– А вы, как всегда, опоздали, – с укором произнес кардинал. Он оставил более волнующие темы напоследок. Площадь кишела туристами, неутомимо щелкающими фотоаппаратами и объективами любительских видеокамер. Кто знает, может, кто-нибудь из этих туристов вместо обыкновенных ушей оснащен локаторами ордена. О главном лучше говорить в более укромном месте. – Да, Бенито, на пять минут опоздали.
– Надеюсь, падре, вы не сердитесь на меня? Такому пунктуальному человеку, как вы, трудно простить нерасторопность, – с деланым сожалением вздохнул Потрезе.
– Пунктуальность иногда тоже вредит и даже может стать причиной несчастья. Вы же помните историю папы Иоанна Павла Первого? Папа жил по строжайшему распорядку… – Кардинал пересказал историю, которую в Ватикане знали все. – Каждый новый день папа начинал ровно в шесть часов утра, просыпаясь от дребезжания своего будильника. Будильник безотказно звонил много лет. Но однажды по неведомой причине зазвонил на десять минут раньше. Папа встретил смерть в своих покоях с присущей ему улыбкой именно в эту секунду. Только Богу ведомо, как могло случиться такое совпадение.
– Да. Я слышал что-то такое… – ответил Потрезе. Он понял, в чем дело, и продолжил игру. Он пересказал также общеизвестную версию, ставшую притчей во языцех. – Ходили слухи, что будильник зазвонил не сам по себе, что в последний раз его завел тот, кто знал, во сколько скончается понтифик, тот, кто готовил ему утренний кофе.
– Это было самое короткое папство. Всего тридцать три дня. Предзнаменованием его скоропостижной кончины многие считают смерть делегата из Москвы, этого экумениста[4] митрополита Ленинградского Никодима[5] прямо на коронации бедного папы-оторока Альбино Лучани[6].
– Насчет этого прозвища – Отрок… Это ведь и впрямь инфантилизм – отказаться от средневековой традиции, от церемонии коронации, от тиары. Как можно было заменять интронизацию мессой на паперти. Есть атрибуты, на которых зиждется порядок. И окончательный, тем более демонстративный отказ от притязаний на светскую власть, лишь вредит столпу веры, коим является папский престол.
– Мне близки ваши чаяния. Но все же более вредны были заигрывания понтифика с Москвой. Эти экуменистические друзья были нам ни к чему. Их показная демагогия далека от их реальной доктрины. И у них семь пятниц на неделе. Варвары. Их следует крестить в истинной вере силой, усмирив тем самым их непомерные амбиции и гордыню. Надо же – окрестить себя Третьим Римом!
– Абсолютно с вами согласен, падре. Мы совершаем крестовый поход, и сейчас подходящий для этого момент. Это будет самый некровопролитный поход в истории. Мы делаем благодеяние руками горделивых варваров. Пусть они растопчут друг друга, очищая путь нашим миссионерам!
– Пусть здравствует помазанник Божий папа Иоанн Павел Второй. И пусть вечно исходит от него Божья благодать, – скрестив запястья, произнес кардинал. Они миновали площадь Петра и вышли к парку Галереи кардинала Боргезе. Здесь можно было говорить, не опасаясь лишних ушей.
– Да, кстати, о пунктуальности, – вкрадчиво произнес кардинал. – Не думаю, Бенито, что вы сочтете возможным опоздать и на завтрашний рейс. Или, может быть, вы так и сделаете? Может, одумались? Не хотите теперь взвалить на себя такую ношу? Ведь могут быть неприятности.
– Если бояться, то лучше не жить. – В глазах Потрезе сверкнула молния.
– Женщины – коварные существа, – задумчиво произнес Пински. – Но вы, Бенито, почти убедили меня в самостоятельности вашей синьоры.
– Ставка сделана…
– Я не играю в азартные игры: это грех. И вам советую сторониться этих ипподромов, где люди теряют рассудок, делая свои ставки на лошадей. В людей вселяется дьявол. Не хочу, чтобы вы, Бенито, уподоблялись таким людям, им все равно, к кому взывать, к Богу или к дьяволу, лишь бы сорвать куш.
– Это правда, но мы волею Божьей вовлечены в игру.
– Оттого и терзают меня сомнения. Раз это игра, в которой делают ставки, значит, во всем есть дьявольское начало. Да и лошадка ваша может поскакать по той беговой дорожке, по которой сама сочтет нужным скакать.
– Пусть скачет хоть наперерез, лишь бы первая пришла к финишу.
– Но всякую игру должны контролировать орбитры.
– Для орбитров найдутся веские аргументы.
– Не все такие беспринципные. Неужели эта особа – лучший вариант?
– Бесспорно. Вы же читали все мои отчеты. И те, что касаются вашей исторической родины, падре. Никогда больше не возвратит былой славы и мощи Речи Посполитой Польша, никогда она не сможет влиять на события в Восточной Европе больше, чем Россия, и не станет Ченстоховский костел Меккой для паломников-славян Украины и Белоруссии. Вы, падре, сами говорили, что я своею горькой правдой развеял ваши заблуждения. Нам нельзя упускать такой шанс. Эта женщина для нас – просто мессия.
– Я вижу, вы влюблены в свою синьору, – изумился кардинал.
– А вы как думали? Ее можно любить, она прекрасна, как цветок.
– Кактусы тоже цветут. Почему вы уверены, что мадам не будет тратить деньги на личные нужды, на свои собственные проекты, никак не связанные с нашими, – Пински сделал паузу, – вернее, вашими проектами? Я, например, не понимаю, так ли важен для нас этот Крым.
– Ее желания совпадают с нашими. У нас общий враг. Эта леди – орудие праведного гнева. Наш меч. Наша пушка. Леди Gun, так сказать. Настал час свершения великой миссии.
– Что это вдруг вас, Бенито, потянуло на аллегории и высокопарность? Женщина не может быть мессией. Надеюсь, вы не храните апокрифы[7] в своей библиотеке? – Кардинала не устроил ответ, построенный на общих фразах. – Миссия действительно великая. Только омрачает ее величие то, что приходится прибегать к услугам сомнительной особы гангстерского толка, но вас-то, Бенито, такие пустяки не растрогают, уж вы-то находите общий язык с мафиози даже здесь, в Италии. – Эти слова рассердили Потрезе.
– Сейчас я сомневаюсь, что вы на моей стороне, а ведь мне так помогли ваша поддержка и участие. Что с того, что у меня действительно исповедовался Петруччи – человек искренне раскаивающийся. С такими, как дон, можно иметь дело. Эта женщина напоминает мне дона. Она так же страдает, уж поверьте мне, я знаю людей.
– Я тебе верю, – примирительно произнес кардинал, остановившись возле одной из многочисленных уличных кофеен. – Я знаю, ты не отступишься от своего, ты даже не задумаешься над тем, что в случае неудачи курия открестится от тебя. Ты мне нравишься, я буду молиться за тебя. Посмотри на солнце. Как оно прекрасно. Выпьем по чашечке эспрессо на этой замечательной веранде и в добрый путь, Бенито. Что может быть прекраснее чашечки кофе и ясного неба ранним божественным утром…
Официантка поднесла чашку кофе и зеленый чай.
– Не смущайтесь, Бенито. Чай для меня. Эта девочка знает, что я не люблю кофе.
* * *
Черный «Роллс-Ройс» в сопровождении эскорта из трех джипов «Чероки», излюбленных «росинантов» 90-х, мчался по шоссе в сторону границы с Польшей. Елена Родионова спешила во Львов на важную встречу, которая могла коренным образом повлиять на ход творимых ею преобразований. Эта встреча должны была состояться в церкви Святого Юра под сенью строгой секретности.
Свою безопасность она вручила мощному союзнику и партнеру Левону, папе одной из сильнейших бригад львовских рэкетиров, контролирующих весь центр города – от площади «Рынок» до «стометровки», Краковский базар и «тучу» на стадионе «Украина». Его влияние распространялось также на границу с Польшей, где люди Левона собирали мзду с туристов. Левон не мог не выполнить просьбу Родионовой организовать ей встречу под его «крышей» с инкогнито из Италии. Это было делом чести. Тем паче всегда приятно помогать людям, к которым в будущем, быть может, самому придется обратиться с просьбой. Такого варианта Левон не исключал, хотя всегда старался обходиться своими силами. Он обладал деньгами и связями, но сейчас перед ним стояла проблема с приватизацией «Гранд-отеля», который являлся собственностью другого человека, иностранца канадского происхождения, который по какой-то роковой случайности недавно был обнаружен в Стрийском парке с простреленной головой. Для решения подобной проблемы могли понадобиться большие связи на самом верху, а таковые были только у Родионовой.