– Меня? Меня на разборку?
Премьер развел руками.
– Так Негатив предъяву выставил!
– Я не буду разбираться за то, – сказал Извольский, – в чем я не виноват. И не буду помогать человеку, который мне ничем не помог.
– Как это не помог, – возмутился Премьер, – да мы за тебя третий день мазу тянем. Мы за тебя, можно сказать, пупок рвем, а ты вот на столько уважения не имеешь…
– Вот что, – холодно проговорил Извольский, – я не бандит, ясно? Я директор. Я директор в этой богом проклятой стране, и если для того, чтобы ко мне пришел кокс, я должен нанимать бандитов, я их нанимаю. Если мне нужен международный рынок капитала, я нанимаю аудиторов, а если мне нужен кокс, я нанимаю бандитов. И чтобы я историй о том, что меня зовут на разборку, не слышал. Понял? Я не сплю в канаве, не обедаю в забегаловках, не хожу на работу в джинсах и не езжу на стрелки. Ясно?
– Это ты чего-то недопонял, директор, – сказал Премьер. – Ты меня на это дело подписал, а теперь в кусты. Не выйдет. Или ты едешь завтра со своей охраной, или я сегодня иду к Луханову. И ему говорю: так мол и так, это Сляб на шахтеров наезжал, но больше не будет. Въехал?
– Где эта… это… будет? – с явным отвращением процедил Извольский.
– Знаешь Вычугаевку?
Извольский кивнул.
Вычугаевская была покинутой шахтой где-то на полпути между двумя городами.
– Одиннадцать, у шахтоуправления, – сказал Премьер.
– Хорошо.
Черный «Мерс» развернулся и уехал. Генеральный директор вернулся к иностранной делегации во главе с представителем Европейского банка реконструкции и развития. Представитель жил в Москве третий год, но по-русски знал только «спасибо» и «икра».
– Что случилось? – осведомился представитель через переводчика.
– Ничего. Это так, один человек из отдела безопасности, – ответил гендиректор.
– This is just a man from the securities department[1], – объяснил переводчик, и представитель ЕБРР широко улыбнулся.
– Oh! I must meet him[2], – сказал банкир.
* * *
Крутые тачки начали съезжаться к роскошному трехэтажному особняку, записанному главой Чернореченсксоцбанка Виталием Лагиным на имя матери-пенсионерки, к восьми вечера. В девять, когда в особняк явился Денис, веселье было уже в самом разгаре.
Обширный зал на втором этаже был полон гостей. Приглашенные выплескивались на застеленные коврами лестницы и в открытые двери балконов.
На столе, уставленном разноцветной едой, возвышался торт размером с угольный отвал, и пухлый человек с детской улыбкой расстреливал этот торт из бутылки с шампанским. Черяга пригляделся и узнал в человеке Мишу Никишина, опущенного Извольским из кандидатов в губернаторы. По обеим бокам угольного сынка восторженно визжали дамочки.
На балконе, в водовороте лиц, Денис заметил белые волосы и легкий летний костюм народного депутата по кличке Негатив. Люди вились вокруг народного депутата, как мелкие спутники вокруг Сатурна, сливались в широкое и неразличимое кольцо. Чуть меньшая свита сопровождала председателя «Чернореченсксоцбанка» Лагина, виновника торжества. Третье место уверенно держал мэр Чернореченска.
Заметив Черягу, Лагин приветственно взмахнул рукой, и сразу несколько голов повернулось к Денису, а две стоявшие рядом дамочки вдруг ожили и соблазнительно взмах нули ресницами.
Черяга стоял у входа, медленно обводя глазами зал. Он искал профсоюзного босса господин Луханова. У него было к Луханову довольно много вопросов, и самый простой был такой: почему в бумагах, которые профсоюзный босс ему передал, не было ни строчки компромата на угольных директоров?
То есть единственное, что там было – это история про фирму «Алина», но история, судя по всему, была знаменитая и даже пропечатанная в «Ахтарской правде» с подачи гендиректора Извольского. Поэтому газетные вырезки про «Алину» в досье Луханова были. И еще были кое-какие вырезки из местных газетенок, напечатанных на старой бумаге, и утверждавших, что жиды сгубили России и истинная фамилия Никишина – не Никишин, а Рабинович. И все. И больше ничего. Спрашивается, почему директор АМК Извольский умеет добыть компромат на соседних шахтеров, а профсоюзный босс Луханов, который в результате забастовки может возглавить крупнейший внебюджетный фонд области, предоставил прокуратуре только треп газетный?
Кто-то тронул Дениса за плечо, Черяга обернулся и увидел мэра.
– Можно вас ненадолго? – проговорил тот.
Денис побыстрее проглотил кусок осетрины, поставил тарелку обратно и поспешил вслед за мэром.
Они вышли на открытую террасу и спустились по ней в сад. Среди изобильных цветов торчали тонкие прутики деревьев, и в центре сада было устроено озеро и какое-то непонятное сооружение из кирпича. Возле сооружения были раскиданы булыжники и стояли носилки с цементом, и Черяга сообразил, что герр директор занимается возведением уединенного грота.
– Вы были в Ахтарске? – полувопросительно, полуутвердительно спросил мэр.
Черяга кивнул.
– И что говорит Извольский?
– Извольский говорит, что угольщики – не пенсионеры, и должны жить на свои деньги, а не на чужие.
– Я не об этом! Я по поводу стрельбы…
– Это сделал Премьер. По приказу Извольского.
– Он вам так и сказал?
– Нет.
Черяга помолчал и добавил:
– Вообще-то это не очень похоже на Извольского, а, Геннадий Владимирович? Он ведь не любит действовать через бандитов. Я вообще так понимаю, что его любимое оружие – это органы. По крайней мере, судя по истории со льготными кредитами.
– Какими кредитами?
– Которые вы предоставили из городского бюджета принадлежащей вам сети магазинов. Кстати, господин гендиректор мне намекнул, что защита вам шахтерских пикетов носит не совсем платонический характер. В том смысле, что чем больше они будут бастовать, тем больше правительство выделит денег угольщикам, а чем больше правительство выделит денег угольщикам, тем больше денег будет в городском бюджете, а чем больше денег будет в городском бюджете, тем больше льготных кредитов вы сможете дать собственным магазинам.
Курочкин даже не покраснел.
– Вы должны на него подействовать, – сказал мэр, – вы понимаете? Вы представитель Москвы, следователь Генеральной прокуратуры. Он должен понять, что это позиция федеральной власти, что никто не допустит беззаконных расстрелов людей, которые всего-навсего просят, чтобы правительство отдало причитающиеся им деньги!
– Я в отпуске, – сказал Черяга, – я не выражаю точку зрения генеральной прокуратуры.
– Вадим Федорович! Но ведь Извольскому это знать не обязательно, а? А что касается того, что вы в отпуске, так ведь неурочную работу можно компенсировать. А? Я думаю – ну, тысяч двадцать? Не рублей, разумеется…
Черяге усмехнулся, вспомнив сто тысяч долларов в пластиковой прозрачной папочке. Ему захотелось сказать, что противник мэра оценил услуги следователя впятеро дороже. Но вместо этого Денис промолчал, и мэр истолковал его молчание не совсем верно:
– Ну хорошо, полтинник. А? Вы должны напугать Извольского, вы не понимаете, насколько это серьезно…
– О чем шепчетесь?
Денис поднял голову. Рядом, на фоне сверкающего огнями дома, стоял темный силуэт: белые волосы и загорелое, невидимое в темноте лицо.
– А, Александр Ильич, – приветливо сказал мэр, – мы вот тут с Денисом Федоровичем обсуждаем вопрос об ахтарском директоре.
– А пошел бы ты отсюда, – негромко и безо всякой интонации сказал Негатив. Руки он по-прежнему держал в карманах, и все его легкий, худощавый силуэт напоминал изготовившуюся для прыжка кошку.
– Я? – переспросил мэр.
– Ну не барсук же.
Мэр откашлялся.
– Я, пожалуй, пойду, – известил он Дениса.
И бочком-бочком заспешил к выходу из сада.
Негатив сел на его место. Денис не шевелился и молчал. Из раскрытых окон дома отдыха то и дело доносились взрывы смеха, и где-то в расселинах будущего грота стрекотал кузнечик. Они просидели так минуты две, потом Негатив потянулся к карману и достал оттуда тускло взблеснувший крошечный револьвер. Денис напрягся, но тут же на конце револьвера вспыхнуло голубое газовое пламя, осветив загорелые руки и белые манжеты бандита, сколотые сверкнувшей в лунном свете запонкой.
