– Вы записываете? – спросила она.

Господи! Я даже не взяла клочка бумаги, на котором могла записать телефон! Ну и растяпа…

– Одну минуту, – теперь уже просила я.

– Да…

Я ринулась к своей сумке. Рука нырнула в боковой карман, откуда я вытащила записную книжку и ручку. Я неслась к кухне, cломя голову. Я страшно боялась, что Кира Андреевна сейчас положит трубку, а потом, когда я стану перезванивать, то она уже сошлется на занятость или вообще откажется разговаривать.

Я схватила трубку, тяжело дыша.

– Алло! Алло! – закричала я.

– Инна Викторовна. Я у телефона, – раздался невозмутимый голос Киры Андреевны. – Вы записываете?

– Да. Записываю.

Она продиктовала телефон. Я судорожно писала цифры, придерживая бумагу рукой.

– Все?

– Да.

– Всего доброго, – и она повесила трубку прежде, чем я смогла что-либо ответить.

Я стояла с клочком бумаги в руках и смотрела на него в оцепенении. Потом тряхнула волосами и пошла за сотовым.

Я набирала номер Марка с опаской, что там окажется занято или абонент будет недоступен. Но на том конце раздались длинные гудки. Я стояла, наматывая прядь волос на палец, и слушала, как долгие гудки отдавались эхом в голове. Никто на том конце не брал трубку. Не хотел брать. Это было очевидно, но я – классическая упрямица – cтояла и ждала непонятно чего.

Я дала отбой. В течение дня я без конца названивала Марку, пока до меня не дошло: с Марком – дело швах. Я могу названивать ему до бесконечности, и он будет игнорировать мои звонки. Но я не могу находиться в бездействии. Не мо-гу!

Как только я пришла к такому решению, оцепенение с меня спало, и я поняла, что мне нужно ехать на вокзал и брать билет в Питер. И чем скорее, тем лучше. Я и так потеряла много времени впустую.

Я лихорадочно заметалась по комнате и принялась складывать свои вещи в большую дорожную сумку, которую с трудом стащила с антресолей. Там лежали две пары коньков: мои и мужа, купленные очень давно – в первый год нашей совместной жизни. Несколько раз мы даже выбирались в парк «Сокольники», где играла торжественная музыка, и Дымчатый все время падал на лед, c трудом удерживаясь на ногах, и глядя на меня, тоже неважно катавшуюся, но падавшую значительно реже, пообещал, что теперь мы будем выбираться в парк каждый выходной и станем известными фигуристами местного масштаба. Потом это желание заглохло, cошло на нет, как и многое другое в нашей жизни.

Я вытащила коньки из сумки, у которой одна ручка была полуоторвана, и cтала закидывать туда вещи первой необходимости. Я решила, что поеду прямо на вокзал и куплю билет там. Все равно каким образом: с рук, c переплатой, у начальника вокзала или в кассе для вип-пассажиров. Я знала только одно – мне надо уехать, и я уеду. Во что бы то ни стало.

Когда сумка была собрана – кошка следила за мной с невозмутимым видом, – меня осенило: я не могу оставить ее одну. Нужно связаться с соседкой и попросить ее присмотреть за ней. Я дам соседке деньги и буду знать, что с Ди все в порядке.

Я метнулась в холл. После десяти минут непрерывного звона – я не снимала палец с кнопки – я поняла, что спихнуть Дашку соседке не удастся. Но и оставаться я тоже не могла.

– Дашка! – я обратила внимание, что сейчас, когда Дымчатого нет, я все чаще называю кошку Дашкой – так, как называл ее он. – Даш! Мне нужно срочно уехать, и я не могу больше медлить. Ты уж побудь здесь одна, пожалуйста. Я скоро приеду. Не волнуйся, надолго не задержусь.

Мою тираду Дашка-Ди выслушала с царственным видом – показывая, что ей все нипочем, в том числе мои стенания и нервозность.

Когда я уже стояла в дверях, то подумала, что если с Дымчатым все в порядке и он просто загулял вдали от родных просторов, то я буду похожа на клиническую идиотку без всяких шансов на снисхождение со стороны мужа.

Билет я купила, потому что мне повезло, как сказала мне кассирша, – только что его сдал какой-то студент, отказавшийся в последний момент ехать в Питер.

В дороге я читала любовный роман, который купила на прилавке за пятнадцать минут до отправления; буквы прыгали у меня перед глазами – я никак не могла сосредоточиться на чтении и постоянно теряла сюжетную нить. Напротив меня сидел бодрый румяный мужчина лет пятидесяти с небольшим, который без конца разговаривал по сотовому, обещая кому-то «уладить проблемы с активами в самое ближайшее время». Разговаривая, он оттопыривал мизинец, откидывал голову назад и вздергивал вверх подбородок, как будто старался казаться значительней, чем он был на самом деле. Кончив в очередной раз разговаривать, он качал головой и смотрел в окно, как будто бы желал увидеть там решение мучившей его проблемы. В перерыве между звонками он достал из кожаного кейса апельсин, аккуратно очистил его складным швейцарским ножиком – точно такой же был у Дымчатого, и только он успел запустить крупные белые зубы в сочную мякоть, как сотовый зазвонил снова, и мужчина положил апельсин на салфетку.

В последний раз разговор был кратким. Мужчина буркнул, что «неправомочен решать эти вопросы», и дал отбой.

– Замучили звонками, – пожаловался он, вертя шеей, cловно ему жал воротничок. – Мутотень одна. Поесть спокойно не могу.

Сок от апельсина брызнул в разные стороны.

– Пардон.

– Ничего.

Он отвернулся в сторону, чтобы до меня не долетали брызги от апельсина, и пробормотал: – Заели супостаты.

Я молчала.

– Вы едете в Питер по делам? – неожиданно спросил он.

– Да. Маленькая командировка, – уклонилась я от ответа.

– Красивый город. Но решать дела там не умеют. Или не хотят, – с неожиданной злостью сказал он. – Питер – жесткий город. Даже Москва более сентиментальна, cлезлива. Она может раскаяться, пожалеть, помиловать. Питер – никогда. Он мне напоминает безжалостного гангстера типа Аль-Капоне. Франтоват, безупречен, на лице – непроницаемая маска; такой, не задумываясь, разрядит в тебя всю пистолетную обойму – потом поправит манжеты, cплюнет на землю и пойдет дальше. А Москва… – и здесь мой новый знакомый махнул рукой, – все какие-то мелкие шулера, опереточные фраера – пестрый сброд. Шумят, кричат, торгуются до последнего. Цыганский табор. Вас как зовут? – спросил он без всякого перехода.

– Инна Викторовна.

– Меня Аристарх Степанович. Будем знакомы, – и он протянул мне свою ручищу. Моя рука утонула в его медвежьей лапе. Он потряс мою руку, а затем отпустил ее. – Очень приятно, – пророкотал он.

– Взаимно.

Я забилась в угол, но спать не хотелось.

– Бессонница? – cпросил мужчина.

– Она самая.

– Но у меня-то дела. А у вас?

– Тоже дела, – улыбнулась я.

– У женщины должна быть идеология трех «К». Слышали об этом?

– Естественно. Кухня, дети, церковь.

– Как только женщина отходит от этого – появляются проблемы.

– У кого?

– У всех. Просто головная боль, как наши женщины рвутся в бизнеc, к власти. Сидели бы дома – было бы намного спокойней.

Спорить с попутчиком мне не хотелось.

– Вот моя жена – как поженились, так я ее и освободил от работы. Она у меня – домохозяйка. И слава богу – тьфу, тьфу, чтобы не сглазить – тридцать лет вот уже вместе. Все мои друзья-приятели поразвелись, переженились. А я как дуб. Стою в поле один – крепкий и могучий. Похож? – и Аристарх Степанович по-свойски подмигнул мне.

– Вылитый дуб, – улыбнулась я.

– Ладно, я чего-то устал. Cосну-ка я маленько. – Мой новый знакомый приткнулся в углу, и через минуту я уже услышала заливистый храп.

Я смотрела то в окно, то на своего знакомого, то пыталась вернуться к героям книги. Все было безуспешно, но сон в конце концов сморил меня, и я отключилась, положив книгу на столик рядом со смятой салфеткой в апельсиновом соке.

Проснулась я от того, что кто-то тряс меня за плечо.

– Инна! Вставайте. – Мой новый знакомый был уже на ногах и разговаривал с кем-то по телефону.

– Спасибо, – пробормотала я, вытягивая затекшие ноги.