Габриэль повернулся к Детмару — в эти мгновения он двигался нечеловечески быстро, как и положено тальмену, — и рассмеялся тому в лицо. Беззащитный, с энергией, целиком отданной блокировке Иглы, он смеялся над тальменом, который мог сейчас одним ударом избавиться от обоих своих врагов. Валентин еще раз поразился темным талантам Габриэля — сейчас он рисковал всем, почему-то уверенный, что Детмар не сможет оставить Георга в беде. И Габриэль в который раз оказался прав. Проклиная себя, с лицом, полным отчаяния, Детмар взмахнул Жезлом, останавливая облако стрел.
А Валентин ощутил легкое дрожание Обруча — дрожание, которое он в первый раз заметил еще в Гельвеции. Т-буря, о неизбежности которой говорили расчеты и в которую он так до конца и не верил, началась.
Габриэль, все так же оскорбительно хохоча, приоткрыл окутывавший Иглу кокон. Но приоткрыл не просто так, а с точным расчетом: энергия, которой Георг безуспешно пытался отбить залп, вырвалась на свободу в одном-единственном направлении: точнехонько в голову Детмару.
— За что?! — пронесся над площадь рев уже оторванной головы.
Т-буря бушевала уже в полную мощь. Внешне это еще не было заметно — полупрозрачные стены, окружившие площадь, не давали разглядеть клубящиеся за их пределами тучи, фонтаны грязи, ударившие из земли, срывающий крыши ветер. Но Валентин, почти полностью спрятавшись в сознании Габриэля, не мог не чувствовать, как сходит с ума его собственный разум, окруженный бешено скачущими красками и сотрясаемый беспричинными рыданиями.
Каким чудом Обруч еще продолжал работать, Валентин не знал и не хотел знать. Он понимал сейчас только одно — пора! пора! счет пошел на секунды!
Талисман Детмара выпал из разжавшейся руки и вонзился между двух камней мостовой. Георг, увидев дело рук своих, потерял драгоценные мгновения.
Серый вторично нанес удар по талисману — на этот раз по Жезлу. Энергетический кокон свился вокруг него, прижав к мостовой, и блокировал судорожные попытки талисмана спасти хозяина, перебросив его в безопасное место. Голова Детмара упала на мостовую и замерла, уставив в небо невидящие глаза.
В этот самый момент Валентин наконец понял, что ему следует сделать. Тактика Серого была уже ясна, и предсказать следующий ход не составило труда.
И поэтому, когда Георг с пеной на губах, с бешеными сверкающими глазами обеими руками направил иглу на Габриэля, Валентин дотянулся до рук Серого и отдал Браслетам свой собственный приказ.
Он был уверен, что это сработает. Во-первых, один раз, с Детмаром, такое уже получилось; во-вторых, сейчас Валентин уже не был Валентином — тем, на крыше казармы, потерявшим разум и корчащимся в приступе смеха сквозь слезы, — он был самим Габриэлем, его холодной рассудочной частью, одержимой манией самоубийства.
Глаза Серого расширились, смех застрял в горле; с рук его сорвалась голубая молния, вонзившаяся в Георга.
Но и Георг не остался в стороне. Игла исторгла из себя серое непрозрачное облако, окутавшее Габриэля, сковавшее его по рукам и ногам и тут же начавшее мелко вибрировать.
Валентин отдал бы половину шариков из Шкатулки, лишь бы суметь в эти мгновения покинуть сознание Серого. Габриэль мгновенно понял, что произошло. Изумление и гнев его не знали границ, затмив даже нечеловеческую боль в растворяющемся в туманном облаке теле. Голубая молния, по-прежнему терзавшая тело Георга, отнимала у талисмана всю энергию без остатка — точнее, всю энергию, которую талисману позволяла потратить Т-буря. Жизнь уходила из Серого вместе с его безумным деянием — напасть на уже беззащитного противника, в то время как простой уход в сторону и точный удар в спину оставлял бы его победителем. И в последние мгновения жизни Габриэль знал, что эту ошибку совершил не он — тот, другой, влезший в его сознание и в решающий момент обрекший его на смерть.
Но Габриэль знал также, что Фалер, сделавший это, имел все основания так поступить. Он сам нажил себе такого врага; ошибка была совершена не здесь, на площади Главных казарм, а там, в Анхарде, когда он слишком поторопился. Слишком недооценил противника. Сила его заключалась не в Шкатулке, а в нем самом!
«Ты победил, Фалер, — прошептал он про себя, обращаясь к Валентину, — будь же ты проклят! Ответь мне перед смертью — кто ты такой на самом деле?»
«Ты не поверишь, — Валентину было трудно говорить, да что там, и сознание-то сохранять было уже подвигом! — На самом деле я Валентин Шеллер, бухгалтер треста „Спецстрой“.»
Похоже, именно эта его мысль, а вовсе не Т-буря и не туманное облако Георга, окончательно уничтожила Габриэля. Он больше не пытался говорить; ненависть его угасла, осталась только боль, сохранившаяся еще некоторое время после того, как тело Габриэля Серого, Первого Воителя, владыки половины мира, растворилось в воздухе без остатка.
Валентин лежал на спине, глядя в пронзительно-голубое небо. Все-таки Панга, лениво думал он. Зеленоватый оттенок; небо Земли совсем не такое. К тому же — ни облачка; небо точно купол, выкрашенный в один и тот же цвет. У горизонта — те же цвета, что и в зените. Панга.
Значит, я еще жив.
А куда, кстати, подевались боковые стены? Такие полупрозрачные, за ними еще…
Валентин мигом вспомнил, что там за ними происходило. Он рывком сел, упираясь в горячую черепицу крыши; вдохнул горячий воздух с привкусом гари. Площадь лежала внизу — вся в красно-белых ошметках; в центре догорало чье-то неподвижное тело. Кажется, подумал Валентин, я знаю, чье.
А где Селингари? И Хаям?
Валентин обернулся — на крыше никого. Сколько времени я здесь валялся?
Взгляд на часы успокоил Валентина. Не прошло и пяти минут с момента, когда Габриэль и Георг обменялись последними уничтожительными ударами. Хорошо, что хорошо кончается, подумал Валентин, потягиваясь. И все же, куда это Хаям подевался?!
В следующее мгновение Валентин разглядел, куда. По площади, точнее, по ее внутреннему квадрату, относительно свободному от мертвых тел, передвигалась короткими перебежками цветастая фигурка. Сейчас она подскочила ко все еще горящему телу Георга и, ловко орудуя позаимствованным у кого-то копьем, принялась выковыривать Иглу из мертвых черных пальцев.
Валентин покачал головой. Дорвался. Впрочем, он заслужил это поболе остальных. «Когда они перебили друг друга, я пошел и собрал талисманы», — чем не финальная фраза для эпоса? Что может быть приятнее произведения, в котором летописец неожиданно оказывается под конец главным героем? Валентин еще раз потянулся, поднял голову и обмер.
Полупрозрачные стены, оказывается, вовсе не исчезли. Они просто стали ниже и гораздо плотнее. И там, за их пределами, продолжала бушевать буря. Ветер уже разнес в клочья большую часть домов и гонял теперь по заваленным обломками улицам вывороченные с корнем деревья. С ясного неба гвоздили молнии, земля пошла трещинами, из которых то и дело выстреливали в небо фонтаны камней и грязи. И что самое скверное, на востоке, в стороне Великого Моря, у самого горизонта виднелась какая-то подозрительно ровная полоска.
У Валентина засосало в желудке. Ох, непохоже это на грозовой фронт. Ох, знаю я, на что это похоже!
— Хаям! — заорал он во всю глотку. — Кончай талисманы тырить, сматываться пора!
— Сматываться?! — закричал Хаям в ответ. Он подцепил Иглу кончиком копья и теперь перебрасывал ее из ладони в ладонь, остужая как печеную картошку. — Всегда готов!
Он махнул рукой, после чего в дальнем углу площади вспыхнуло алое свечение. Селингари подскочил к Хаяму, на лету открывая проход, сказитель оттолкнулся и прыгнул, точно попав в цель, но не удержался на ногах и повалился, роняя содержимое своих карманов. Когда Селингари подлетел к Валентину и тот в свою очередь запрыгнул внутрь, Хаям стоял на четвереньках, рассматривая лежащую перед ним добычу.
На матовой поверхности брюха дракона валялись два браслета, жезл и игла.
— Все собрал, — констатировал Валентин.
Хаям хитро ухмыльнулся:
