Все мамы готовы подтверждать это до бесконечности. У них свои цели: «иди домой и успокойся». Но для детей это все равно важно и существенно, для них это по-настоящему. Например, у моего сына корона росла до потолка после «выхода на сцену»! Так однажды для праздника в садике ему сшили костюм космонавта. Самый что ни на есть «всамделишный»: из серебристой материи, с баллонами из картона, склеили шлем, дали в руки бластер. Он отыграл в детском саду, а на другой день, собираясь со мной погулять, снова стал облачаться в космическое одеяние. Я сказал, что с сыном-»космонавтом» гулять не пойду! У меня все-таки есть комплексы. А когда идешь с «космонутым» по Невскому, люди шарахаются. Думают, вдруг это заразное. И только ребенку хорошо потому, что другие дети, замирая от восторга, сворачивают шеи и пожирают глазами такого счастливого мальчика.
Только звездность в детсадовском возрасте достается абсолютно на халяву. Если в детском саду ожидается праздник, все на нем должны выступать, всем дают прочитать хотя бы строчку. Если уж ты совсем дебил, и воспитатели не могут выучить с тобой текст из трех слов, тогда предлагают станцевать. Если же ты и танцевать не тянешь, то тут начинают возмущаться родители. Потому что ребенок не должен сидеть в стороне. Он должен быть на сцене! Желательно в числе первых. И чтобы Дедушка Мороз его похвалил, и чтобы Снегурушка с ним потанцевала, и тогда можно будет надеяться, что из ребенка вырастет большой артист, который прославит свою мамочку. Но Дедушка Мороз – продажная душа, я сам был Дедом Морозом не раз. Он хвалит всех. Он всем радуется. И готов превозносить до небес каждого, кто ему нальет. А потом он готов сопереживать и сочувствовать каждому, как в том анекдоте. «Девочка расскажи стишок, который ты выучила к празднику!» – «Я зааабылааа…» – «Ну, еб твою мать!!!»
* * *
Мысль, что ты может быть вовсе и не звезда, впервые закрадывается в твое гордое самомнение только в школьном возрасте. У кого-то с танцами проблема. Кому-то друзья говорят, что выступать на сцене вместе с девочками – «западло». У кого-то с голосом беда. Так был у нас мальчик в классе, которого звали Шадрик. Белый конопатый блондин. Всем нам было по десять лет, а он…говорил басом. Что заставляло и учителей, и учеников угорать от смеха. Вот мальчик и старался молчать. Особенно на уроках пения. А может, если бы мы не хохотали, из него вышел бы Шаляпин. Но в школе не молчат! Школа – место странное. С одной стороны, более объективное, чем детсад, где все были звездами на халяву, с другой – все равно субъективное. Я в те годы, между прочим, пел в детском хоре Ленинградского радио и телевидения. Так вот одному мальчику-солисту хора в школе ставили по пению двойки. Точные причины, двигаемые учителями, до сих пор неизвестны. Есть такая политика у преподавателей, чтобы ребенок не зазнавался. Чтобы не задирал нос, считая себя выше других. Они полагают, что так готовят ребетенка ко взрослой жизни, где полно падений и разочарований. А ребенок не боится упасть. Ему хочется стать первым. Хоть в какой-нибудь области! И я помню лез вперед к успеху. Если меня, как и всю малышню, выдвигали куда-нибудь выступить, изо всех сил старался придумать чего-нибудь эдакое, что помогло бы отличиться и стать лидером. В третьем классе на конкурсе самодеятельности мне доверили спеть песню. Я выбрал: «Шпаги звон, как звон бокала…», заучил ее прямо с пластинки, исполнил перед зеркалом и решил, что просто спеть недостаточно. Гораздо эффектнее выйти со шпагой. Но взять ее негде, потому пришлось просто оторвать ветку и пойти с ней: «Вжик! Вжик! Вжик! Уноси готовенького!» Придумка произвела эффект разорвавшейся бомбы.
Позже я понял, что хорошо петь умеют многие, а вот говорить… Намного круче, если со сцены не петь, а говорить! Артисты-разговорники гораздо популярнее, чем певцы. Они смешат людей, и стоит им появиться на экране, как граждане целой страны, бросив свои дела, бегут к телевизорам.
Правда, тут есть одна проблема: никто не знает – ЧТО говорить? Где брать смешные тексты? И тут я впервые использовал серьезный козырь, подаренный мне судьбой: должен сознаться, без родителей у меня бы ничего не получилось. Мой папочка работал директором клуба и следил за эстрадниками, то есть когда их показывали по телику, он тут же включал магнитофон (подсоединенный к телевизору и всегда готовый к записи). Потом расшифровывал монологи, бережно хранил и никому, кроме меня, не давал. Вот с ними-то я впервые и прославился. Мне было почти двенадцать, когда только появился Хазанов с монологом про приемник, который сам переключался с волны на волну. Номер сразу стал событием. Кто-то его видел, кто-то нет, но все о нем слышали. Текстик я удачно подчистил, «Спартакиаду-79» переделал в «0лимпиаду-80» и стал с этим «приемником» самым центровым парнем в школе! На меня показывали пальцем, просили дать переписать. Но я гордо отвечал: «Нет. Это „материал“. А „материал“ стоит денег!» Потом выучил монологи Измайлова и практически получил «всемирную» – школьную славу. Ну, а кто еще был ее достоин, кроме меня? Остальные читали басни и стихи, но кому интересно их слушать? То ли дело необычный монолог, который невозможно нигде ни услышать, ни купить, ни достать. Концерты по телику ведь почти не повторялись. А мой папочка еще и имел возможность не пропускать ни одного живого концерта разговорников. Ему как директору клуба давали VIP-ложу в Театр эстрады. Он же приходил всегда с магнитофоном, спрятанным в портфельчике, в ложе доставал микрофон и преспокойно воровал «чужой хлеб». Но иначе в те годы было нельзя. Хочешь жить – умей тибрИть.
Правда, вскоре я понял ужаснувшую меня вещь: чтобы хорошо говорить, надо иметь профессионала-учителя. Тексту недостаточно быть смешным, его надо хорошо прочитать. Я окончательно убедился в этом, провалив свой номер в пионерском лагере, пока гордо думал, что «щас будет ваще», публика же…не понимала, что происходит. То ли материал, который мне подсунул папаша, не выстрелил, то ли сам я делал паузы не там, где надо, и ставил акценты не на том…
Провал я перенес плохо и тут же принялся срочно искать что-то другое; в итоге решил выступить с новым номером Измайлова. Только поспешишь – людей насмешишь. В середине номера наскоро выученный текст напрочь вылетел у меня из головы! Я убежал со сцены в слезах…. А Измайлов тогда был мифический персонаж. Он сам не читал свои творения, но все знали, что такой человек есть. Особенно потрясающим был «Ералаш», который сняли по его рассказу. О том, как говорят современные дети, его тогда все помнили наизусть: «Привет, Витек! Как дела?» – «Клево. Вчера один шкет…» – «Кто?» – «Парень такой, нос у него в виде шнобеля…» – «В виде чего?» – «Ну, рубильник такой, в виде паяльника…» Взрослый, не понимающий вначале, что ему плетет Витек, наконец, осознает стиль подростковой речи и сообщает, что отрывок из Н. В. Гоголя «Чуден Днепр при тихой погоде…» на языке «бзике» звучал бы примерно так: «Классный Днепр при клевой погоде. Когда, кочевряжась и выпендриваясь, катит он сквозь леса и горы клевые волны свои. Не гикнется! Нет! Не накроется! Вылупишь зенки, откроешь варежку и не шаришь, пилит он или не пилит. Редкая птица со шнобелем дочешет до середины Днепра, а если дочешет, то так гикнется, что копыта отбросит».
Если прочитать такое со сцены – ты герой! Но как расставить все паузы, если видеомагнитофонов не было, а бумажные записи не сохраняли интонацию? Поэтому профессия разговорника давалась сложно, и победы в ней не были гарантированными. И пусть на руках у меня был такой козырь, какого не имел никто, его оказалось недостаточно, чтобы стать звездой.
Так что, будучи ребенком, нормально развитым, к идее стать артистом, я потихоньку охладевал. Очень уж много минусов. К тому же тогда существовала только государственная эстрада и «звезды» назначались сверху. А тебя как начинающего могли просто приписать к какой-нибудь филармонии, и ты там получал бы на порядок меньше, чем зарабатывали на заводе студенты. И что толку, если ты умеешь пилить на скрипке, окружающие даже не будут считать тебя артистом. Потому что Артист – тот, кого все знают! Когда еще ты таковым станешь и станешь ли вообще. Андрей Миронов рассказывал в интервью о начале своей карьеры. Он шел по подъезду, а мужики там разливают водку. «Будешь?» Он помялся: «Ну, давайте». Выпили, закусили. И его спрашивают: «А ты кем работаешь-то?» – «Я? Артистом». – «Ну, не хочешь – не говори». Никто даже поверить не мог, что с артистом можно пить водку в подъезде, общественное мнение поднимало их очень высоко.
