Морозов проверил исправность скафандров, и разведчики вышли из кабины в тесный шлюз вездехода. Открылась наружная дверь, воздух с убывающим свистом устремился в нее, и последним звуком перед погружением в безмолвие были щелчки терморегуляторов, включивших обогрев скафандров.

Трудными были первые шаги. Плутон «тянул» сильно, двойной тяжестью налилось тело, поламывало в суставах ноги. Впрочем, разведчики были привычны к перегрузкам и знали, что сумеют приспособиться. Они огляделись. Низко над горной грядой стояла яркая звезда — Солнце. Плутоновый день подходил к концу, скоро звезда зайдет, а вместе с ней погаснет скудный свет, и тогда эту местность зальет абсолютная мгла.

Они подождали, пока глаза привыкнут к темноте, и направились в сторону, в которой находилось нечто, обнаруженное в инфракрасных лучах. Вдруг Морозов схватил Лавровского за руку, его голос ударил из шлемофона в уши биолога:

— Назад!

По черной каменистой поверхности к ним подползала змея — так в первый миг показалось Морозову. Но тут же они разглядели, что это не змея. Полз как бы поезд, составленный из кирпичей темно-серого цвета, с металлическим блеском. «Поезд» двигался быстро, по-змеиному волнообразно, в том направлении, в каком они шли.

— Что это, Лев Сергеевич?

— Не знаю. Если можно, разговаривайте потише.

Морозов убавил громкость своей походной рации. Не нравилась, не нравилась ему эта зловещая планета, ничего тут нет человеческого, пусть бы убиралась со своими двуногими тюленями обратно в Пространство, из мрака которого некогда вынырнула и прибилась к Системе.

Еще ползли «поезда», и Морозов, вскинув кинокамеру, начал съемку. Пленка была высокочувствительной, и он надеялся, что скудного света для нее хватит. Он захватил в объектив и Лавровского, наклонившегося над «поездом» и светящего ручным фонариком.

— Посмотрите, Алеша, — позвал биолог.

В свете фонарика Морозов увидел, что на каждом кирпиче вырезан сложный узор. Он принялся снимать с близкого расстояния, и тут перед ними возник абориген с палочкой в руке — тот самый, которого они видели у холмов, а может, другой. Лавровский медленно обвел его лучом света. Абориген был обтекаемый, кругленький. С плоского лица смотрели из узеньких щелок недобрые черные глаза. Одежды на нем не было, тело покрывала густая серая шерсть с металлическим отливом, а на животе поблескивала золотистая квадратная пряжка. Ноги были толстые, круглые — тумбы без ступней, — и казался этот обитатель Плутона дурной и неудачной карикатурой на человека. Но, подумал Морозов, не кажемся ли ему карикатурами мы? Думая таким образом, он навел на аборигена камеру и начал снимать. Он обратил внимание на расплюснутый нос плутонянина, на венчик черных волос вокруг голой макушки. Ни рта, ни ушных раковин у него не было. Да и не нужны ему уши в этом безмолвном безатмосферном мире. Кремниевый организм? Не похоже как-то. Кремний — твердость, а этот… он кругленький, жирненький по-углеродному… Впрочем, Морозов точно не знал, как должен выглядеть кремниевый организм.

Лавровский погасил фонарик. Он сделал попытку к общению: указал на себя и Морозова, поднял руку кверху — мол, мы прилетели оттуда. Ответной реакции не последовало. Еще секунду или две абориген стоял неподвижно, а потом длинными прыжками, отталкиваясь то одной, то другой ногой, унесся в ту сторону, куда ползли «поезда».

— Как видно, он здешний начальник, — сказал Морозов. — Президент Плутона… Пойдем дальше? Учтите, что мы уже отошли от машины больше, чем на сто метров.

— Вы можете вернуться в машину. — Лавровский двинулся вперед.

— Как бы не так, — пробормотал Морозов.

Он уже видел впереди слабо светящееся пятно и, приблизясь, разглядел невысокое бесформенное сооружение, к которому и текли «поезда». Вокруг сооружения были раскиданы груды кирпичей, и аборигены — темная подвижная толпа — растаскивали их, уносили куда-то в сторону, сваливали там поклажу и быстрыми прыжками возвращались, чтобы снова проделать ту же операцию. Эти не обнаружили никакого интереса к появлению разведчиков, они без передышки работали, им некогда было отвлекаться.

Далекое солнце заходило, наступала полная темнота, и Морозов торопился снять при последнем свете сооружение и работающих вокруг него аборигенов.

Между тем сооружение это росло на глазах. По расчищенному широкому проходу к нему подползали «поезда» и, не останавливаясь, будто притянутые, текли по стволу строящейся конструкции, наращивая ее и выпячивая отростки ветвей. Все тут было в непрерывном движении.

В шлемофоне пропищал сигнал вызова, Морозов ответил и услышал строгий голос Прошина:

— В чем дело, Морозов? У вас остановились часы?

Пришлось оправдываться: тороплюсь до захода солнца закончить киносъемку, тут строят «Дерево»… да, они явно строят «Дерево», пока все понять невозможно, но ясно одно: очень серьезная энергетика… Что? Вас понял. Нет, враждебности не выказывают.

С заходом солнца пала непроглядная ночь. Светя под ноги фонариками, разведчики пошли обратно к вездеходу. В шлюзе Морозов повернул кран на баллоне с сжатым воздухом. Тесная камера быстро наполнилась, и, сравняв давление, Морозов отдраил дверь в кабину. Сняв шлемы, разведчики повалились на узкие диванчики вдоль бортов. Усталость была страшная — будто не аборигены, а они таскали кирпичи несколько часов без передышки.

Минут через десять Морозов заставил себя подняться. Подключив к перископу прожектор, оглядел горизонт. Поблизости не было никого. На горном склоне продолжали копошиться плутоняне, для них, как видно, не существовало ночи, не существовало сна.

— Лев Сергеевич, вы не спите? — сказал Морозов. — Нам нельзя без наблюдения, давайте установим вахту. Каждые два часа — так устраивает? Ну, спите, через два часа разбужу вас.

Некоторое время было тихо. Лишь в отопительной батарее, работавшей в максимальном режиме, что-то слабо гудело. Морозов клевал носом, но всякий раз вскидывался, таращил глаза в окуляры перископа. Раз ему показалось, что там, снаружи, мелькнула тень.

— Вы сказали: «серьезная энергетика», — раздался вдруг голос Лавровского. — Что вы имели в виду?

— А я думал, вы заснули, — посмотрел Морозов на биолога, лежавшего на спине с закрытыми глазами. — Да, энергетика очень серьезная. По-моему, кирпичи, из которых они строят «Дерево», — это блоки тау-аккумуляторов. Готовое «Дерево», вероятно, состоит из миллионов таких блоков, оно должно обладать огромной мощностью.

— Огромной мощностью, — повторил Лавровский. — Похоже, что так. Они умеют аккумулировать космическое излучение. Но почему в таком случае они выбрасывают накопленную мощность?

— И я об этом думаю. Непонятно… Вы не хотите поесть чего-нибудь?

— Нет.

Осмотрев в очередной раз горизонт, Морозов коротко доложил Прошину обстановку («все спокойно на Плутоне») и откинулся на спинку кресла. Ему хотелось представить себе Марту улыбающейся, счастливой, но почему-то она явилась его мысленному взгляду озабоченной, светлые брови были подняты, и она как бы всматривалась с тревогой во что-то далекое. Не тревожься, милая. На Плутоне все спокойно.

Все спокойно. Только на горном склоне идет непонятная беспрерывная работа, а в той стороне, куда змеями ползут «поезда», вырастает «Дерево». Вместо распавшегося (груды выработанных кирпичей, или правильнее — блоков) они строят новое «Дерево», и пока не построят его, кажется, прямой угрозы для разведчиков нет. Но строят быстро… Если бы знать, какого размера оно должно достигнуть… Тау-станция. Огромная станция, способная не только поглощать тау-поток из космоса, но и превращать его в направленное излучение, способная сжигать… как сожгла тогда «Севастополь»…

Он увидел: на пределе прожекторного луча появились двое… нет, три фигуры. Кажется, палки в руках. Стоят, смотрят на вездеход. Знать бы, о чем они говорят. Как они общаются? Звуковой речи ведь у них быть не может. Тут не установишь контакт. Хотя почему? Можно — рисунками. Что-то они не выглядят этакими доброжелательными братьями по разуму, стремящимися к общению и пониманию…