Касательно польских дел — в скором времени пошлются приказания, кои изготовляются для начатия соглашения; выгоды им обещаны будут; если сим привяжем поляков и они нам будут верны, то сие будет первый пример в истории постоянства их. Если кто из них (исключительно пьяного Радзивилла[218] и гетмана Огинского[219], которого неблагодарность я уже испытала) войти хочет в мою службу, то не отрекусь его принять, наипаче же гетмана графа Броницкого, жену которого я от сердца люблю и знаю, что она меня любит и памятует, что она русская. Храбрость же его известна. Также воеводу Русского Потоцкого[220] охотно приму, понеже он честный человек и в нынешнее время поступает сходственно совершенно с нашим желанием. Впрочем, поляков принять в армию и сделать их шефами подлежит рассмотрению личному, ибо ветреность, индисциплина или расстройство и дух мятежа у них царствуют. Оной же вводить к нам, наипаче же в армии и корпуса, ни ты, ни я и никто, имея рассудок, желать не может, но всячески стараемся оные отдалить от службы, колико можно. В прочем, стараться буду, чтобы соглашение о союзе не замедлилось, дабы нация занята была.

Что рекруты собраны поздно, сему причиною отдаленность мест и образ и время, когда объявлена война. Я о сем сведала в конце августа, а в первых числах сентября первый набор приказан был, который, я думала по первым известиям, достаточен. Вскоре же потом и второй последовал. Дай Боже, чтоб болезни прекратились. Если роты сделать сильнее, то и денег, и людей более надобно. Вы знаете, что последний набор был со ста душ. Деньгами же стараемся быть исправны, налогов же наложить теперь не время, ибо хлебу недорода, и так недоимок немалое число. Отгон скота в семи верстах от Очакова донцами и верными запорожцами и прогон турецкой партии я усмотрела с тем удовольствием, которое чувствую при малейшем успехе наших войск. <…>

Признаться должно, что мореходство наше еще слабо и люди непривычны и к оному мало склонны. Авось-либо в нынешнюю войну лучше притравлены будут. Морские командиры нужны паче иных. На Кингсбергена не считаю, понеже разные связи его вяжут доныне. Дела в Голландии не кончены. Принц Оранский старается сделаться владетелем, жена его собирает под рукою себе партию, а патриоты паки усиливаются. Надо ждать весны, что там покажет.

Прощай, мой друг, будь здоров. Бог с тобою. Я здорова.

Февраля 26 числа, 1788

24 марта 1788

Друг мой, князь Григорий Александрович. Слух носится у Швеции, будто Король Шведский в намерении имеет нас задирать. Граф Разумовский, о сем слухе говоря с старым графом Ферзеном[221], сей ему сказал, что без сумасшествия сему верить нельзя, mais que d'un cerveau un peu derange on peut tout attendre[222]. Что заподлинно в сем деле есть, — то, что в Карлскрону послано приказание вооружить двенадцать военных кораблей и несколько фрегатов. Деньги в Голландии негосиирует, и в Финляндии Шведской делаются приготовления к лагерям. Также три полковника из Финляндии призваны к Королю в Стокгольм и паки отправлены в Финляндию. Генерал Поссе[223] объезжает границу и делает магазин — 14 000 бочек всякого хлеба; сам же Король поехал в Упсалу на несколько времени. Все сие видя и слыша, благоразумие требует, не тревожась, взять приличные случаю осторожности, дабы пакости какой неприличной не учинил. И для того, окроме вооружения флота, который пойдет в Архипелаг, вооружить здешние пять да от города Архангельского — столько же кораблей и фрегат, держать наготове галеры и гребные суда и оным предписать разъезд для сбережения наших берегов от нечаянной высадки и тому подобного. Здешние полки и остзейские гарнизоны приводить в комплектное состояние, такожде артиллерию и тому принадлежащее. На все сие, касательно людей, требуется до осьмнадцати тысяч рекрут. От архиереев подано еще прежде сего, что излишних церковников есть до двадцати четырех тысяч; из оных годные в военной службе быть могут, иные сами требуют записаться в оную.

Петербургская губерния еще никогда не давала рекрут, с нее брать и набрать можно до семи сот. Я перечитала на сие время все прежние планы и почитаю, что ныне остаться должно при демонстрации на демонстрацию. Буде же заподлинно вздумает нас задирать, то оборону обратить в наступление. Есть подозрение, будто целит на Лифляндию: он туда посылал полковника Армфельда, нивесть, чтоб его сбыть либо заподлинно узнать тамошние места, но потом отменил. Еще бы был способ к комплектованию, но к сему также приступить еще опасаюсь по причине родить могущие неудобности: то есть — в столицах обеих находящихся беглых, к ружью способных, отдать в полки, чтоб служили, дондеже хозяев отыщут, либо с засчетом. Из сего родиться будет ропот, сие известно, и умножить может побеги, а люди надобны. Буде бы крайность была, я чаю, и по подписке самих помещиков в городе здесь соберется великое число, но во всем недели две розницы не сделают большой розницы. Рассудила писать к тебе: дай совет, как комплектовать? Магазины мы соберем и все приготовления прочие сделаем без огласки. Пока флот еще в Балтике, опасаться нечего. Если пакости быть, то по выходе оного. Шевелить Его Величеству нельзя, чтоб и датчане с нами общего дела не делали; итак, чаю, поодумывается, но хорошо на всякий случай приводить здешний край в почтительное состояние. Башкир и калмыков приведем сюда хотя тысячи две.

Письма твои от 4 марта я получила и на оные не ответствовала доныне чтоб приводить в некоторую ясность вышеописанное. Видно, что грек, который взял в Аджибее судно, а тобою произведен мичманом[224], отревожил весь тот берег и до самого Очакова, что пальба их везде слышна была. Добрым твоим распоряжением, надеюсь, что все ко времени поспеет. Жалею лишь о том, что ты из сил выбился. Морских офицеров надеюсь до тебя доставить добрых. Пауль Жонес приехал уже в Копенгаген, и думаю, что скоро получу известие, что принят и к тебе поедет. Принц Оранский к Кингсбергену послал увольнение: я думаю, что он ему в тягость, понеже не переставал ему твердить о умножении флота, а сей ту часть терпеть не может, а старается о сухопутной, чтоб иметь, чем обуздать голландцев.

27 мая 1788

Друг мой любезный, князь Григорий Александрович. Вчерашний день, когда я сбиралась ответствовать обстоятельно на твое письмо от 10 сего месяца, тогда приехал Рибопьер[225] с его отправлением от 19 мая. Исправное и подробное твое описание состояния дел и действий, также отправление курьеров чаще прежнего служит к моему удовольствию и спокойствию душевному. Я вижу из твоих писем вообще разумные твои распоряжения, что все уже в движении и что во всех случаях и везде соответствуешь в полной мере моей к тебе доверенности и моему выбору. Продолжай, мой друг, как начал. Я надеюсь, что Бог благословит твою ревность и усердие ко мне и к общему делу и увенчает твои предприятия успехами. А во мне, будь уверен, — имеешь верного друга.

От фельдмаршала Румянцева давным-давно я писем не имею и не ведаю, что он делает, а только о сем знаю чрез письма его, которые ты ко мне присылаешь. Уже скажет, я чаю, что смерть матери его погрузила в такую печаль, что писать не мог.

Мичману Глези и полковнику Платову Владимирские кресты даны в крестины Великой Княжны Екатерины. Мне Рибопьер сказал, что ты Пауля Жонеса весьма ласково принял, чему я тем паче радуюсь, что он несколько опасался, что он тебе не понравится. Но я его уверила, что с усердьем и ревностью тебе весьма легко угодить можно и что ты его приезд ожидаешь нетерпеливо, с чем и поехал.