Ливень только что кончился, и окрестные леса засияли изумрудным блеском отмытой листвы, и несказанно свежий, потрескивавший после грозы воздух приятно обжигал грудь, и прозрачный парок вился от напитавшейся влагой земли. Солнце, умытое дождём, выпрыгнуло наконец из-за туч и осветило замшелые стены громадного замка, что уныло, но всё так же грозно высился посреди бескрайней лесной чащобы. Десятки обветшалых башен, сложенных из сероватого с прожилками гранита, коим исстари богаты были близлежащие Железные Горы, всерьёз озадачили бы — а то и устрашили — всякого грамотного полководца, дерзнувшего…

А впрочем, едва ли устрашили бы. Давно минули те времена, когда Хундертауэр, зловещая гоблинская твердыня, если и упоминалась, то исключительно дрожащим шёпотом; да знаменитые хумансовые и даже эльфийские полководцы в бессильной ярости скрежетали зубами над картами, не видя ни шанса выбить гоблинов, извечных пограничных нарушителей спокойствия, из их оплота. Пусть ни [один из] них так и не взял Хундертауэр на копье, ни приступом, ни измором, ни излюбленным методом хумансов — подлостью и подкупом. Пусть по-прежнему безмолвной стражей стояли на севере Железные Горы, на западе жирно чавкала Гиблая Топь, глухой стеной высился на востоке Злой Лес, а единственный торный путь посуху, пролёгший с юга всё по тому же Злому Лесу, был узок и извилист и предоставлял всякому, кто только пожелал бы, тысячи удобных мест для засад и засек. Уж давненько не обновлялись старые стены и не звучала на них выразительная гоблинская ругань, сама по себе составляющая не самый бедный язык. Давно уже некого стало опасаться Пришлым, и Хундертауэр всё ещё стоял лишь потому, что эльфы, злейшие и непримиримые враги гоблинов, ушли из Дримланда ещё раньше. Они обещали вернуться — и вернутся, но когда?..

Дождина, зарядивший, казалось, на весь день, вдруг унялся, и сонные хумансы в дешёвых практичных латах буйволовой кожи — стражи-наёмники из Аракана — гурьбой вывалились из караулки. Пора на стену, хоть с неё, кроме осточертевших лесов, сам Всевидящий Кано ни шиша не увидит. Однако не хватало ещё, чтобы начальник стражи застукал за игрой в полудурка! Он, начальник, молод да ретив, и разговор у него короткий: неделя без жалованья, а вздохнешь от такой несправедливости — так еще и дюжину плетей пропишет для профилактики. В дождь-то он не страшен — дома сидит, а то и лежит, зачем иначе завёз с собой аж полдюжины наложниц? А вот выглянуло солнце — теперь только и жди, когда явится, демонстрируя поселенцам золочёные свои латы и пышный плюмаж.

Немолодой вислоусый страж добрался, переваливаясь, до гребня стены и сунулся было в бойницу, дабы по традиции плюнуть вниз; плюнуть, однако, забыл и только челюсть отвесил так, что заготовленная слюна измарала подбородок и свесилась мало не до подножия стены.

К замку приближался всадник. Не то чтобы событие века — всадники-гонцы, а также торговцы да и просто искатели приключений прибывали в Хундертауэр почти каждую неделю, даром что край мира. Но с этим что-то было сильно не так… Страж раздумчиво отёр челюсть рукавом, скрипнул мозгами и понял — что именно. Сторона! Всадник ехал со стороны заката, от Гиблой Топи, хотя всякому заведомо понятно, что проехать там он не мог. Да там и опытнейшие болотники на своих испытанных двоих не раз с концами гикались, потому что какой-то паршивец (по всему, из бесподобно вредных гоблинских друидов) наложил на Топь заклятие Заворота, так что, попавши в неё, будешь блуждать до самой смерти. А этот прёт верхом, да ещё с заводным конем, да в придачу, кажись, песню горланит — уже можно разобрать кой-какие звуки, откровенно гнусные звуки, честно говоря, да и слова — не гулгитское благостное песнопение. В общем, пренеприятнейшая фигура, и движется спорой конской рысью прямо к закатным малым воротам, что открыты нараспашку, а закрыть — так их уже лет тридцать не закрывали, просто не от кого. В лесах окрестных зверья крупнее зайца едва ли сыщешь, а двуногие все с амбициями — хоть вовсе стены обрушь, всё едино будут долбиться в Главные ворота, и чтоб непременно каждому выносили хлеб-соль и чуть ли не ключи от замка.

— Э-ээй, други! — воззвал страж жалобно. — Гляньте, экий прется! Впустим, что ли, али как?

Двое соратников дружно прильнули к бойницам.

— Этого впустим, — сразу авторитетно заявил самый старший, седобородый муж, уже лет двадцать бессменно дежуривший на стенах Хундертауэра. — Таковского поди не впусти…

И был он прав. Всадника уже можно было рассмотреть в подробностях. Был он высок и так мощно сложён, что стражников слаженно пробрал мороз, а в голове вислоусого, сообщим по секрету, промелькнуло желание немедленно сдаться в плен либо вовсе сменить профессию на менее рисковую. Седые короткие волосы приезжего выдавали немалые лета, но из-за спины недвусмысленно торчала рукоять двуручного меча, так что годы, по-видимому, помехой ему но были. Доспеха на нём не имелось — только чёрный камзол, расшитый местами серебром, а вот наручи явно боевые, из железных чешуй. Голова зачем-то перехвачена широкой цветастой лентой. Конь тоже густо-чёрный, толстоногий, знаменитой западной породы, которую специально разводят вольные бароны на берегу Иаф-Дуина. Заводной такой же, только каурой масти, тоже под седлом, несет изрядный тюк.

А вот лицо визитёра… Вмиг всю троицу стражей хватил приступ дежа вю: ну, не такого точно, но явно его родного брата… или там деда… и не одного… я видел… видел…

Песня по мере приближения всадника звучала всё громче, слышно было уже даже такт, отбиваемый кулаками певца но собственному твёрдому, как дерево, брюху. Язык тоже был не то чтобы совсем незнакомый, не похожий только что на гномье тайноречие да эльфийский изящный слог, а в целом вполне понятный. Общий смысл баллады сводился к незамысловатому рассуждению: хорошо бы, собравшись гуртом, напасть на ближайшее поселение врагов, мужчин истребить, женщин поиметь, детей продать в рабство, скот угнать, добро разграбить, пиво выпить, дома и всё, что горит, сжечь, а всё, что останется, повредить дубинами да топорами и сбежать, прежде чем к врагам прибудет подкрепление. Младшего из стражей, не растерявшего еще юношеской романтичности, аж перекосило от такого цинизма, присущего разве что…

— Гоблин!!! — выдохнул он, холодея от ужаса. — Это… это же…

И точно! Рожи эти вот — горбоносые и остроухие, с подбородками обухом и раскосыми глазами — украшают две стены в Малом зале во дворце Наместника, там-то каждый страж их и видел, отбывая свою очередь в карауле. К слову, Наместник содержал гоблинскую портретную галерею вовсе не по причине дико извращённого чувства прекрасного. Просто портреты остались с тех пор, когда дворец еще принадлежал Лорд-Гоблину, то бишь одному из их маркграфов, возглавлявшему в былые дни этот форпост. Наместник же, будучи гномом рассудительным, счел пользительным сохранить картины, дабы все знали, как выглядит ВРАГ. Однако ж гоблинов не видели ни в самом Хундертауэре, ни в окрестностях уже лет двадцать — с тех пор, как ушли последние, получив от Наместника неслабые откупные… Правда, намедни прискакал на взмыленном коне ободранный гонец, так тот клялся, что видал на Южном тракте гоблина и якобы тот гоблин увёл у гонца грамоту Ордена Гулга, кою тот вёз Наместнику, а также кошель, кинжал, флягу с вином и даже шляпой с редким пером не побрезговал. Наместник не изволил поверить и в два счёта повелел оттяпать болвану голову, поскольку известий ожидал дюже важных и утрата грамоты огорчила его несказанно. А тут — гляньте! — и впрямь гоблин! Впрочем, гонец описывал худого и некрупного, только что ловкого непомерно, а этот вон какой солидный да важный! Но чтобы сразу двое?

— И-йех! — фальшиво взвизгнул гоблин, и кони его синхронно прянули ушами. — И-йех! Тра-ля-ля и ВСЁ ТАКОЕ!

Видимо, это был такой припев, поскольку объяснений, какое именно всё, не последовало. Стражи переглянулись, чувствуя себя вконец обескураженными. Хоть выходи с цветами встречай этого горе-менестреля!