Что с Тимофеичем сталось — не знаю, а карету с тех пор многие видели, да остановить не могли. Говорили, что проезжает она по дороге раз в год, в ночь после Яблочною Спаса, и бубенчики на лошадях звенят. Да только в руки она никому не давалась — видать, руки те не без греха были.

Теперь я вам про наше время расскажу и про Степана, кузнеца торбеевского. Случилось это лет около десяти тому назад, когда про карсту с пугачевской казной все уже забывать стали. Как-то летом, после праздника, набрался Степан в кабаке государевом вина и так ослаб, что до избы не дошел, а заснул в лесочке у дороги. А как проснулся под утро от тумана, то карету и увидал. Да не саму карету, а так, видение одно: что-то темное мимо него пронеслось, кони заржали и бубенцы прозвенели. Один старик ему потом в деревне растолковал, что это за видение было и какой заговор на той карете лежит.

Степан до того случая над сказками и суевериями только смеялся. А как карету сам увидел, сразу во все поверил. Стал он с тех пор думать, как той казной завладеть. Начал было в церкви грехи замаливать, свечки ставить, да смекнул, что времени у него мало, до следующего года не успеет. Решил тогда Степан, что надо найти человека безгрешного, к которому кони сами в руки пойдут, как заведано. Да где такого в нашей округе найдешь — не младенца же из дому красть! А кто постарше, все с грехами.

Минул с тех пор почти год. Тут как раз подпаска прежнею за воровство выгнали и новою поставили, Алешеньку-сироту. Он хоть был и дурачок, зато честный и на чужое не зарился. У него и своего-то ничего не было, подаянием одним питался. Вот староста торбеевский и решил его к делу пристроить, чтобы зря хлеб не ел — поручил скот крестьянский стеречь.

Стал Степан присматриваться к подпаску. Думает, а ну как дурачку кони в руки дадутся — ведь недаром говорят, что юродивые — люди Божьи? Как подошел Яблочный Спас, накормил Степан Алешеньку в трактире, водочки чарочку поднес и подговорил его ночь не спать, а на дорогу с ним выйти. Пообещал ему за то Степан дудочку-жалейку, чтобы веселее было скот пасти. Алешенька и согласился с радостью.

После полуночи, как туман лег, вышли они на дорогу и встали у оврага с елками, где в прошлый год Степан коней видел. Ждут час, другой, вдруг слышат — раздается из-за оврага стук копыт и звон бубенцов. Глядь, выбегает на них из тумана четверка вороных лошадей, в карету запряженных. Гривы на тех лошадях седые, бубенцы на упряжи серебряные, глаза под луной блестят, а из пасти пена белая лезет. Несутся эти кони, дороги не разбирая, прямо на Степана. Степан только и успел в черную траву придорожную соскочить, а кони уже мимо промчались.

Да как поравнялась повозка с Алешенькой, встали кони как вкопанные — стоят, дышат тяжело и смотрят искоса на дурачка — не тот ли это человек, к кому их Тимофеич посылал?

Степан меж тем в себя пришел, подбежал к повозке и видит; карета работы старинной, дорогой, с гербами на дверях, и чем-то тяжелым гружена. Открыл он дверцу — а там сундук кованый стоит, доверху золотыми монетами наполнен. Вот она, казна пугачевская!

Вскочил Степан на козлы, Алешеньку рядом с собой усадил, взял вожжи и поскакал прочь от деревни. «Прощай, — думает, — кузня, прощай, жена и детки! Заживу теперь как барин, и Алешку не забуду — он у меня главным лакеем будет!» А Алешенька и тому рад, что на конях катается — едет, смеется и все просит у Степана вожжи подержать.

Долго ли коротко, ехали они всю ночь, а под утро приехали к Саранску. Степан карету в лесочке за заставой спрятал, а сам пошел в город и золотишка пугачевского с собой прихватил в карманах. Пришел он в лавку к купцу Артемьеву, что напротив гимназии, скинул свой тулуп наземь и говорит приказчику: «Неси сукна самого дорогого и портного зови — камзол мне шить будем!» И вывалил перед приказчиком груду золотых. Посмотрел приказчик на деньги — а там все монеты чеканки старой, а некоторые и вовсе нерусские. Степан бороду свою от нетерпения теребит и приказчика поторапливает: «Что возишься — беги за портным скорей, у меня времени нет!» Приказчик поклонился, сию минуту-с- сказал, и — бегом из лавки.

Стоит Степан, озирается, и страшно как-то ему вдруг стало. Выглянул он в окно — и видит, что стоит приказчик на улице и о чем-то с городовым разговаривает, в дверь лавки пальцем тычет, а к портному не пошел. Смекнул Степан, что дело плохо, схватил тулуп и деньги, через заднюю дверь в переулок выбрался и припустил из города.

Кое-как они с Алешенькой в лесу день отсиделись и ночь провели, а на следующее утро погнал Степан коней на север, к Нижнему. Там, думает, город большой, спрятаться можно, и на деньги мои никто смотреть не будет — только плати.

Сколько они до Нижнего ехали — не знаю, но вышло очень долго. Степан все ночью ехал, а днем прятался. Как приехали, пошел Степан не в лавку, а прямиком на ярмарку. Нашел там мужичка, из фабричных, у которого и одежда, и еда была, и много еще чего. Мужичок тот на Степановы деньги даже и не посмотрел — взял молча и только головой кивнул, и даже сдачи дал серебром и ассигнациями.

Оделся Степан барином — во фрак, шляпу, на ноги сапоги мягкой ягнячьей кожи надел, и часы серебряные на цепочке в карман засунул. Походил еще по ярмарке и купил Алешеньке дудочку в подарок, да не простую деревенскую жалейку, а настоящую, немецкой работы. Да ночевать в городе не остался — вернулся к карете, что за городом была спрятана.

День прошел, другой. Алешенька все в лесочке живет, стережет карету и лошадей, а Степан по Нижнему гуляет, в трактиры заходит и, чуть что, время по своим серебряным часам сверяет. По правде сказать, он по часам время-то узнавать не умел, а часы доставал так, для важности.

А часы были непростые — с музыкой. Раз на набережной достал Степан часы, крышечку открыл и музыку слушает. Вдруг барин прохожий его за локоть берет и говорит: «А откуда у вас, милостивый государь, эти часы, не объясните? У меня неделю тому назад точно такие в трактире пропали».

Степан было дернулся бежать, а барин его крепко за локоть держит и на помощь зовет. Подбежал городовой и повел Степана в участок. Тут бы и пропасть Степану, да смог он из фрака выпутаться, который ему фабричный продал — видать, не по размеру ему фрак был, велик. Бросился Степан через забор, в огороды — только его и видели! А городовому фрак пустой достался.

Как ночь подошла, решил Степан из Нижнего ехать, в другом месте искать счастья. Да где ни остановится — везде страшно: то городовые мерещатся, то грабители. Неделя так прошла, другая — совсем Степан озверел. По ночам ездит, днем карсту стережет, и спать совсем перестал. Только после вина заснуть мог, и то ненадолго.

Приехали они как-то в большое село на реке. Степан, как водится, карету за селом оставил, а сам пошел в кабак — себе вина купить, а Алешеньке хлеба и квасу. Заходят, а кабак темный, окна тусклые, и никого внутри — только целовальник да трое плотовщиков. Выпил Степан вина и сел у окна отдохнуть. Слышит, что-то между собой плотовщики толкуют и на Степана поглядывают. У одного плотовщика нож из-за голенища торчит, у другого топор за пояс заткнут. А у третьего, старшого, вид такой лихой, что ему ни топора, ни ножа не нужно, его и так любой испугается.

Не стал Степан в этом кабаке рассиживаться и поскорее из села уехал. На следующий вечер зашли они в другой кабак, ниже по реке. Степан в этот раз много вина выпил и с усталости заснул. А как проснулся, смотрит — в кабаке сидят вчерашние плотовщики, а с ними Алешенька. Они дурачка расспрашивают, кваса ему подливают, а он им что-то рассказывает и на Степана поглядывает.

Испугался Степан, что разболтал им Алешенька и про карету, и про золото. Взяла тут кузнеца злость: не бывает, думает, безгрешных людей. Вот этот, хоть и дурачок, а на богатство позарился, сейчас с плотовщиками мое золото делит. Решил Степан, что отступать ему некуда, схватил скамейку и как стукнет ей старшого плотовщика по голове! Двое других вскочили было Степана утихомирить, да Степан их оттолкнул и наружу из кабака выбежал. А как выбежал — бросился бегом в овраг, где кони стояли, запряг их в карету и поскакал прочь от деревни.