Нина показалась игрушкой, еле-еле стоящей на ногах, — это случилось сразу после слова «бессмысленно». Она поспешно опустила голову, но Артур успел заметить огромное облегчение, промелькнувшее в ее глазах, — прежде чем тяжелые волосы закрыли лицо. Теперь это был не грозный старпом, а несчастная девчонка, и одного взгляда на ее фигуру было достаточно, чтобы понять, как ей плохо, как жутко она боялась своего же требования. Капитан едва не скривился: вся эта сцена показалась ему предельно фальшивой, как в плохих микрофильмах. И тяжелый, чужой свет только подчеркивал это… Додумать мысль не дал Алексеев: он взял Истомина за плечо, потянул в угол рубки. Там наклонился к уху, шепнул:

— Я сказал ей первое попавшееся на ум. Ведь на корабле, вместе с ан-бэ,[34] почти две сотни человек… Вы решитесь их всех?.. Вот так, без их согласия?

Капитан резко отвернулся. «И мед свихнулся. Киношная психушка. А мы не управляем кораблем. Не управляем. И черт не знает, что надо делать».

Рубка была переполнена. Вентиляция не справлялась, и люди дышали непривычно спертым, жарковатым воздухом — что увеличивало общую нервозность.

Сто восемьдесят человек. Излишне бодрые десантники и вялые, полупонявшие обстановку кометологи. Их слишком поспешно выдрали из анабиоза и вдобавок не дали отсидеться в адаптационной камере.[35] Артур устроился в своем кресле, демонстративно положив ноги на пульт. И говорил — сам того не замечая — уж слишком громко и твердо:

— Итак, вы все знаете. («Я опять вру. Об истории у двигателей мы трое решили помалкивать».) На планетолете введено чрезвычайное положение. Но я хочу знать ваше мнение.

Игорь тихо буркнул Инге:

— Все равно устроит по-своему, демократ наш…

Никто ничего не предлагал. Все не знали, что делать, и сочли за благо признать это. Обойтись молчанием. И заодно спихнуть ответственность — на кого угодно.

Слишком страшно что-то решать в ситуации, где пахнет контактом с суперразумом или какими-то другими малопонятными глобальными событиями.

— Что вы предлагаете? — резко, почти зло повторил Артур. На миг ему показалось, что тот ночной ужас вернулся. Но сейчас массой безликих фигур обернулись люди, его экипаж. Белизна металла и пластика затопляла рубку, превращая ее в бумажную декорацию. Папиросными были и бледно-зеленые комбинезоны — их не могли оживить унылые, загорелые лица владельцев.

— А что можно предложить? — негромкий вопрос из средних рядов. Словно голос самой толпы.

Оставалось только срочно подавить то ли вздох, то ли бешенство. Артур поймал себя на мысли, что очень хочет стоять там, вместе со всеми. Молчать и глядеть на капитана — на другого капитана.

Из массы чем-то выбивалось только одно лицо — Петере.

На миг взгляд Истомина встретился с ее глазами. В них были презрение, убийственно-понимающая ирония. «Как будто сама не молчит». Он зло, оскорбленно поднялся на ноги. И сразу стало еще тише. Только подуслышное полу-стрекот-полуподвывание приборов. Они, в отличие от своих хозяев, говорили.

— Малый командный решил выйти на дальнюю орбиту. («Еще не хватало без оглядки идти туда, куда тебя загоняют!») Значит, так и будет. — Капитан, ни на кого не глядя, быстро и жестко пошел к двери, почти не замечая, что расталкивает людей. Следом шествовала ледяная, мертво-спокойная старпом. Игорь с искусственным весельем прокомментировал:

— По-моему, сия мадам не согласна с решением и сильно нервничает.

— По-моему, они все чего-то недоговорили. — Инга чуть прищурилась, смотря куда-то в стену. «Капитан молодец. Явно осторожен, но все же идет по чужому маршруту. Жаль, что с ним лучше не общаться — может понять лишнее. А вот почти все остальные переломались. Конечно, для них ситуация на «Дальнем» тяжеловата, но нельзя же, Бездна возьми, так бесстыже сдаваться!»

Командору расхотелось изучать землян.

А рядом была Планета Врат…

Большая комната, низкая и квадратная. Полумрак. Стены, пол, потолок, приземистая массивная тяжелая мебель — все обтянуто темно-коричневыми, тяжелыми шкурами. На столе — скатерть белого шелка. Перед голубоватыми, тусклыми зеркалами — неподвижные, белые языки свеч.

Старик неподвижно сидел на полу и почти сливался со своей комнатой. От огромной, подплесневелой книги медленно поднялось его лицо — коричневое, изрезанное неправдоподобно глубокими и правильными морщинами. В его выражении была только усталость, смешанная с безразличием.

Бесшумно отворилась толстая кованая дверь. Вошел человек без возраста, в простой белой хламиде до пят. Как привидение, скользнул в угол, к старику. Чуть склонился. В слабом свете блеснул бесцветный, полупрозрачный шелк шарфа, покрывающего его длинные волосы. Ни шороха, ни звука дыхания. Свечи тоже горят бесшумно.

— Древние начертания завершаются. Чужой корабль прилетел к нашему солнцу.

Старик кивнул — без выражения.

— Что будем делать мы, учитель?

— Ничего. Все — забота других. — Равнодушная складка у губ, на лице, когда-то бывшем и добрым, и веселым.

— Учитель, ведь… вам, вас…

— Да, меня не волнует. — Размеренный кивок. Два глаза — как два сгнивших, некогда драгоценных камня.

— Но знания говорят…

— Они утверждают разное. А я понял Истину. Может, я ошибаюсь, и на самом деле меня коснулась стрела ТЕХ. Мне все равно. Я хочу одного — разорвать все связи. — Его голос вдруг стал жестким, и ученик вздрогнул. — В том числе и с тобой. Все суета, майя,[36] и ее призраки способны только надоедать мне, нарушая Главное Воссоединение.

— Но…

Старик, как робот, положил иссохшую ладонь на молодую, сильную руку:

— Будь гуманен и не старайся мучить меня жизнью. Ты сам со временем постигнешь мою правоту.

Одна из стен комнаты внезапно исчезла. Внутрь рванулся голубой, словно липнущий к одежде свет. Все вокруг обзавелось резкими, злыми тенями. В шерсти шкур вспыхнули тысячи острых огоньков. Стали видны потертости. Ученик отвернулся и, закусив губу, всматривался в бесцветную растрескавшуюся пустыню, в кажущиеся матерчатыми муляжами скалы. Белесые вихри песка вели вечное кружение под огромной, мутной чашей неба, иссохшего от жары. Старик закрыл глаза и произнес голосом, выжженным, как земля снаружи:

— Я ухожу. Я, Сторож Врат, добровольно сливаюсь с Абсолютом. Отныне Врата открыты и пространства планеты не заперты друг от друга. Я свободен от своих обетов.

Земля не застонала и не закачалась, как убиваемый спящий человек не успевает вздрогнуть. К тому же многие силы Мироздания сдвигаются незаметно для людского, мало внимательного глаза.

Учитель медленно завалился набок. Ученик стоял и смотрел. Он не имел сил даже на шаг. Еще мгновение — и воля старика кончила свою смертоносную работу. Он остался на полу грудой темно-кофейной одежды. Стена опять потеряла прозрачность, и комната снова стала совсем обычной, непролазно-темной после света, почувствовался резкий запах шкур, потянуло неприятным, удушающим дымом от заколебавшихся свеч.

— Учитель!

Глаза того были закрыты.

Ученик (сейчас стало видно, как он молод, почти юн) стоял и плакал. Молча, отчаянно взывал к Старшим — к тем, чья мудрость и сила неизмеримо выше сознания умершего Сторожа.

«Коллапс личности необратим» — эта мысль очень походила на обычную, но ее появлению не предшествовала никакая подготовительная активность мозга. Нетренированный человек, не знающий свое сознание, принял бы ее за собственную. «Если индивидуальность согласилась заложить в себя программу саморазрушения и согласилась с ее работой — тут бессильны Старшие всех уровней Бесконечности».

Ученик бросился на пол. Ментальный контакт был сметен бурей черного, бесящегося отчаяния. Промелькнул только последний обрывок: «Мы делали что могли…»

Представители относительно высших стадий разума не могут действовать за относительно низших. Только — вместе, только — добровольно…