От 20.X.44

С марта мои поездки к Зонненштайну стали регулярными. В начале весны сорок третьего года я только и делал, что курсировал между археологическим памятником и мюнхенской лабораторией оккультного отдела «Аненэрбе».

Вскоре я уже проводил эксперименты с моделями Зонненштайна в Мюнхене, Кведлинбурге, Падерборне и в имении Бёддекен неподалёку от Вевельсбурга. Разработки, связанные с пробуждением у людей телепатических способностей, с ведома Гиммлера переросли в исследования по преодолению хода времени. Попутно выяснялось множество иных достойных самого пристального внимания особенностей, которыми обладала система искривлённых металлических плоскостей, имитировавших каменные плиты кромлеха. К примеру, обнаружилось, что между двумя любыми не обладающими экстрасенсорным восприятием людьми, помещёнными в центры удалённых друг от друга на значительное расстояние моделей, устанавливается прочная телепатическая связь. Так вдруг сама собой решилась изначальная задача моих исследований. Вскоре стало очевидным, что управлять силами Зеркал (так я в документах обозначал свои модели) лучше всего получается у их первооткрывателя. Кауфман открыл археологический памятник Зонненштайн, я же открыл Зеркала Зонненштайна.

Мысль есть энергия – это первое, что надлежит усвоить тому, кто приступает к изучению оккультных практик. Теперь я знал, что и время есть энергия, и эти два вида энергии могут взаимодействовать между собой. В ту пору моё самомнение не знало границ. На гребне вдохновенных исследований я взялся за создание портативного прибора вроде беспроводного телефона или небольшой рации, действие которого основывалось бы на принципе отражения тонких энергий. Экспериментальные образцы прибора вполне успешно испытывались в секретной лаборатории, расположенной в труднодоступном районе Австрийских Альп у границы с Баварией, возле тёмного и глухого лесного озера Топлиц. Но испытания закончились катастрофой. Я уехал на несколько дней в Берлин – к моему возвращению на месте лаборатории была выжженная земля, на поверку психометрией отзывавшаяся мертвенной пустотой, а всю оставшуюся документацию относительно телепатического прибора, в том числе и привезённую из Мюнхена, уже успели погрузить в стальные ящики, и двое солдат покидали эти ящики в лодку, после чего размашисто погребли на середину озера (только финал я и успел увидеть), чтобы невозмутимо утопить весь свой бесценный груз в чёрной пучине. Топлицзее славится тем, что из него ничего нельзя извлечь, – на половине немалой глубины плавает тьма-тьмущая древесных стволов, так что у озера как бы двойное дно, и если какой-нибудь предмет падает в мрачные воды Топлиц, то можно считать, что он навеки канул в небытие.

На следующий день сверху поступил приказ прекратить все работы в этом направлении.

Я был в бешенстве: без моего согласия приняли решение прервать мои разработки, в моё отсутствие обчистили святая святых – мой рабочий кабинет. Я пришёл к начальнику отдела за разъяснениями – но вместо них услышал угрозу запретить вообще все исследования, касающиеся Зеркал. Тогда я вновь поехал в Берлин.

Официально программа по созданию телепатического прибора была закрыта из-за того, что устройство представляло опасность при эксплуатации. Но истинная причина заключалась в другом, и сообщение о ней вызвало у меня лишь недоверчивую усмешку: за несколько минут до катастрофы участники эксперимента при помощи прибора якобы получили из глубин астрала мрачное пророчество, предвещавшее скорый крах Тысячелетнего Рейха, после чего, словно в подтверждение предсказания, в лаборатории грянул взрыв. Прознав об этом, следивший за ходом разработок Гиммлер запаниковал и приказал уничтожить все чертежи крамольного устройства. Но исследования природы Времени рейхсфюрер, тем не менее, по-прежнему одобрял, и мне оставили мои Зеркала.

От уцелевших свидетелей альпийской катастрофы я получил немногочисленные, но примечательные сведения, заставившие серьёзно задуматься. Я-то никогда не относился к Зеркалам как к забавной игрушке. В круг камней капища я всегда входил как в храм и со всеми моделями мегалитического комплекса, как и с производными от них устройствами, обходился бережно и почтительно, словно с младшими братьями Зонненштайна. Более того, сами собой выработались некие связанные с новым изобретением правила, которым я по собственному желанию почему-то неукоснительно следовал: перед работой с Зеркалами я всегда старался настроить себя на самый безмятежный лад; я просил у Зеркал прощения, если был чем-то раздражён или если меня донимала какая-нибудь неприятная навязчивая мысль; и вовсе не подходил к моделям, если был сильно не в духе. У меня вошло в привычку беседовать с Зеркалами – вести этакий странный полудиалог, подразумевавший молчаливые реплики. Это напоминало игру, в сущности, это и было игрой – но игрой по-настоящему ритуальной, священной. Мне казалось, всё должно быть именно так и никак иначе. Но другие не желали прислушиваться к моим рекомендациям по обращению с Зеркалами – с первого взгляда, надо признать, довольно странным. Для остальных Зеркала были просто очередным устройством – да, необычным, гениальным, удивительным, – но в конечном счёте всего лишь устройством, из которого следовало выкачать всё возможное. Вначале я подумал было, что небрежное обращение с Зеркалами способствует возникновению неуправляемых потоков тонких энергий. Но всё оказалось гораздо сложнее. Отчего-то Зеркала не желали подпускать к себе некоторых людей. После страшной катастрофы в Бёддекене я стал говорить о своём изобретении только так, тем самым автоматически возводя его в одушевлённое качество.

Главной целью экспериментов, проводимых в бывшем монастыре Бёддекен, было выявление закономерностей, согласно которым Зеркала принимали или отвергали операторов. В качестве подопытных были взяты люди самых разнообразных достоинств: застенчивый помощник главного библиотекаря Вевельсбурга, разбитная буфетчица из отеля в Падерборне, прославленный ас, недавно получивший бриллианты к Рыцарскому кресту, несколько заключённых различных национальностей из концлагеря Нидерхаген (узники которого использовались как рабочая сила для реконструкции замка Вевельсбург), а также трое младших сотрудников «Аненэрбе» и двое эсэсовских генералов. Последние напросились сами, и, собственно, из-за них всё и случилось. Первым был небезызвестный Ханс Каммлер из строительного управления, про которого потом стали поговаривать, будто он руководит проектом по созданию машины времени, а всё лишь из-за того, что ему однажды захотелось побаловаться с моими Зеркалами. Другой чиновник из этой бравой команды, незадолго до того проводивший инспекцию концлагерей, похвалялся меткой стрельбой с балкона комендантского дома по движущимся целям. Эти предприимчивые господа воспылали идеей впечатать в энергетическое поле Земли постулат о величии фюрера путём помещения в фокус Зеркал большого портрета Гитлера и собственных благонамеренных персон. Их шумное присутствие вызывало у меня неконтролируемые приступы отвращения. Вероятно, это также послужило не последней причиной произошедшего. Позже я осознал, что каким-то образом связан с Зеркалами даже тогда, когда нахожусь вне их фокуса.

Стоило офицерам внести в пространство установки портрет, как под потолком зала возникли крупные сгустки ярчайшего белого света, вроде шаровых молний. Это уже само по себе было очень страшно, но чиновники не потеряли присутствия духа и заявили, что данное явление следует расценивать как знак высшей избранности фюрера, – и тут паркет вспыхнул у них под ногами. Один офицер сгорел заживо, а другого – Каммлера – вышвырнуло прочь из установки в угол зала неведомой силой. Из окон ударило пронзительно-лиловое сияние – казалось, воспламенились небеса. Дальнейшее все очевидцы описывали по-разному. Мне всё это вспоминается как мутный и бессвязный кошмар.

В тот вечер и затем всю ночь небо над Вевельсбургом и окрестностями пылало непередаваемыми оттенками лилового и белого. Нигде я больше не видел таких цветов. Это было невыносимо красиво. Жители окрестных деревень, за последние десять лет привыкшие ко многому, должно быть, на сей раз всерьёз думали, что наци решили устроить всей Германии апокалипсис. Ткань времени и пространства натягивалась и рвалась – возможно, я единственный человек, слышавший, как она рвётся – с оглушительным треском тысяч электрических разрядов. А затыкать все прорехи пришлось мне, поскольку лишь я один хоть что-то смыслил в происходящем. Хорошо помню, что Каммлер бежал из Бёддекена босиком – что-то начисто снесло ему подошвы сапог, оставив одни голенища. Зато как мне ломали руку – почти не помню. Припоминаю только, что тьма и туманный свет причудливо перемешались между собой тонкими слоями, и всё почему-то было прозрачным: я наяву видел собственные вены, кости, аккуратные суставчики кисти. И ещё помню: то, что высунулось из стены и ломало мне руку, получало от последнего зверское удовольствие. Я начерно закрывал стихийно возникавшие порталы, набрасывал на конструкции из металлических листов, служившие моделями мегалитов Зонненштайна, какие-то тряпки, портьеры, чьи-то плащи и шинели, выскребал на обгоревшем паркете руну «Иса», чтобы хотя бы заморозить неуправляемый процесс, а затем нёсся по подземному ходу в Вевельсбург, потому что в крипте под залом Вальхаллы Гиммлер приказал установить систему металлических плоскостей, подобную макету Зонненштайна, – одному Богу было ведомо, как на неё, при исключительной мощи энергетики замка, могло повлиять творившееся в Бёддекене. (…)

Доктора говорили мне, что невозможно получить столь сложный перелом руки в результате простого падения, но и мои рассказы о том, как в подземном ходе между Бёддекеном и Вевельсбургом что-то вцепилось мне в руку и потащило прямо в стену, врачи отвергали как бред травмированного сознания, тем более что в крипте Вевельсбурга на меня накинулся какой-то служитель, с перепугу вообразивший, что я со своими порождающими молнии устройствами намереваюсь совершить не что иное, как покушение на жизнь недавно прибывшего в замок рейхсфюрера, и потому от души ахнул меня по голове острым ребром металлического табурета, после чего я свалился ему под ноги, затылком на каменный пол.

Почти три недели, проведённые на больничной койке, дали мне немало времени для раздумий. Я чувствовал себя виноватым – перед Зеркалами. Я бахвалился, как последний дурак, я был самонадеян и недальновиден и получил по заслугам. Я раскаивался и мысленно просил у Зеркал прощения.