Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Не сдать, а повернуть против общего врага. Командование отрядом останется за тобой, и никто из рабов не понесет наказания, им будут платить как воинам. Если ты проявишь доблесть в боях с гадирцами, то будешь произведен в блистательные.

– Почему уж сразу не в светозарные?

– Не до шуток, Ретобон. – Тордул сердито сдвинул брови. – Хорошенько подумай, поговори с людьми. Павлидий не хочет лишней крови, он рассудил по-государственному. И только одно у него условие: вы должны выдать сумасшедшего, который называет себя Эхиаром.

Ретобон переглянулся с Нирулом, невесело улыбнулся.

– Недорого просит Павлидий, – сказал он. – За одного сумасшедшего – свобода для всех, а мне – серебряные пряжки блистательного.

– Недорого, – согласился Тордул.

– Значит, так, – заключил Ретобон. – Выдать проходимцу законного царя Тартесса. А когда с нашей помощью вы одержите победу, нас переловят, как кроликов, – ведь на каждом из нас выжжен рабский знак. И не миновать нам нового рабства. Верно я говорю? – он повысил голос и оглядел своих помощников.

– Послушай! – закричал Тордул, выкатывая глаза. – Заклинаю тебя прежней дружбой – забудь обиду! Ты пострадал от верховного жреца Павлидия, но царь Павлидий будет милостив к тебе. Сейчас не время для обид: Тартесс в опасности!

– Не верю я Павлидию! А тебе – еще меньше, предатель! Уходи!

Тордул круто повернулся, пошел к лесной опушке.

– Эй ты, блистательный! – крикнул вслед Ретобон. – Верно ли говорят, что твой отец отравил Аргантония?

Погруженный в мрачное раздумье, Тордул прошел галерею Венценосной Цапли и через зал Серебристого Овна направился к царским покоям. У колоннады стояла группа придворных, от нее отделился Сапроний и побежал навстречу Тордулу. Толстое брюхо его тряслось, прыгали подбородки.

– Заступись за меня, блистательный Тордул, – задыхаясь, проговорил он. – Это все наветы Кострулия…

– В другой раз. – Тордул попытался обойти толстяка, но тот вцепился в его гиматий.

– Когда я читал оду на восшествие Ослепительного Павлидия, – быстро заговорил Сапроний, – все слушали с восторгом, да, с восторгом. Я сам видел у многих слезы на глазах. А злопакостный Кострулий слушал и загибал пальцы – считал слоги…

– Говори короче, мне некогда.

– И он расчислил по слогам, что имя «Павлидий» вставлено в оду вопреки размеру. Будто бы по размеру стиха получается «Миликон»…

– Не надо заготовлять оды впрок, – посоветовал Тордул.

– Да посуди сам, блистательный, – взмолился Сапроний. – Оду надо прочесть в день восшествия на престол, а на ее составление и шлифовку у меня уходит три-четыре месяца…

– Шел бы ты в волопасы, если не поспеваешь за событиями.

Тордул вырвался и быстрым шагом пошел дальше. Сапроний растерянно поморгал, крикнул вслед:

– Это все Кострулий! Он всегда завидовал моему таланту!

У дверей царских покоев ожидал приема Амбон, недавно назначенный верховным казначеем. Он вежливо, но с достоинством поклонился Тордулу и протянул руку назад. Старичок раб проворно подал амфорку с благовонием. Тордул с изумлением узнал в старичке Эзула. Канатный купец был одет в неприличную для его возраста короткую одежду, которая оставляла открытыми тощие безволосые ножки, – такие одежды носили в Тартессе домашние рабы из молодых. Под мышкой у Эзула была связка пергаментов, в левой руке он держал поводки двух жирных кошек.

– Ты что здесь делаешь, Эзул? – Тордул не смог удержаться от улыбки.

Эзул смущенно захихикал.

– Он носит мою поклажу и причесывает моих кошек, – объяснил Амбон, нюхая благовоние. – И хотя он иногда ленится и заслуживает палки, я доволен его послушанием.

– Блистательный Амбон, – захныкал Эзул, – зачем ты говоришь о палке? Разве я не стараюсь угодить тебе?

– Ты не должен забывать, что я спас тебя от рудника, старый мошенник.

– Как я могу забыть, благодетель? Я всем доволен – и едой и кровом, только об одном слезно молю: хотя бы иногда кинь мне со своего стола что-нибудь сладкое…

Стражники, стоявшие у царских дверей со скрещенными копьями, посторонились, и Тордул шагнул в покои отца. Павлидий сидел в кресле с любимым длинношерстным котом на коленях. На нем был роскошный белый гиматий с золотыми изображениями Нетона. Перед царем стояли верховный судья Укруф в черной простой одежде и дородный военачальник, весь в серебряных пряжках и браслетах.

Павлидий поглядел на сына сквозь зеленое финикийское стеклышко.

– Они отказались, – отрывисто сказал Тордул, кидаясь на мягкую скамью. – Опасаются, что ты их обманешь.

– Рабы – они и есть рабы, – презрительно сказал Укруф.

– Ослепительный, дай мне подкрепление, и, клянусь громами Нетона, мои воины сегодня же поднимут их всех на копья! – прорычал военачальник. Серьги и браслеты звякали в такт его словам.

Павлидий покачал головой.

– Гадирская конница стоит у восточного рукава Бетиса, – сказал он. – Они только и ждут, чтобы мы оттянули заслон от реки.

– Да я и не прошу снимать оттуда воинов. Дай мне отряд дворцовой стражи – и сегодня к вечеру я сложу головы бунтовщиков к твоим царским ногам.

– Нет, – сказал Павлидий. И, помолчав, повторил: – Нет.

– Твоя воля. – Военачальник потеребил завитую бороду. – Тогда придется ждать, пока они околеют от голода.

– Ждать тоже нельзя. Через три дня праздник Нетона, к этому дню с бунтовщиками должно быть покончено. – Зеленое стеклышко снова уставилось на Тордула. – Ты узнал, где они держат самозванца?

– Я ходил гонцом, а не соглядатаем, – резко ответил Тордул.

Павлидий поджал губы. Промолчал.

– Ослепительный, – сказал военачальник, – сегодня ночью к нам перебежал один из бунтовщиков. Если пожелаешь, я его допрошу.

– Вели привести его сюда.

Тордул хотел было выйти следом за военачальником, но Павлидий остановил его:

– Мне может понадобиться твой совет. Останься.

– Не очень-то ты прислушиваешься к моим советам, – проворчал Тордул, глядя в узкое оконце.

– Всему свое время, сынок. Прежде всего нужно покончить с бунтом. Тогда мы сможем отбросить гадирцев и дать бой карфагенянам. Сам видишь, положение трудное. А все потому, что Аргантоний слышать ничего не хотел о Карфагене. Он был уверен, что никто не осмелится напасть на Тартесс.

– Слыхал я, будто Аргантоний помер не своей смертью. Верно это?

– Кто тебе сказал?

– Слух такой ходит.

Павлидий почесал кота за ухом, кот блаженно щурился.

– Укруф, – тихо произнес царь, – вели своим людям прочистить уши. Шептунов – хватать и лишать свободы. Пусть глашатаи прокричат мой указ: у распространителей недозволенных слухов будут вырваны языки.

– Исполню, Ослепительный.

Тордул живо встал перед Павлидием.

– Отец, ты обещал, что твое правление не будет жестоким.

– Да, обещал. Но сейчас военное время. Ты еще не искушен в государственных делах и не знаешь, что жестокость бывает вынужденной. Многие подданные сами не знают, чего им надо, и, когда языки у них слишком развязываются, правитель обязан примерно их наказать. Без этого никак нельзя. – Павлидий пощекотал кота под мордой. – Но ты не беспокойся, сынок, как только в Тартессе станет спокойно, я сделаю все, что обещал тебе.

– Ты бы мог уже сейчас отменить лишние титулы.

– При первой возможности я это сделаю.

– И улучшить пищу для рабов.

– Обязательно, сыпок. Сразу же по окончании войны.

Тордул схватил кота за хвост, дернул. Кот озлился, завопил нехорошим голосом.

– Зачем мучишь животное? – Павлидий легонько ударил сына но руке.

– Кош-шечка, – прошипел Тордул сквозь зубы. – Не надо кричать, а то я оторву тебе хвостик.

Он круто повернулся, выбежал из царских покоев.

– Немножко горяч, – сказал Павлидий. – Я бы хотел, Укруф, чтобы ты почаще с ним беседовал. Ты и Кострулий.

– Кострулий, как и все ученые, недостаточно терпелив, – ответил Укруф. – Я сам займусь Тордулом. Мысли его опасны. Малейший слух об отмене титулов может вызвать брожение в умах. Это расшатывание Основы Неизменяемого.

34
{"b":"18185","o":1}