Таня осторожно присела рядом, прижалась лицом к его плечу.
— Давай не поедем в Москву? — шепотом сказала она. — Мне почему-то страшно… Поедем ко мне…
Мишка отрицательно покачал головой.
— Отец болеет, — кивнул он на отцовское письмо. Обнял ее. — Все будет нормально.
Соня и Инна Михайловна, окончательно растолстевшая и безуспешно молодящаяся, чинно пили чай на кухне. Напротив, скрестив под стулом длинные ноги, сидел молодой человек со шкиперской бородкой.
— А вообще, Соня, Эдуард Александрович самый молодой завлаб…
— Эдик, — напомнил молодой человек.
— Да, извините… Эдик — самый молодой завлаб в институте. А может быть, и во всем космосе!
— Ну почему, — скромно сказал Эдик. — Самсонов, кажется, мой ровесник…
— У Самсонова двое детей, — отмахнулась Инна Михайловна. — Соня, ты даже представить не можешь, что такое — завлаб в тридцать пять лет! Это в наше-то время, когда старики все теплые места заняли — в маразме уже, а двумя руками за кресло держатся, танком не сдвинешь! И в тридцать пять лет получить лабораторию — это что-то немыслимое…
— Я понимаю, — сказала Соня. — А чем занимается ваша лаборатория?
— Размножением живых организмов в условиях невесомости. Но это, наверное, вам неинтересно…
— Почему же? Очень интересно. А каких организмов?
— Ну, — Эдик закинул ногу на ногу, — сначала были эксперименты на мухах-дрозофилах. Сейчас большая программа — готовим морских свинок. Скоро полетят…
— А человек может размножаться в невесомости? — спросила Соня.
— Со-оня! — укоризненно протянула мать.
— Нет-нет, вполне закономерный вопрос, — успокоил ее Эдик. — Конечный этап программы, конечно, человек. Это секретная программа, но среди своих могу сказать, что скоро будет набираться экспериментальная группа космонавток.
— А как туда попасть?
— Соня!
— Я вам не советую, — улыбнулся Эдик. — Такие, как вы, нужны на Земле. Вы такая хрупкая… А там… Ну, как бы это сказать… Наша наука ведь рассматривает женщину только как аппарат деторождения… Извините, если грубо…
— Ну, хватит о работе! — поторопилась сменить тему Инна Михайловна. — Соня, а ведь Эдуард Александрович…
— Эдик.
— Да, извините… Эдик чудесно поет! И сам пишет песни! У них в институте даже ансамбль есть! Я просто поражаюсь, как у вас на все хватает времени? Вы споете, Эдик? Давайте, я не буду вам мешать. Соня, забирай Эдика в свою комнату — пойте, разговаривайте, а я по-стариковски посмотрю телевизор…
— Может быть, поздно уже… — неуверенно сказал Эдик. — Я вас стесняю, наверное…
— Нет-нет, что вы! — замахала руками Инна Михайловна. — Соня! Что же ты? Приглашай!
— Пойдемте, — улыбнулась Соня.
В комнате она закрыла дверь, вынула из шкафа стопку свежего белья и принялась стелить на диване.
— А-а… — начал озадаченный Эдик.
— Что? Нет-нет, мама в курсе, — успокоила его Соня. — Помогите, пожалуйста…
Эдик помог ей расстелить простыню.
— Но как-то… все-таки…
— Но вы же с серьезными намерениями? Да? Не просто так?
— Да… То есть нет, конечно… Но…
— Только я сразу предупреждаю — я сплю только у стенки, — деловито сказала Соня. — Вот эта подушка ваша, а мое место не занимать, хорошо?
Эдик попытался обнять ее. Соня мягко отстранилась.
— Я сейчас, — шепотом сказала она, погасила свет и вышла.
В коридоре привалилась спиной к стене, кусая губы. В комнате матери на полную громкость вещал телевизор.
Подождав немного, она вошла в комнату и включила свет. Эдик послушно лежал с краю.
— Я только хотела спросить, — сказала Соня. — Эдуард Александрович…
— Эдик.
— Эдуард Александрович, у вас что, с девушками в конторе напряженка? Или авторитет нельзя подрывать? Вы не можете просто подойти на улице к той, которая понравилась? Или времени нет в кино кого-нибудь сводить? Вы здоровенный, неглупый вроде мужик, кандидат наук, завлаб — почему вас водят, как телка на веревке, знакомиться? Как ваших мух-дрозофил, или как их там, в банку к самке сажают! Вам самому-то не противно?! Или у вас проблемы? — Соня задрала одеяло.
Эдик вцепился двумя руками в одеяло, вскочил на диване и сиганул к стулу с аккуратно сложенной одеждой, стал суетливо приплясывать на одной ноге, пытаясь, не выпуская одеяла, попасть в брюки.
— Не знаю, как там в вашей науке, — а я не аппарат для деторождения! Я человек!.. Куда же вы, Эдуард Александрович?
Эдик, красный как рак, судорожно застегиваясь на ходу, промчался по коридору на выход.
— Приятно было познакомиться! Приходите еще! — крикнула Соня вдогонку.
Инна Михайловна вышла из комнаты, растерянно глянула на распахнутую дверь.
— Опять! — в отчаянии закричала она. — Ты опять за свое!
— Оставь меня в покое! — Соня ушла в комнату и упала лицом в подушку. Плечи ее вздрагивали.
— Чего ты ждешь? Чего-то неземного? Не будет! Я всю жизнь прожила одна, я могу сказать: все, что нужно женщине, — это выйти замуж! Все твои завихрения, вся моя наука, все, все яйца выеденного не стоит! Только выйти замуж и рожать детей, а кругом пусть хоть трава не растет!.. Соня… Ну не плачь. Этот не понравился — другого найдем…
Соня обернулась и, уже не сдерживаясь, захохотала во весь голос.
Блоха открыл громадным ключом дверь, вошел в дворницкую — громадную комнату на первом этаже, заставленную снесенной сюда из окрестных домов старой мебелью, — и остолбенел на пороге.
В комнате был разгром, книги и вещи из стола и шкафов вывалены на пол. В потертом бархатном троне с деревянными львами по-хозяйски сидел молодой человек приятной наружности, аккуратно причесанный, в белоснежной сорочке под темным пиджаком. Еще двое копались в книгах и даже не обернулись на Блоху.
— Здравствуйте, Евгений Леонидович, — радушно развел руками молодой человек. — Что же вы, проходите, не стесняйтесь. Извините, я, наверное, ваше место занял, — он вскочил и указал на кресло.
— Вы нарушаете Конституцию, пункт шестой: неприкосновенность жилища, — спокойно сказал Блоха. — Предъявите ордер на обыск или пошли вон отсюда!
— Ну зачем же сразу в амбицию, Евгений Леонидович? — огорченно сказал молодой человек. — Мы к вам просто, по-дружески — так сказать, на огонек… К тому же это не «жилище», а служебное помещение для хранения инвентаря. И ключ мы совершенно официально взяли у вашего начальника…
Блоха сел в кресло и закинул ногу на ногу.
— Собственно, мы к вам по поводу вашей… — молодой человек развернул перед ним листок, — так сказать, прокламации… Странный вы человек, Евгений Леонидович, честное слово! Вот чисто профессионально любопытно: на что вы рассчитывали, когда писали эти… подметные письма и раскидывали? Что граждане прочитают это и выйдут на демонстрацию? А граждане прочитали — и принесли к нам. Вот, — показал он тонкую стопку листовок. — Все принесли. Ну, может, одна-две завалялись где-нибудь в подворотне. А знаете, почему принесли? Потому что — пошлость это. Безвкусица… «Тоталитарный режим», — с выражением прочитал он. — «Партократия»… Господи, «диктатура КГБ»! Вам самому-то неужели это оскомину не набило? А ведь хороших писателей читаете, — кивнул он на книги на столе, — Солженицын, Максимов! С идеями я не всегда согласен, но это же стилисты! Это какой язык!..
Блоха молчал.
— А знаете, для чего вы это написали? — полушепотом сказал молодой человек, приблизив лицо к Блохе. — Пострадать хотите, да? Мучеником стать? Аресты, слежка, пресс-конференции для западных журналистов? Евгений Блохин — совесть советского народа! Что за страна: никто не хочет работать, все хотят страдать!.. А знаете, Евгений Леонидович, мы не дадим вам пострадать. Вы будете работать, — он скомкал листовку и макнул в стакан с водой. — Да-да, вы будете работать, и не просто работать, а работать на нас!
Помощники схватили Блогу с двух сторон. Один зажал руки и придавил к креслу, другой сжал пальцами щеки, открывая ему рот. Молодой человек присел на подлокотник кресла и аккуратно сунул ему в рот размоченную листовку.
