Иоанн Павел II зажег огонь духовной энергии в политически задавленной Восточной Европе, раскрывая людям пустоту идеологической обработки, проводившейся коммунистами в течение десятилетий. В поисках путей динамичного оживления советской системы Горбачев неожиданно для самого себя вывел на поверхность основные противоречия стерильного бюрократического тоталитаризма. И что еще хуже для советской расшатавшейся диктатуры, он дал свободу диссидентскому движению, воздержавшись от сталинских репрессий. Движение «Солидарность» в Польше почти в течение десятилетия успешно выстояло введенное коммунистами военное положение и добилось политического компромисса, завершившегося концом коммунистической монополии на власть, что, в свою очередь, ускорило перемены в соседних Чехословакии и Венгрии и закончилось кульминационным разрушением Берлинской стены.
Чрезвычайно важно, что несколько президентов США разделяли общее понимание длительное время нависавшей угрозы, которую представлял собой советский коммунизм. Они удерживали советский режим от применения военной силы в целях расширения своего господства, навязывая ему соперничество в политической и социально-экономической сферах, где Советский Союз находился в невыгодном для себя положении. Дуайт Эйзенхауэр укрепил альянс НАТО. Джон Кеннеди решительно отразил попытки Кремля добиться стратегического прорыва как во время берлинского, так и кубинского кризисов в начале 60-х годов. Он также запустил драматическую гонку за лидерство в полете на Луну, которая отвлекла советские ресурсы и лишила Советский Союз потенциально возможного идеологического и политического триумфа. Материалы недавно открытых советских архивов показали, с какой решимостью советские лидеры готовились победить Америку в этой гонке, как велика была их политическая уверенность в ее исходе и какой огромный переворот вызвал американский успех в мировой оценке советского технологического превосходства в период, наступивший после запуска спутника.
Провал американских военных усилий во Вьетнаме и возникшее в связи с этим стремление сократить военные расходы побудили президента Никсона искать пути к достижению разрядки в отношениях с Советским Союзом на базе признания статус-кво. Но вскоре другой президент — Джимми Картер развернул кампанию в защиту прав человека, которая в соединении с духовным призывом Иоанна Павла II загнала советскую систему в идеологическую оборону. Картер также возобновил и технологические усилия США в военной области. После вторжения русских в Афганистан он стал первым президентом за все годы холодной войны, который предоставил вооружение тем, кто воевал против Советов, и одновременно стал создавать инфраструктуру для военного присутствия США в Персидском заливе. Вслед за Картером Рональд Рейган четко и более откровенно бросил вызов советским устремлениям во всех сферах и проводил свою линию с политической решимостью, обратившись ко всему миру с широким и эффективным призывом. Все эти действия в совокупности способствовали тому, что проводимая Горбачевым перестройка перешла в общий кризис советской системы. Преемник Рейгана Джордж Г. У. Буш, который с дипломатическим искусством использовал ситуацию крушения коммунизма, стал тем, кому досталось пожинать ее исторические плоды.
И все же через пятнадцать лет после того, как пала Берлинская стена, Америку, в то время гордую и вызывавшую во всем мире восхищение, теперь повсюду встречают открытой враждебностью, ее легитимность и доверие к ней рушатся, ее вооруженные силы увязли в болоте новых «глобальных Балкан», простирающихся от Суэца до Синьцзяна (см. схему на стр. 135), ее прежние верные союзники дистанцируются от нее, и опросы мирового общественного мнения свидетельствуют о широко распространенной враждебности по отношению к Соединенным Штатам. Почему?
Неясные ожидания
К 2006 году было трудно вспомнить благоприятные возможности, которыми могла воспользоваться Америка накануне XXI века. Кровавое состязание XX века за мировое господство — самый жестокий и смертоносный конфликт в истории — только что завершился в результате двух эпических противоборств.
Капитуляция нацистской Германии и имперской Японии, соответственно в мае и августе 1945 года, стали финалом самой дикой попытки добиться глобальной гегемонии прямой силой оружия. А почти через полвека, в конце декабря 1991 года, спуск красного флага над Кремлем стал сигналом не только развала Советского Союза, но и концом упорствующей в своей неправоте идеологии, также стремившейся к глобальному доминированию.
Май 1945 года уже обозначил новую позицию Америки в качестве главной демократической державы мира; декабрь 1991 года утвердил Америку как первую в мире подлинную глобальную державу. Парадоксально, что разгром нацистской Германии повысил международный статус Америки, хотя она и не сыграла решающей роли в военной победе над гитлеризмом. Заслуга достижения этой победы должна быть признана за сталинистским Советским Союзом, одиозным соперником Гитлера. И напротив, роль Америки в политическом поражении Советского Союза была действительно центральной.
По крушение Советского Союза не было ни столь четко обозначенным, ни столь внезапным, как капитуляция нацистской Германии и имперской Японии. Оно было беспорядочным, затянувшимся, проблематичным в смысле возможных последствий, вызванным противоречивыми причинами, и двусмысленным по своим проявлениям. Даже само переименование Советского Союза в Содружество Независимых Государств вызывало вопросы. Было ли это «Содружество» лишь новым названием старой российской имперской системы или новая империя, которая управлялась столь длительное время из Кремля, действительно распалась?
Усиливало неопределенность и то, что дискредитация советского коммунизма и дезинтеграция Советского Союза не могли быть объяснены лишь одной причиной или обозначены точной датой. Декабрь 1991 года был по существу символической датой, кульминацией целой серии событий, неудач, ошибок и действий, как внутренних, так и внешних, которые, сложившись вместе, разнесли все более загнивавшее сооружение, догматически претендовавшее на непобедимость и историческую неизбежность. Только позднее мир оказался в состоянии полностью оценить геополитическое и идеологическое значение этого тектонического разлома.
Последствия произошедшего, столь явственно видимые в 1945-м, не были столь ясными в 1991-м. В 1945 году возможности, принесенные победой, были наивно охарактеризованы как нечто, по словам Франклина Делано Рузвельта, означающее «один мир», хотя это нечто уже было разделено на два лагеря. От радости, что пришел конец кровавой бонне, и от надежд на всеобщий мир люди буквально танцевали на улицах. Четыре с половиной десятилетия спустя их реакция была менее ясной. В столицах победоносного Атлантического союза не было танцев на улицах, когда распался Советский Союз. Конечно, еще до этого проявлялась радость в новой Варшаве, освободившей сама себя, а позднее — в Праге и Будапеште и во вновь воссоединенном Берлине, но Запад выражал скорее чувство облегчения, нежели энтузиазма.
Усложняло официальное восприятие событий и сдерживало ожидания людей то, что к концу холодной войны мир, который приняла Америка накануне XXI века, не находился в состоянии покоя и подлинного мира. Избавившись от призрака третьей глобальной войны между двумя возглавлявшими два лагеря сверхдержавами, вооруженными до зубов ядерным оружием, мир обратился к более узким заботам. Он стал более чувствительным к усиливающимся националистическим страстям и этнической нетерпимости, более склонным погружаться в эгоистическое удовольствие традиционных антагонизмов и религиозное неистовство. Таким образом, конец холодной войны не только возбудил надежды; он также разжег новые страсти, менее масштабные по сути, но более примитивные по своим побуждениям.
Тем не менее, возможности, которыми фактически располагала Америка, были гораздо большими, чем в 1945 году, хотя и менее ясными. Американская держава не имела себе равного соперника; никакая угроза не исходила больше для нее ни с западного, ни с восточного, ни с южного фронта великой холодной войны на огромной шахматной доске Евразии. Европа в 1991 году, хотя все еще и полуразделенная, активно «атлантизировала» себя. Ее западная часть была прочно привязана к США узами НATO, в то время как восточная, только что освободившись от советского доминирования и снова став Центральной Европой, жаждала допуска в привилегированное и во многом идеализированное ею Евроатлантическое сообщество. Воссоединение Германии происходило в атмосфере восторгов от выхода из-под опеки и одновременно серьезном недооценки долговременных социальных трудностей и финансовых затрат.
