Неправда, что древние боги не ладят с христианским богом. Вполне себе живут мирно. Перуну Молниерукому не нужны овцы, ему подавай воинов, сильных духом и телом. Древний бог жив – пока бьется сердце его последнего воина. Воинов хватает. Вот когда их не станет, не совладать Руси-матушке с ворогами. Один Христос не справится. Христианский бог это понимает, потому не обижает старых богов, все праздники старых богов чтит новый бог со всем уважением к ним.
– Собираемся, – Лука зычным голосом отдал команду.
Боярину не спалось. Неспокойно на душе. Вострый кнут привык доверять интуиции. Поднявшись со шкуры, брошенной на охапку прошлогодней травы, боярин подобрал шкуру и отправился к воде. Лодка стояла на месте. Большинство воинов спали на берегу. На корабликах осталась сторожа, и только.
– Что, не спится? – старый приятель появился абсолютно бесшумно из ночной мглы.
– Да вот, Лука, неспокойно на душе. Пойду на струг, – бывший митрополичий боярин поделился предчувствиями с товарищем. – Ты бы, Лука, удвоил сторожу на кораблях. Мало ли чего.
Лука Фомич внимательно посмотрел на друга, но ничего не сказал. Воевода исчез так же бесшумно, как появился. Только что он был тут, а вот его уже и нет.
Новгородец отнесся к словам старинного приятеля со всей серьезностью. Бывает такое – люди чувствуют беду, особенно старые, умудренные опытом воины. Кто-то скажет – интуиция, а Лука знает точно – сердце вещает. Боги всегда дают знаки. Просто не каждый их распознает. Лука поднял спящих воинов, усилив охрану кораблей.
Боярин дремал, удобно устроившись на ворохе барахла, наваленного поверх сундуков с церковной казной. Идея отправить казну в Царьград без сильной охраны, полагаясь лишь на дружину неизвестного ему князя, боярину изначально не понравилась. Но с приказами не спорят. Боярин подчинился. Размышляя над превратностями судьбы, он не думал, что судьба приведет вновь в Царьград, где боярин провел несколько счастливых лет, служа в личной охране принцессы. Где-то там в далеком Константинополе остался его сын. Ему сейчас поди двадцатый год пошел – муж взрослый. Сын регулярно писал письма, все собирался приехать, проведать отца, но империя испытывала трудные времена, и сын считал своим долгом оставаться там, где он нужен. Судьба подарила шанс увидеть сына, прижать кровиночку к груди. Законных сыновей у боярина не было, жена умерла во время мора, будучи на сносях, а второй раз жениться боярин не сподобился. Холопки рожали с завидной регулярностью, но сыновей бог боярину больше не дал. Наказал за совершенный грех. Так уж полюбилась боярину одна замужняя ромейка, что Вострый кнут взял грех на душу – сделал ее вдовой. От мук содеянного потом и ушел из мира. Вот только мир его не отпускал, не давал покоя. Искупить грех молитвою – дело нехитрое, а вот благими делами на благо Руси, кровь свою пролить за веру Христову – дело богоугодное.
Вдруг в тишине раздалось тихое бульканье. Этот звук боярин ни с чем не спутает. Звук вскрытой глотки. Абсолютно бесшумно он потянулся за ножом. Замер, обхватив рукоять засапожника. Точно, кто-то крался по доске правого борта. Боярин осторожно, очень медленно вынул нож из голенища сапога. Над ним нависла тень полуобнаженного человека, сквозь прикрытые веки боярин не столько видел, сколько чувствовал ауру убийцы.
Человек замешкался на секунду, выбирая, куда воткнуть свой кривой кинжал: в сердце или глотку перерезать… Нагнулся над спящим, чтобы сподручней было зажать рот умирающему, и в этот момент его обнаженную грудь обожгла адская боль, ноги налились тяжестью, и жуткий холод сковал конечности. Обмякшее тело упало на воеводу.
Боярин быстро скинул мертвеца в реку, тело ушло под воду с громким всплеском.
– Ратуйте! – над водной гладью реки голос Вострого кнута прогремел, как гром среди ясного неба.
Воевода был уже на ногах, сабля с тихим шелестом покидает лагалище и, описав широкую дугу, опускается на шею перевалившегося на борт врага, отсеченная голова скатывается но дно струга, а мертвое тело плавно опускается в холодную воду реки.
Боярин успел заметить, что берег осветили сотни горящих стрел, поднявшихся ввысь, но разглядывать, что там и как, у боярина времени не осталось. На борт струга с облепивших кораблик лодок посыпались вороги с острыми саблями. Отец Филарет вновь стал Вострым кнутом, чье имя во времена не столь отдаленные наводило ужас на врагов. Боярин просто отдался стихии боя, отражая вражеские клинки, отвечая на сыпавшиеся удары столь стремительно, что у противника не было шансов остаться живыми. Вот только одно но… На борт струга теперь лезли одоспешенные ордынцы. Не татары-казаки, не голь перекатная, промышлявшая купцами, а самые настоящие воины в полном доспехе. Оттого большинство ударов кривой сабли боярина успешно гасили крепкие доспехи ордынцев. Боярин умудрялся балансировать на узкой доске, идущей вдоль борта струга. Повсюду, куда ни глянь – идет отчаянная сеча. Татары поначалу были обескуражены количеством встретивших их воинов, но первая растерянность прошла, и они, повинуясь приказам десятников, усилили натиск. Огромный воин с топором в одной руке и круглым щитом в другой встал перед боярином после того, как Вострый кнут пинком подсек ноги татарина, пытавшегося устоять на скользкой доске. Струг сильно накренился на левый борт из-за большого числа ворогов, забравшихся на кораблик, чудом еще не перевернувшийся. Боярин даже не стал рубить руки незадачливому бусорману – экономил силы, просто подсек тому ногу, и тело в тяжелом доспехе отправилось за борт кормить рыб.
Ордынец с топором отвел руку для замаха, по широкой дуге опуская стальной топор на голову боярина. Боярин Константин чудом увернулся, скорее даже наоборот, он поскользнулся на скользкой от крови доске для гребцов, откидываясь назад и падая на сундуки. Лезвие топора стремительно мелькнуло, чуть было не лишив его носа, пройдя буквально в миллиметре, обдав боярина легким дуновением. Топор вновь описал широкую дугу, и в тот момент, когда боярин уже успел попрощаться с жизнью, над его головой пролетел метательный снаряд. Слуги дворные у князя не даром хлеб ели, княжеский воин метнул топор без широкого замаха, снизу посылая короткий топорик в голову ордынца, уже торжествовавшего над почти поверженным противником. Узкий боевой топорик на коротком топорище, обтянутом кожаными полосками, ударил ордынскому богатырю по шелому, вминая стрелку наносника в рубленую рану на лице, и пал под ноги татарину.
Сила броска невелика, если кидать топор из-за спины, то бросок получается минимум втрое мощнее, но в данном случае этого не требовалось, воин отпустил топорище, когда рука оказалась в горизонтальном положении, и сразу же забыл об ордынце. Он сцепился с наседавшим на него противником, когда тот, увидав, что урус остался без топора, набросился на безоружного с утроенной силой. Враг был встречен могучим ударом кулака в латной рукавице прямо в грудь, и татарин замер с выпученными глазами, ловя открытым ртом воздух. Следующий мощный удар, в голову, свалил бедолагу с ног. Русский воин наклонился над поверженным, забирая саблю врага. В этот момент его накрыла крупная сеть, и натянувшиеся веревки повалили его с ног.
Вострый кнут с трудом перевел дух. Из страшной раны на лице ордынца текла кровь, заливая лицо боярина. Отпихнув тяжелое тело, боярин зашарил рукой в поисках сабли. В падении он также потерял шелом, кожаный ремешок застегивать было некогда, вот и слетел шелом с головы. Нащупав чью-то саблю с липкой от крови рукоятью, Вострый кнут стал подниматься на ноги и не заметил врага позади себя. Кистень ордынца опустился на непокрытую голову боярина Константина, прозванного Вострый кнут…
Тело боярина сотрясалось в такт скачущей рысью лошади. Голова пленника словно налита расплавленным свинцом, онемевшие члены уже перестали беспокоить боярина, в голове пустота – там нет места мыслям, и даже мелькавшая перед налитыми кровью глазами прошлогодняя трава не фиксировалась в сознании человека, находившегося на грани между жизнью и смертью. Рядом с ним скакали еще несколько лошадок, на чьих крупах болтался аналогичный груз. Как долго продолжалась безумная скачка – бог его знает. Изредка, когда останавливались на короткое время, достаточное, чтобы поменять лошадей, боярин приходил в себя, пытаясь восстановить кровообращение онемевших членов. Но стоило только тысячам иголок вонзиться в руки и ноги, как его снова перекидывали через седло и крепким узлом стягивали руки и ноги под брюхом лошадки. И вновь пытка продолжалась, пока сознание не мутнело и разум не отказывался осознавать происходящее. Отряд продолжал безумную скачку, воины даже питались не слезая с коней и кормили своих низеньких лошадок прямо на ходу, жиром, прекрасно восстанавливающим силы скакунов. Лишь по утрам останавливались напоить лошадей, выносливые лошадки умудрялись продолжать скачку при столь скудном рационе.
