Джимми – брат, которого Эмма выбрала в сообщники, – шоколадным пломбиром не интересовался, хотя запросто мог бы лакомиться им как минимум дважды в месяц. У него были другие интересы. Полтора года назад Джимми совершил крупную покупку: на все деньги, которые ему подарили на день рождения и Рождество, приобрел в «Вулвортсе»[2] японский транзисторный приемник, а потом еще докупал для него батарейки. Радио, пожалуй, им понадобится. Вот и еще одно доказательство того, что Эмма не ошиблась в выборе.

По субботам Эмма выносила мусорные корзины – занятие, которое она глубоко презирала. Их было так много! У каждого члена семьи – собственная комната и собственная корзина (кроме мамы и папы, у которых то и другое было общее). Вдобавок Стив именно по субботам вытряхивал в мусор стружки из карандашной точилки. Эмма не сомневалась, что это он нарочно.

Однажды в субботу, вынося корзину из родительской комнаты, она слегка потрясла ее, чтобы содержимое улеглось плотнее и не сыпалось на пол. У мамы с папой всегда была самая полная корзина, потому что она у них одна на двоих. Когда Эмма тряхнула корзинку, из-под салфеток со следами помады показался уголок красного прямоугольника. Она извлекла его кончиками пальцев, словно пинцетом. Это оказался проездной билет до Нью-Йорка на десять поездок. Обычно такие билеты оседают не в мусорных корзинах пригородных домов, а в карманах контролеров. Девять поездок контролер отмечает, пробивая на билете дырочки компостером, а на десятый раз забирает билет. Женщина, которая в прошлую субботу приходила к ним убирать, наверно, увидела девять дырочек и подумала, что проездной уже не пригоден. Она-то никогда не ездила в Нью-Йорк, а Эммин папа не следил за такими пустяками, как мелочь и проездные билеты.

Один взрослый билет – все равно что два детских. Теперь Эмма и Джимми могли просто сесть в электричку и спокойно ехать, не покупая билетов в кассе и не боясь, что дежурный по вокзалу начнет приставать с дурацкими вопросами. Какая находка! Из мусорной корзины, из салфеток, выпачканных помадой, Эмма выудила бесплатную поездку. Это знак, решила она. Это приглашение в путь. Решено, они отправляются в среду!

В понедельник днем, на остановке, Эмма попросила Джимми сесть в школьном автобусе рядом с ней: ей нужно сказать ему очень важную вещь. Обычно сестра и братья не дожидались друг друга и были сами по себе – кроме Кевина, за которым все по очереди присматривали, каждый по неделе. Занятия в школе начинались в среду после Дня труда[3]; следовательно, их «трудовая повинность», как называла это Эмма, тоже всегда начиналась по средам. Кевину было всего шесть, он учился в первом классе, и все с ним чересчур носились, особенно мама – так считала Эмма. Еще она считала, что Кевин – маменькин сынок, безнадежно избалованный и испорченный. По идее, к рождению четвертого ребенка родители должны были уже чему-то научиться. Однако же не научились. Кстати, Эмма что-то не могла припомнить, чтобы в первом классе за ней кто-нибудь «присматривал». Мама просто встречала ее каждый день на автобусной остановке.

Джимми подчинился с большой неохотой. Он хотел, как всегда, сидеть рядом со своим другом Брюсом. Обычно в автобусе они играли в карты, каждый день доигрывая вчерашнюю партию. (Если вам, Саксонберг, интересно, то играли они в «войнушку». Игра эта довольно простая и не слишком изысканная. Вы кладете карту, ваш соперник кладет свою, и тот, чья карта старше, забирает обе. Если же у обоих выпадают карты одного достоинства, тут и начинается «войнушка»: игроки снова выкладывают по карте, и победитель забирает все.) По вечерам, перед тем как выйти из автобуса, Брюс забирал свою часть колоды, а Джимми – свою, и оба давали друг другу слово не тасовать карты. Выглядело это так: когда автобус подъезжал к дому Брюса, игра прекращалась, каждый перехватывал свои карты резинкой и, плюнув на карты друга, произносил страшные слова: «Да отсохнет твоя рука, если перетасуешь!» – после чего клал свою стопку в карман.

Эмма находила этот ритуал омерзительным, поэтому не испытывала ни малейших угрызений совести, отрывая брата от его драгоценной игры. Джимми с самым мрачным видом плюхнулся на сиденье и втянул голову в плечи. Нахохленный, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, он был похож на маленького стриженого неандертальца. Эмма молчала – ждала, пока брат остынет.

Джимми заговорил первым:

– Слушай, Эм, ну почему б тебе не сказать эту твою важную вещь Стиву?

– Потому что Стиву я не хочу ее говорить – непонятно, что ли?

– А ты захоти! – настаивал Джимми. – Захоти, а?

– Джимми, – Эмма решила, что пора произнести заранее заготовленную фразу, – нас ждет величайшее приключение в жизни! И я выбрала тебя в спутники.

– Выбрала б кого-нибудь другого, – пробурчал Джимми.

Эмма не ответила и отвернулась.

– Ну ладно, – сказал Джимми, – раз уж ты меня выдернула, давай рассказывай.

Эмма по-прежнему смотрела в сторону. Джимми заерзал:

– Эй, выкладывай, говорю, раз уж ты меня тут держишь!

Эмма молчала.

– Убиться! – взорвался Джимми. (У него получалось «убицца».) – Сперва сорвать мне игру, а потом играть в молчалку. Так нечестно!

– В молчанку.

– Чего?

– Не чего, а что. Играть в молчанку. А не в молчалку.

– Зануда! Давай, колись!

– Нам предстоит величайшее приключение в жизни, и я выбрала тебя, – повторила Эмма.

– Спасибо, – фыркнул Джимми. – Это я уже слышал. И что дальше?

– Я решила убежать из дома. Вместе с тобой.

– А почему со мной? Почему не со Стивом?

Эмма вздохнула:

– Потому что из-за Стива я и решила бежать. Не только из-за него, конечно. Короче, не хочу со Стивом. Хочу с тобой.

Джимми против собственной воли ощутил себя польщенным. (Лесть – великая сила, верно, Саксонберг? Дайте ей, как Архимеду, точку опоры – и она перевернет мир!) На смену мысли: «Почему я?» – пришла другая: «Меня избрали! Я – избранный!» Джимми расправил плечи, приосанился и заговорщицки прошептал, почти не разжимая губ:

– Ладно, Эм, все ясно. Значит, рвем когти. Когда?

«Что за выражения?!» – хотела было возмутиться Эмма, но сдержалась.

– В среду. Слушай внимательно. План таков…

– План должен быть сложным! – перебил Джимми. – Чем сложнее, тем лучше. Обожаю трудности!

Эмма улыбнулась.

– Слишком сложный не сработает! Нужно проще, тогда все получится. Это будет в среду, потому что в среду – уроки музыки. Я вытащу скрипку из футляра и сложу туда свои вещи. А ты свои положишь в футляр от трубы. Возьми побольше чистых трусов, маек, носков и хотя бы одну запасную рубашку.

– По-твоему, все это влезет в футляр от трубы? Это же труба, а не контрабас!

– Что не поместится – сунешь ко мне. Портфель тоже возьми. И транзистор!

– А можно я буду в кроссовках? – спросил Джимми.

– Конечно! Вот тебе и еще один плюс: не нужно будет все время носить ботинки.

Джимми улыбнулся, и Эмма поняла, что момент настал.

– И деньги захвати… все, какие есть, – сказала она равнодушным голосом. – Кстати, сколько их у тебя?

Джимми отвернулся к окну:

– А тебе зачем?

– Ради бога, Джимми. Мы вместе или нет? Если мы вместе, значит, у нас не должно быть секретов друг от друга. Так сколько?

– А тебе можно доверять? Не проболтаешься?

Эмма обиделась:

– А я спрашивала, можно ли тебе доверять? Или, может, просто взяла и доверилась?!

Она сжала губы и с шумом выпустила воздух из ноздрей. Будь этот звук чуть громче, можно было подумать, что она презрительно фыркнула.

– Понимаешь, Эм, – прошептал Джимми, – дело в том, что денег у меня много.