Билетный зал был пуст, кассирша маялась бездельем и возмущаться не стала. Так что когда компьютер включился вновь, то высветил другие цифры. И вот Кот Матроскин, пытаясь сообразить, чистая случайность это или тончайшая проделка оперативника, затерялся среди пассажиров. Даже Ракитина пожалела его:

— Испереживается ведь.

— Влюблен? — откровенно спросил Борис.

— Это только ты твердокожий, — поддела агентесса.

— Твердокожие сидели бы тоже где-нибудь в другом месте, — не остался в долгу оперативник.

Ракитина искоса посмотрела на него, но Борис принялся укладывать вещи на полку.

Хотя насчет твердокожести в какой-то степени Ракитина права. Билеты покупались до того, как он встретил Люду и узнал о ее проблемах. Теперь же жалость к ней, проведенная «месте ночь растопили льды, и Люда стала для него княгиней вновь. Честнее было бы, конечно, поменяться билетами с Костей, но побоялся, пожалел Ракитину. Каково бы ей было узнать, что рядом с ней отказываются посидеть четыре часа. Тут уж приходится держать марку до конца. Хотя бы в благодарность за ту ее дальновидность, когда в квартире не позволила подойти к себе ночью. Теперь благодаря этому он может спокойно и с чистой совестью расправлять на полке куртки.

Откуда ни возьмись, легок на помине, рядом вырос Моряшин. Скорее всего, он намеревался с кем-нибудь поменяться местами, но, увидев тучную тетку, задом впихивающуюся к окошку на соседнее с Катей место, понял бесполезность затеи. С завистью и долей ревности посмотрел на оперативника. Не сдержался, съязвил, когда Соломатин тоже уселся на вое место:

— Удобно? И совесть не мучает?

Имел в виду, конечно, свое одиночество, но капитан неожиданно покраснел. Это не прошло незамеченным для Кати, и она чуть улыбнулась.

— Ладно. Перед посадкой не забудьте разбудить, если не хотите мучиться угрызениями совести и дальше, — распрощался Моряшин.

И промурлыкал, видимо, очередную песню Аркадия Белого:

Когда взлетели и в первый раз заложило уши, Катя, возившаяся в поисках удобного положения, в конце концов положила голову на плечо Бориса. Тот тоже склонил голову к ней, благо так в самом деле сидеть удобнее: самое неприспособленное в самолетах — это спинки кресел, на которых невозможно удобно расположить голову.

— Угадай с трех раз, что сказал бы Моряшин, появись здесь сейчас. — Катя, не зная про ночь Бориса и Люды, пальчиком дотронулась до руки Соломатина.

Капитан сделал вид, будто поверил, что царапающий ноготок есть не что иное, как нормальная жестикуляция при разговоре.

— Это не сложно. Во-первых, отрубил бы наши головы, потому как они имеют дерзость быть рядом. Второе… Второе не знаю. А на третье пропел бы из своей коллекции очередную песенку про налоги. Например: «У природы нет плохих налогов…»

— О, он такой еще не знает, надо подсказать, — Катя приподняла голову, словно не желая подпадать под первый вариант предсказаний.

И вовремя. Вновь показался не выдерживающий одиночества Костя. Повод нашел весомый — принес по яблоку, чем вызвал откровенную зависть приоконной соседки. Несколько раз качнувшись, она перекинула центр тяжести вперед и добралась до стоявшей на полу сумки. Принялась копошиться в ней, выискивая бутерброды. Моряшин, ничего не сказав, пошел в хвост самолета, к туалетным кабинам.

— Он давно у вас? — поинтересовался капитан.

— Полгода. Все никак не мог привыкнуть к слову «полиция», говорил, что если уйдет от нас, то только из-за него. — Кстати, а почему «полиция»? Неужели ничего лучше не нашлось?

— Да какие-то заморочки были при подписании Закона о нас, я уж их не знаю. Словарь посмотрели — вроде логично, так и нужно.

— А что в словаре?

— Ну, ты прямо вот так, в самолете, хочешь овладеть всей полнотой информации. Словарик достать надо, покопаться самому…

— Да будет тебе.

— Шоколадка.

— Две.

— Милиция, от греческого «милития» — это вооруженные гражданские формирования. Наверное, ее появление во время гражданской войны вполне оправдано. А вот полиция — это «политая», управление делами государства.

— Ты хочешь сказать, что мы допущены к управлению государством?

— Я не хочу быть вооруженным формированием. У нас сейчас в Чечне бандитские вооруженные формирования. Я хотела бы цивилизованно работать. Наверное, не случайно все страны даже нашего бывшего блока перешли на «полицию».

— Не убедила, — откровенно признался Борис. — Но я подумаю.

— Было бы неплохо, — перешла на свой слегка ироничный тон Катя.

— Уважаемые пассажиры, — перебил их разговор голос по радио. — Если среди вас есть врач, просим его пройти в первый салон. Благодарю за внимание.

Судя по тому, что на объявление отреагировал один Костя, возвращающийся на свое место, врача в самолете не оказалось. Да и откуда? Не та зарплата у них, чтобы летать.

Однако через некоторое время объявление прозвучало вновь, с уже более тревожными нотами:

— Уважаемые пассажиры. Если среди вас есть медсестра или врач или у кого-то имеются сердечные лекарства, пройдите, пожалуйста, в первый салон. Плохо ребенку.

На этот раз пассажиры стали переглядываться, приподниматься с мест. Однако засуетившиеся стюардессы задернули шторки между салонами. Борис лишь успел увидеть, как снятую с кресла девочку положили прямо на пол и склонившийся над ней парень, скорее всего отец, принялся делать искусственное дыхание.

— Если кто-то знаком с медициной, пройдите, пожалуйста, в первый салон, — продолжали умолять по трансляции.

— Страшно, — теперь уже откровенно взяла за руку капитана девушка.

— Да как же самолету позволили взлететь без лекарств! — возмутилась и ее более практичная соседка. — Господи, куда мы катимся.

Возможно, она имела в виду всю ситуацию в стране, но по трансляции ей ответили тут же:

— Дамы и господа, уважаемые товарищи. В связи с тяжелым случаем на борту наш самолет произведет вынужденную посадку в аэропорту города Екатеринбурга. Просьба всем занять свои места, привести спинки кресла в исходное положение и пристегнуть привязные ремни.

Дублируя команду, вспыхнули световые табло с тем же текстом. Первый салон по-прежнему был отгорожен шторкой, но по радио время от времени передавали сообщения о происходящем:

— Уважаемые пассажиры. В Екатеринбурге девочке потребуется срочная операция. Понадобится кровь четвертой группы. Если у кого из вас четвертая группа, родители умоляют помочь их дочери.

— Костя. У Кости четвертая, — тут же встрепенулась Ракитина.

«Наружка», надо полагать, знала о себе достаточно много, а уж группу крови на экстренный случай помнили все. Катя даже подалась вперед, ожидая появления Моряшина.

И не ошиблась.

Почти как стюардесса недавно, закрывая за собой шторкой проход, появился Костя. Весь салон уставился на него, ожидая известий.

— Там собирают деньги для помощи родителям, поэтому если кто может… — объявил он и затем развел руками: не врач, не знаю. И направился к своим.

Самолет снижался, табло призывало пристегнуть ремни, и если Моряшин, несмотря на это, ходил по салону, значит…

— У меня четвертая группа, — наклонившись над попутчиками, сообщил он уже известное. — Я, наверное, сойду.

И уж совсем оправдываясь, словно в иной ситуации поступил бы непременно иначе, добавил:

— Больше ли у кого нет.

— Или больше никто не встал, — более конкретно выразилась Катя, что не мешало ей с откровенным восхищением глядеть на товарища. За такой взгляд и Борис готов был променять свою вторую группу на нужную врачам.

А тут еще именно к Косте со всех сторон стали стекаться денежные ручейки. Соседка Кати, продолжавшая возмущаться порядками в воздухе, тоже внесла посильный вклад — подала целлофановый пакетик, в который и затолкали собранные бумажки.

Подошла к нему и стюардесса: