Итили…
Я тронул Добрыню за плечо: близится полночь, пора.
Нам не надо было договариваться ни о чем. Прежняя Сила, которой мы владели столько лет, сейчас помочь не могла. Волхв всегда уходил от нас и даже умертвил при этом двух богатырей. Если нам не поможет серебряная пыль Итили — мы пропали. Волхв сейчас сидит в пещере и смотрит на ночной лес. Лук и стрелы у него под рукой… Мы поползли вверх.
Мои чувства обострились до предела. Я ощущал присутствие Волхва совсем неподалеку, я вообще различал сейчас множество скрытых вещей. Внутренним зрением я видел, как сияют красные и зеленые самоцветы в горной породе, слышал, как под землей тихонько пересыпается с места на место золотой песок, потревоженный моим движением по камням…
Подъем был крутой, мы несколько раз чуть не срывались вниз. Почти с самого начала в ноздри ударил сильный запах падали. Он усиливался по мере того, как мы приближались к Волхвовьей норе. Наконец мы заметили небольшой багровый луч. Он выбивался из скал, за которыми в этот час колдовал Волхв.
Руки мои нащупали ровный выступ. Я подтянулся и оказался на площадке у самого входа в пещеру. В этот миг из пещеры полыхнуло ослепительное багровое пламя и пронзительный тоскливый крик огласил горы. От скалы отскочил огромный камень и покатился на нас, круша все на своем пути. Еле увернувшись, мы прыгнули ко входу, и тут в проеме появился Волхв.
Волосы его развевались, в руке был длинный посох, из-за его спины, из-под земли, шел мерный низкий гул.
— Хартуман! — закричал Волхв повелительно, поднимая посох к небу. — Хартуман!!
Лицо его было перекошено гневом. Он направил свой посох на нас, наши ноги подкосились, и мы упали на колени. Мечи перестали слушаться нас и ожили, и чем сильнее мы сжимали их рукояти, тем бешеней они плясали в воздухе. Мой меч совсем обезумел и норовил перерезать мне горло. Добрыня еле увертывался от жала своего Травня. Он запрокинул голову далеко назад, меч же вертелся в его руках как живой и метил ему прямо в грудь.
— Хартуман! — вскричал снова Волхв. — Хартуман инскоборан!!!
Добрыня хрипел, жало меча приближалось к его сердцу в сатанинском танце. Я бросил свой Синоп на землю. Он подпрыгнул, встал на рукоять и со всей силы ударил меня в кольчугу. Теряя сознание, с возгласом отвращения, я ухватился за его лезвие рукой, как схватил бы нападающую змею. И как только лезвие меча полоснуло по моей истерзанной Итилью руке, поднялся страшный вихрь, в вое которого потонуло все, даже гул гор, и, освобожденный, я вскочил с колен и бросился на Волхва.
Но не успел я совершить последний прыжок, как багровое пламя вспыхнуло еще сильнее, Волхв содрогнулся, рот его исказился болью, тело заплясало и на моих глазах выросло в Скиму… Громадный, выше меня на две головы, серебряный зверь пошел вперед с оглушительным ревом, когти его зашевелились, шерсть загорелась белым огнем и стала дыбом, и в самую душу мне взглянули его бесстрастные зеленые глаза…
Я стоял, оцепенев, а Скима на мгновение завис надо мной, простирая над моей головой свои огромные лапы с сияющими когтями, но прежде чем он успел обрушиться на меня, я, подпрыгнув, ударил своим посеребренным и окровавленным кулаком в самое его мохнатое горло.
Оглушительный рев потряс горы. Скима рухнул на меня, и, погребенный под его шевелящейся тушей, я мгновенно отошел в мир теней. «Здравствуй, смерть», — успел подумать я.
По-моему, я очнулся от нестерпимой вони. Глаза мои с трудом разлепились, и я увидел, что солнце стоит высоко, что прямо передо мной в вышину уходит гора и что на мне лежит чье-то скорчившееся тело. Через мгновение я понял, что прямо в лицо мне смотрит мертвый Волхв.
С содроганием я вскочил. Погибший кудесник глухо стукнулся о землю, как сломанная кукла.
— Добрыня! — закричал я. — Добрыня!
Ответа не было. Оглянувшись, я увидел, что Добрыня лежит на земле, припорошенный каменной пылью. Я бросился к нему; он был жив…
Если бы кто-нибудь увидел нас в тот день, он бы, несомненно, подумал, что мы лишились рассудка. Весь день мы просидели над телом врага, не спуская с него глаз.
Волхв лежал ничком, окоченевший, недвижимый, ничтожный. К вечеру мой нос уловил слабый запах тления.
Мы провели на скале три дня. Когда тело Волхва начало невыносимо смердеть, мы запеленали его лицо и руки Сильными травами, забросали труп сосновыми ветками и подожгли.
Труп Волхва горел девять дней. Только после этого костер вдруг погас и нам досталась черная зола. Мы истолкли ее в порошок, кинули на скалу, залили расплавленным серебром и засыпали сверху щебнем. Потом, поднатужившись, мы свалили сверху громадный камень, с грохотом упавший прямо на затвердевавшую серебряную лужу. Теперь мы были уверены, что вход в этот мир для Волхва запечатан навсегда.
Мы осмотрели пещеру. Она была не так велика, как мы ожидали. Однако Волхв пробивал ход вбок. Как видно, он хотел соединить две подземные полости.
Работа только начиналась, и Оплота как такового пока что не было. Не осталось после Волхва и какого-то особого скарба. Оружие, мешок с травами и кореньями, сверток с золотом и смарагдами. Мы долго думали, что с этим со всем делать, потом спустились вниз и вырыли на поляне яму ровно в Волхвовий рост, покидали все в нее, завалили ветками и подожгли. Мы едва успели отбежать на безопасное расстояние, как из ямы повалил зеленоватый густой дым. Трава на поляне немедленно пожухла, почернели и ближние сосны. Что ж, уберечь этот лес мы уже никак не могли. Через три года на этом месте будет вовсе зиять обугленная пустошь.
Разумеется, оружие, золото и камни в огне не погибли. Мы залили их серебром: лучшего средства от оборотня еще не придумано. После этого мы разбили в лесу лагерь и принялись ждать.
Лес начал гибнуть на следующее утро. Листва осыпалась на глазах, стремительно багровея. Хвоя чернела и опадала густым дождем. Земля высыхала и становилась неплодной.
Ближе к осени пошли дожди. Некоторые деревья к тому времени уже завалились набок или вовсе упали, однако кое-что в погибающем лесу все же взошло: бледные вытянутые грибы с мутно-зеленой головкой. От них шел явственный запах гнили. Они росли днем, на глазах, с небывалой силой.
Дело было завершено. Больше на Волхвовьей могиле делать было нечего.
