– Ты плохо искал, – заявила Кейко.

Я дотронулся до черных блестящих волос на ее лобке. Кейко со смехом оттолкнула мои руки.

– Ты не там ищешь, Кокан. – Она повернулась и взглянула в зеркало. – Шрам, который ты хочешь найти, в зеркале.

Она скинула кимоно и оперлась о туалетный столик, выставив на мое обозрение свои соблазнительные ягодицы. Хитрая лиса! Оказывается, она заранее смазала вазелином свой анус.

Когда мой член вошел в ее задний проход, на пол полетело все, что стояло на мраморной столешнице, – флаконы с духами, баночки с кремом, фотография барона Омиёке в серебряной рам-ке. Кейко сбросила все, пытаясь сохранить равновесие и крепче вцепиться в туалетный столик.

– Вы поразительно талантливы, сэнсэй, – простонала она и судорожно вздохнула от боли.

Я обхватил руками тело Кейко и сжал в ладонях ее грудь.

– Я нашел ваш шрам? – спросил я.

– Еще нет, – сквозь зубы процедила она. – Продолжайте искать.

В зеркале отражались наши искаженные лица. Руки Кейко были напряжены, так как они удерживали вес нас обоих. Пот выступил у нее на лбу. Она едва сдерживала рвущийся из груди крик.

Наконец Кейко опустила голову, и водопад ее черных распущенных волос упал на розовый мрамор. Я отпустил ее и отошел в сторону. Кейко продолжала стоять, нагнувшись и опершись на туалетный столик. Вяло, в замедленном движении, словно сомнамбула, она поднесла руку к заднему проходу и обнаружила, что из него течет кровь.

– Я причинил вам боль.

– Да, – сказала она, разглядывая пятна алой крови на своих пальцах с ярко-красными ногтями. – Вы ничего не чувствуете, занимаясь любовью, так, словно в ваш член ввели новокаин.

– Почему вы сказали мне, что у вас на теле остался шрам? Неужели весь ваш рассказ был всего лишь выдумкой?

– Идемте со мной, – промолвила Кейко. – Я хочу вам кое-что показать.

Она надела кимоно и направилась к двери. Я последовал за ней. Миновав коридор, мы вошли в комнату, которая оказалась лабораторией для проявления пленок.

– Когда-то здесь была ванная комната, – сказала Кейко. – Но когда началась война, ее переоборудовали под лабораторию.

Стены помещения были выложены кафельной плиткой, но вместо ванны здесь стояли принадлежности для проявления пленки и печатания снимков. Над раковиной сушилось несколько фотографий и пленок. Резкий запах проявителя и тонкая струйка воды, льющейся в ванночку для отпечатков, свидетельствовали о том, что здесь совсем недавно кипела работа.

Мое внимание привлек хорошо знакомый предмет – кинокамера марки «Хассельблад» на треноге. В моей памяти проснулись неприятные воспоминания о том, как я позировал в непристойных позах перед Сэмом Лазаром, у которого тоже была такая камера.

– У Сэма Лазара тоже была такая камера, – заметил я и тут же пожалел о том, что сказал это.

– Я знаю. Но эта камера принадлежит нам, можете в этом не сомневаться.

Стыдливо запахнув одной рукой полы кимоно, другой Кейко отодвинула занавеску, прикрывавшую противоположную от входа стену, и перед моим взором предстало большое круглое окно в спальню, из которой мы только что вышли. Оказывается, висевшее над туалетным столиком зеркало было с обратной стороны прозрачным.

Кейко заглянула в спальню.

– У меня такое чувство, Кокан, словно мы до сих пор находимся в той комнате. Я представляю наши искаженные лица.

– Как хитро все придумано! С помощью этой камеры можно собирать компромат на людей, а потом шантажировать их. Значит, вы намеренно заманили меня в ловушку? Признайтесь, вы действовали по приказу этого негодяя графа Ито?

– Какие глупости! – Кейко засмеялась. – Если бы у меня были намерения шантажировать вас, я давно уже сделала бы это.

– Что вы хотите этим сказать? Вы намекаете на дела, которые я вел с Сэмом Лазаром?

– Вам не следует бояться того, что кто-нибудь узнает о тех мелких махинациях, которые он заставлял вас делать, – промолвила Кейко, глядя на меня с таким выражением лица, с каким она недавно смотрела на свои испачканные кровью пальцы. – Сегодня я уже во второй раз в жизни испытала на себе тяжесть вашего тела. Следующий раз, надеюсь, вы займетесь со мной любовью более общепринятым способом.

Я онемел. Оказывается, все эти двенадцать лет, с тон памятной январской ночи, Кейко знала, кто именно обеими ногами наступил ей на живот, когда она лежала в снегу на автомобильной стоянке. Ее глаза, словно глаза всезнающей луны, спокойно смотрели на меня, и я поспешно отвел взгляд в сторону. Сквозь овальное окно я стал разглядывать маленькие статуэтки, стоявшие на туалетном столике. Это были фарфоровые фигурки собаки, кролика, белки, медведя и лисы. Я смотрел на них, не отрываясь, как смотрит ребенок на выставленные в витрине магазина игрушки. В стекле рядом с моим отражением я увидел смутное отражение призрака, выглядывающей из-за моего плеча полной луны. Кимоно, словно морская пена, с шелестом соскользнуло с плеч Кейко, и я увидел туманное отражение полушарий ее груди, похожих на холмы острова Исе, на котором пряталась богиня Аматерасу. Смутный образ Кейко напоминал мне ныряльщицу с темными, словно водоросли, спутанными волосами, пытающуюся вынырнуть на поверхность воды.

Кейко медленно, шаг за шагом, приближалась ко мне, и ее образ с каждым шагом становился все отчетливее. Я должен был прекратить ее движение, остановить акт ее материализации, не допустить ее появление из глубины вод. Она не должна была дотрагиваться до меня, касаться моего тела. Наш контакт грозил разрушить чудо, которое произошло со мной. Я прошел через зеркало! Это случилось несколько мгновений назад, в спальне Кейко. Я оказался в Зазеркалье, по другую сторону зеркала, там, где можно было наконец увидеть живущую во мне женщину. Я сумел взглянуть на темную сторону луны; невозможное стало вдруг возможным – я разглядел прятавшуюся во мне женщину, которая могла видеть меня, но сама всегда оставалась невидимой. Может быть, это и имела в виду Кейко, когда говорила о «шраме в зеркале»? Может быть, она явилась той акушеркой, которая сделала мне кесарево сечение? Впрочем, нет, мое освобождение от бремени еще не закончилось. Я должен снова надрезать шрам в зеркале, повторно вскрыть рану и выпустить на волю томящуюся во мне женщину. Я должен отделить ее наконец от себя и в самый момент ее рождения похоронить вдали от своего тела.

– Эти фигурки на вашем туалетном столике сделаны из английского фарфора? – спросил я.

– Да, это веджвуд, – ответила Кейко.

Я чувствовал ее горячее дыхание на своей щеке.

– Подарите их мне, – попросил я.

Она заколебалась. Бросив взгляд через плечо, я увидел на лице Кейко печальную улыбку.

– Я не могу, – промолвила она. – Это подарок барона Омиёке, он привез эти статуэтки из Сингапура.

– Они дороги вам как сувенир?

– Да, как сувенир, напоминающий о кратких мгновениях счастья. Именно этим они и дороги мне. А зачем они понадобились вам?

– Фигурки необходимы для того, чтобы написать один рассказ, замысел которого только что созрел у меня.

– Но разве недостаточно того, что вы видели их? Неужели вам непременно нужно обладать ими?

– Дело в том, что по сюжету моего рассказа вы охотно уступаете мне их.

– Что значит – уступаю? Вы хотите, чтобы я потворствовала всем вашим прихотям?

Вместо ответа я показал на микрофон в стене и провода, тянувшиеся к магнитофону, стоявшему рядом с камерой.

– Спальня, по всей видимости, прослушивается, – промолвил я. – Но можно ли передавать звук отсюда в спальню?

– Да, это двухсторонняя система.

– А эта комната звуконепроницаема?

– Конечно. А почему вы спрашиваете?

– Считайте, что это моя очередная прихоть. Вы можете доставить мне ни с чем не сравнимое удовольствие.

– Ни с чем не сравнимое удовольствие? – Кейко лукаво улыбнулась. – Ваша фантазия сегодня неистощима.

– Вам будет легко выполнить мое желание. – Повернувшись лицом к стеклу, я прижал к нему свои ладони. – Зеркала с детства завораживали меня. Я не понимал, как в них рождается отражение. Это казалось мне настоящим волшебством и будоражило воображение. Сколько я ни бился над разгадкой этой тайны, я не находил разумного объяснения. Я помню, что в детстве, когда мне было три года, я ходил в матроске и на моей бескозырке было написано «Катори», название линейного корабля времен Русско-японской войны. Никогда не забуду тот день, когда я, взглянув на себя в зеркало, прочел перевернутую надпись на бескозырке «иротаК». Комок подступил у меня к горлу, когда я осознал, что зеркало обладает удивительной способностью давать перевернутое изображение. Я буквально заболел от волнения. Это открытие потрясло меня до глубины души и изменило мои представления о действительности. С этого дня я начал ощущать, что в зеркалах таится зло. Зеркало никогда не показывает нас такими, какие мы есть на самом деле, то есть какими нас видят другие люди. Мне хочется однажды встать перед зеркалом, поднять правую руку и увидеть, что мое отражение тоже подняло правую руку, я хочу, чтобы надпись «Катори» читалась в зеркале как «Катори». Я хочу отражаться в зеркале таким, каким видят меня другие люди, то есть вывернутым наизнанку.