– Ну, убийца. Неизвестно даже, кто он. Ясно одно: драгоценности он забрал.

– Неплохо, а?! – вставила Мюрьель. – Восемь тысяч кусков…

Мюрьель была циничнее, а потому привлекательнее подруги. Николь возмущалась, Мюрьель над ней посмеивалась:

– А что… ты б отказалась, если б тебе подарили эти украшения? Представь себе, твой ухажер преподносит тебе такую вещицу…

Она кивнула на Герэ, а Николь покраснела от смущения.

– Я ничего от него не требую, – ответила она с достоинством, но ее ответ почему-то вывел Герэ из себя.

– Неправда, – огрызнулся он. – Требуешь! Требуешь, чтоб я всю жизнь просидел здесь, у Самсона. Ты с детьми дома на пособии, а я – в бухгалтерии на Мошана ишачь. Вот чего ты требуешь!..

Голос его дрожал, к горлу подступил комок, он ощущал себя жертвой чудовищной несправедливости. Девушки ошеломленно смотрели, как он встал, вышел из кафе и удалился в сторону большого террикона.

Подойдя к пансиону и увидев мадам Бирон на пороге, он сначала обрадовался, потом удивился. Вроде бы она смотрела на него, но на всякий случай он дважды обернулся, проверить, нет ли кого еще позади. Герэ впервые видел ее в дверях. Он остановился и произнес: «Добрый вечер», – с подчеркнуто вопросительной интонацией, но хозяйка продолжала глядеть на него молча, а лицо ее источало непонятное радушие. Она преграждала ему дорогу. Затем церемонно отстранилась со словами: «Добрый вечер, месье Герэ», причину столь почтительного обращения он не понял даже тогда, когда увидел в кухне развернутую газету.

Вдовец Дютиё вернулся из поездки к дочери. На столе в столовой он разложил фотографии внука.

– Посмотрите, – сказал он, повернув к Герэ счастливое, багрового цвета, лицо, – это мой внучек. Ему неделя. Прелесть, правда?

– Да, да, – смущенно поддакнул Герэ. – А это ваша дочь?

– Это мама, да. Ничего дочка у старика Дютиё?

Старик уже хватил немного лишнего. Он то всхлипывал, то хохотал, а мадам Бирон взглядом показала Герэ на бутылку Бирра. Она заговорщически улыбалась, и Герэ поймал себя на том, что улыбается ей в ответ.

– Выпейте же Бирра, месье Герэ, – сказала она. – Дютиё угощает.

– Да, да… Дедушка угощает, – заплетающимся языком поддакнул тот. – Когда у вас будут свои, господин Герэ, вы поймете, что за чудо эти крошки… Сами голову потеряете, бьюсь об заклад. А, мадам Бирон? Хорошим будет папой наш Герэ?

Поскольку она не отвечала и не смотрела в его сторону, он повторил:

– А? Хорошим будет Герэ папой?

– Нет, – ответила хозяйка, по-прежнему стоя к нему спиной. – По лицу не скажешь. По лицу не скажешь также, что он преступник! У него вполне славное лицо!..

– Вот видите, молодой человек, – заключил старик, склоняясь над супом.

Герэ обомлел, до него вдруг дошло: эта женщина считает его убийцей. Ясное дело, она считала его убийцей, ведь драгоценности-то оказались у него! Но тогда почему она не вызвала полицию? Почему встречала его в дверях с материнской улыбкой? Он пристально глядел на нее, пока она несла суп. Она поставила перед ним тарелку и тоже взглянула ему в лицо. Он растерялся, покраснел, показал на себя, потом на газету, покачал пальцем: дескать, нет, – словом, разыграл целую немую сцену. Она и бровью не повела, не подала виду, что поняла его пантомиму, но и не удивилась. Может, она его боялась? Делала вид, что ничего не знает? Ждала, пока он заснет, чтобы вызвать полицию? Непременно нужно было с ней поговорить, как только этот старый хрыч уляжется. Но подгулявший дед и не собирался их покидать.

– Вы читали про случай в Карвене? – спросил он, потрясая газетой. – Что за времена! Убить человека из-за камней…

– Из-за красивых камней, – уточнила мадам Бирон. – Может, даже чересчур красивых…

– Почему чересчур? – поинтересовался Дютиё.

– Такие камни легко узнать, – отвечала она. – Этого парня сцапают, как только он попытается их продать. Кому он их сбывать станет? Тут надобно людей знать, чтоб взяли у него все сразу.

Она беспокоится из-за драгоценностей – смекнул Герэ. Наверно, думает, он их в городе показывает, предупреждает его, а, стало быть, выдавать не собирается. Он испытал смешанное чувство облегчения и разочарования: получалось, нет в ней ничего загадочного, в этой мадам Бирон, просто хочет свою долю – и все тут. Ему вздумалось покуражиться.

– Тогда ему пришлось бы делиться, – сказал он. – А он, может, вовсе не намерен.

– У него нет другого выхода, – отрезала она. – После такого убийства, с легавыми на хвосте…

– Нет, вы подумайте, – приговаривал старик, углубившись в газету. – Это же садист какой-то! Семнадцать ножевых ударов… Ненормальный…

– Как знать… Дюжий мужик, если его разозлить, на все способен…

Голос мадам Бирон звучал задумчиво и, более того, – Герэ не верил своим ушам – восхищенно. Она считала его дюжим мужиком… Вообще-то, она права. Он вытянул руку, сжал кулак, увидел, как напряглись мускулы под тонкой тканью рукава, и испытал неведомое ему до сих пор удовольствие. Но, подняв глаза, поймал взгляд хозяйки и покраснел. Она смотрела на него, на его играющие мускулы и сжатый кулак с каким-то чувственным почтением. Он медленно разжал пальцы, расслабил руку и почему-то ощутил себя обессиленным и опустошенным. У него пропало желание разговаривать с ней и что-то ей доказывать, в то же время он сознавал, что жутковатое восхищение в ее взгляде ему милей обычного презрения.

– Пойду спать, – сказал старик, нетвердо вставая на ноги.

– Поддержите его, Герэ, – неприязненно буркнула хозяйка. – А то упадет.

Она заговорила «прежним» тоном, и Герэ вскочил, как по команде, как от голоса Мошана, но тотчас воспротивился такому обращению, решительно опустился на стул, набычился.

– Не беспокойтесь, месье Герэ, кровать-то уж я как-нибудь найду…

Старик хорохорился, но уже в следующую минуту зацепился за стул и, падая, замахал руками, а едва успевший подхватить его Герэ устыдился своего упрямства.

– Позвольте, – сказал он, – я вас сейчас уложу.

Он втащил Дютиё наверх, усадил на постель и уже начал стягивать с него ботинки, посмеиваясь над старческим вздором, но тут вдруг услышал, как внизу сняли телефонную трубку. Он на секунду замер, затем оттолкнул ногу незадачливого дедушки, отчего тот навзничь повалился на кровать, и бросился к лестнице. Перегнувшись через перила, он увидел на линолеуме удлиненную тень хозяйки. Она стояла возле телефона и насвистывала совершенно неуместную в ее доме беззаботную джазовую мелодию. Герэ, пригнувшись, бесшумно спустился по лестнице. Мадам Бирон стояла к нему спиной, но он услышал, как она говорит спокойным голосом: «Жду… Да, жду, мадемуазель… Да, Бирон… Равнинная дорога, двадцать пять… Да, срочно…» Сейчас она вызовет полицию, и его осудят ни за что ни про что, а то и вовсе казнят… Он шагнул к ней, впился ей в плечо, моля о пощаде; она обернулась и поглядела на него в упор, удивленно, однако безо всякого смущения. Она говорила в трубку властным тоном:

– Нет… Б-И-Р-О-Н… А, здравствуйте… Я семена заказывала, вы что, забыли? Когда я, по-вашему, настурции сажать буду?.. В четверг? Это точно? Значит, я могу рассчитывать?.. До свидания.

Мадам Бирон не спеша повесила трубку. Все это время она не спускала глаз с Герэ, а тот стоял, прислонившись к стене, и с трудом переводил дыхание. Хозяйка смотрела на него с насмешливым недоумением.

– Я думал… я думал… – пролепетал он.

– Это торговец семенами из Бетюна, – объяснила она. – Он должен был привезти мне их уже десять дней назад…

– Я думал, вы хотите позвать… (слово «полиция» не выговаривалось, как он ни старался). Понимаете, – зашептал он вдруг быстро-быстро, – понимаете, это не я… не я… я не тот, кто…

Правой рукой он машинально имитировал удары кинжалом, а она, опустив глаза, внимательно наблюдала за его движениями. Проследив за ее взглядом, он с ужасом обнаружил, что держит в руке рожок для обуви старика Дютиё. Он разжал пальцы, точно обжегшись.

– Мне до этого дела нет, – проговорила она успокаивающим тоном. – Меня не интересует, что там в газетах болтают.