Оказалось, что мы по-прежнему сидели на лавочке, только мальчик неуловимо изменился. В глазах появился разум, что ли. Широко открыв глаза, он смотрел вокруг, будто не веря увиденному. Потом мелькнула радость, будто он кого-то узнал, и вдруг глаза стали мутнеть, закатываться, его начало трясти. Перепугавшись, я обхватила, его, но как будто сделала только хуже — у мальчика начались судороги, а на губах выступила пена. И в дополнение к этому ужасу над головой раздался вой, только отдалённо напоминающий женский голос. Что-то вроде.
— Ааааа… Убилииии… Ведьма….
Меня схватили за волосы, руку, оттаскивая от скамейки, мальчика подхватил какой-то мужчина, а на меня вдруг посыпались удары. По голове, лицу, телу. Женщины, несколько минут назад чинно гулявшие с детьми, вдруг превратились в зверей, с ненавистью в глазах пытавшихся меня убить. Толпа — это всегда страшно, а когда она вся против тебя… Сопротивляться было бесполезно, и я на первых порах пыталась закрыть лицо, но людей это только заводило ещё больше. Ещё немного, и меня бы просто забили прямо у лавочки.
Потом чьи-то жёсткие пальцы схватили меня за волосы и выдернули из толпы. Грубый мужской голос заорал
— А ну назад! Стоять! Её должны судить и сжечь, чтобы следа не осталось! Назад! Мы отведём её к судье!
Кровь лилась из разбитых носа и губ, один глаз начал заплывать, всё тело болело, и дальнейшее я помню как сквозь туман. Меня тычками и пинками погнали куда-то, временами заставляя просто бежать. По сторонам время от времени слышались гневные крики, требовавшие моей немедленной смерти, и в какой-то момент я даже почувствовала нечто вроде благодарности к мужчинам, гнавшим меня к неведомому судье. Там меня перестанут бить, я всё объясню и меня, конечно же, отпустят. Я ведь ни в чём не виновата, да и в парке остались девочки, которые могут не найти дорогу домой. Меня обязательно должны отпустить!
Но судья на сегодня уже закончил работу, и меня отправили в тюрьму, располагавшуюся рядом. Просто передали с рук на руки тюремщикам, расписав про меня всякие глупости, которые я точно не совершала. Но это никого совершенно не волновало. Меня снова тычками погнали по коридорам и толкнули в камеру. Двое тюремщиков зашли следом. Один приподнял повыше факел и стал меня рассматривать. Наконец с усмешкой произнёс, обращаясь к напарнику.
— Ну что, развлечёмся?
Второй засомневался.
— Ей завтра к судье.
— А кто её будет спрашивать и слушать? — заржал первый — То, что про неё рассказали, хватит на десять казней, а наш, сам знаешь, на расправу скор. Прочитает донос и тут же отправит на костёр или колесо, она и рта раскрыть не успеет.
Видя сомнения напарника, начал расстёгивать пояс.
— Ну, как хочешь. А я попользуюсь — чо уж добру пропадать.
Меня больше поразило, не то, что мной хотят попользоваться, а то, что позарились на такую — избитую, в крови. Это уже не неуёмная похоть, скорее извращенство. Орать, сопротивляться? Бесполезно. Два мужика в подвале сделают со мной что хотят. Единственное, что я могу сейчас сделать — немного испортить им удовольствие. Я чуть усмехнулась.
— Ты уж позови ещё двоих, а то с вашими огрызками двоих мне будет мало.
Тюремщик усмехнулся в ответ.
— Ничего, после знакомства с моим малышом ты будешь орать… от радости.
Я улыбнулась уже откровенно нагло.
— Ты забываешь, что я — ведьма. У всех, кто прикоснётся ко мне, на следующий день его мужская гордость будет висеть как дойки на коровьем вымени — я снова улыбнулась — пожалуй, у коровы-то будет побольше и потвёрже…
Наглость и сплошной блеф, но мужиков пробрало. Да и как не поверить, если они сами только что говорили, что я — ведьма. С усмешкой, презрительно, но всё же. А проверять, вру я или нет — на такое вряд ли решится хоть один мужчина. «Озабоченный» помрачнел, переглянулся с напарником и молча стал затягивать пояс. Но не ушёл, как я ожидала, а стряхнул с крепления на поясе свёрнутый кольцами кнут.
— Без моей ласки сегодня ты всё равно не останешься.
Коротко, без замаха, хлестнул меня. Кнут обвил тело, и не заорала я только потому, что дыхание перехватило от боли. Дыхание чуть отпустило, но я стиснула зубы, чтобы не кричать. Не дождавшись моей реакции, тюремщик ударил снова и снова, всё больше распаляясь. В другое время я давно бы уже визжала, закрывалась, убегала. Но не сегодня. Что-то во мне изменилось. Стиснула зубы так, что они заскрипели. Ещё позволила себе скрестить руки на груди, чтобы не дёргаться и не было видно, что меня колотит. Ну и ещё была маленькая надежда, что это хоть немного убережёт грудь.
Боль была нестерпимой, но, на моё счастье, после пятого удара я просто потеряла сознание. Что со мной делали после этого, я надеюсь никогда не узнаю…
Наверное, я бредила. Да наверняка бредила, потому что сон не может быть таким страшным и таким бесконечным. Я помнила, что меня били, что тело должно болеть, но это было незначительной мелочью по сравнению с тем, что окружало меня. Боль и ужас, страх и отчаянье волнами накатывали на меня со всех сторон. Казалось, весь мир вокруг меня содрогался от боли и жаловался мне, словно я могла помочь ему. Какие-то непонятные тени, образы, обрывки воспоминаний лились потоком, делая собственную физическую боль незначительной. Но вскоре я поняла, что долго я так не выдержу и сама сойду с ума от чужой боли.
Бессознательно, как учила мама, начала строить вокруг себя защитный кокон. Он получался тоненьким, золотистого цвета, но всё-таки спас меня от наступающего безумия. Стало легче, и теперь я просто бредила, радуясь собственной боли словно награде. Потом догадалась сделать ещё один кокон, поменьше, спрятавшись в него уже от собственной боли и окружающего. В наступившей тишине свернулась калачиком, пытаясь спрятаться от всего. За что они со мной так?!
Ощущение времени я потеряла. В какой-то момент где-то далеко-далеко послышались голоса, как будто разговаривали два человека. Потом вроде меня несколько раз пнули. Потом вроде на меня обрушилась вода. Это было почти приятно, но где-то очень далеко, и я не захотела просыпаться. Ещё вода, ещё, ещё, но просыпаться совершенно не хотелось — наконец-то я нашла покой в своём золотом коконе. Потом одни из голосов угрюмо произнёс.
— Похоже, Занх, вчера ты перестарался.
Второй голос зло огрызнулся.
— Ничего, пузыри пускает — значит в чувство приведём.
Неожиданно ко мне устремился новый поток острой боли. Кокон спас меня, хотя сам почти весь буквально почернел, и до меня докатились только отголоски. Голос стал озлобленным.
— Сучка… Неужели и правда всё? — и почти сразу же — Что уставился, жалко стало? Ничего, ей всё равно так и так было подыхать.
Первый голос тоже стал злым.
— А что мы скажем?
— А что такого? Сдохла от вчерашних побоев возмущённой толпы. Делов-то.
— Ты что, плохо слышишь или последние мозги потерял? Приказано доставить к следователю-магу! Доставить, не причиняя вреда и вежливо! Вчера она пришла сюда своими ногами, и когда мы притащим её, и следователь увидит, что ты с ней сделал, что он сделает с тобой?
Воцарилась тишина, затем второй голос ответил уже не так уверенно.
— Что, первый раз такое делали?
— По приказу — не первый. Но эта сучка видно кому-то очень нужна, если прислали даже посыльного.
Снова установилась тишина.
— Что будем делать?
— Выполнять приказ. Погрузим на телегу, вывезем на свалку и выбросим. А следователю скажем, что сдохла по дороге. И молись всем своим богам, чтобы у него не появилось сомнение — как ты выполняешь свою службу.
Меня подняли и куда-то потащили. Потом бросили на какие-то доски (наверное, в телегу). Потом куда-то долго ехали. Потом меня просто сбросили на землю, я несколько перевернулась, скатываясь куда-то вниз, и телега, поскрипывая колёсами, уехала. Последние силы у меня кончились, и я отключилась окончательно.
