Отцы тем временем поговорили о том о сем. Когда Селсо вышел из хижины, Мануэль Лaco крикнул ему:

— Послушай, мучачо, что ж ты даже не зашел ко мне спросить, как я поживаю? Я ждал тебя.

— Времени не было, дон Мануэль, — ответил Селсо. — Мы ведь купили быков, и я хочу приучить их к плугу, прежде чем опять уйду.

— Прежде чем опять уйдешь? — переспросил Мануэль Ласо.

— Куда же ты собрался, сынок? — спросил, в свою очередь, отец Селсо.

Слова сына прозвучали для него так же неожиданно, как и для Мануэля Ласо.

— Заработать денег для женитьбы, — сказал Селсо, словно это было нечто само собой разумеющееся.

Мануэль Ласо поморщился и сказал:

— Я рассчитывал, что деньги для свадьбы ты заработаешь на кофейной плантации. Ведь ты два года прилежно работал.

— Да, дон Мануэль, работал. Но денег у меня нет. Поэтому мне снова придется уйти и попытаться их заработать.

Селсо не сказал, что отдал все свои деньги за быков. Отец его тоже промолчал. Куда именно ушли деньги, к делу не относилось. Важно было лишь одно: иметь возможность выкупить невесту. Речь шла здесь даже не о деньгах, а о свадебных дарах. Быть может, у дона Мануэля Ласо и мелькнула мысль о том, что отсутствие денег как-то связано с новыми быками Франсиско Флореса, но он считал, что не должен задавать лишних вопросов: дело от этого не менялось. Так или иначе, у Селсо не было денег, необходимых для покупки свадебных даров.

Франсиско Флорес сказал:

— Я обещал Селсо подарить ему двух быков, когда родится первый ребенок. Знаешь, дон Мануэль, я охотно отдам сейчас этих двух быков моему сыну.

— Быки не имеют никакого отношения к тому уговору, который у меня был с Селсо, — возразил Мануэль Ласо. — Ты ведь мне уже говорил, что подаришь быков Селсо, когда у него родится первенец. Спасибо тебе за доброе намерение. Но, повторяю, это не имеет никакого отношения к моему уговору с Селсо. Он должен самостоятельно, без твоей помощи, достать деньги на свадебные дары. Должен же я знать, черт подери, умеет ли этот балбес зарабатывать деньги! Ведь ты, надеюсь, не думаешь, что я отдам свою дочку лентяю, который не в состоянии добыть несколько песо! Селсо мне нравится, а девчонка сказала моей старухе, что и ей Селсо по душе. Но все эти нежности скоро проходят, остается только одно — умение работать и зарабатывать. Вот тебе мое последнее слово: ты сам должен заработать деньги, а не твой отец. Ведь получить мою дочь в жены хочешь ты, а не он. Я даю тебе еще два года сроку. Я мог бы выдать ее уже шесть раз замуж, если бы захотел. Но я был бы рад, если бы ты стал моим сыном, да и дочке ты нравишься. Поэтому я даю тебе еще два года, чтобы ты заработал деньги. Но больше двух лет она ждать не сможет.

Мануэль Ласо встал, протянул Франсиско Флоресу руку и крикнул в дверь хижины:

— Я пошел!

Мать Селсо подошла к дверям и сказала:

— Прощайте, дон Мануэль!

— Прощайте! — ответил дон Мануэль и вышел со двора.

Девушка, как испуганная собачонка, подбежала к Франсиско Флоресу, которого она так хотела видеть своим свекром, склонилась перед ним и поцеловала ему руку.

Франсиско Флорес положил свою руку на голову девушки и сказал:

— Ступай с богом, дочка!

Ни на кого не взглянув и не выпрямляя спины, девушка повернулась и быстрыми мелкими шагами побежала вслед за своим отцом. Но, оказавшись по ту сторону изгороди, она все же обернулась и через плечо бросила взгляд во двор, закрывая при этом лицо обеими руками.

Селсо стоял у столба, поддерживающего крышу дома, и строгал ножом какую-то палку. Глядя на то, как сосредоточенно он работает, можно было подумать, что он мастерит какую-то важную деталь для упряжи. На самом деле он строгал палку без всякой определенной цели. Он не посмотрел вслед девушке. Он как будто и не заметил брошенного ею взгляда, взгляда, который сверкнул сквозь прижатые к лицу пальцы, словно сквозь решетчатое окно. Только по этому пугливому взгляду и можно было понять, что для нее нет на земле другого парня, кроме Селсо.

Селсо поднял глаза, лишь когда, по его расчетам, отец с дочкой уже удалились шагов на двести. Его рука, сжимавшая нож, продолжала скоблить палку, так что он мог бы мигом опустить глаза, если бы заметил, что за ним наблюдают. Больше всего Селсо опасался, не заподозрит ли кто-нибудь, что он хочет, чтобы именно эта девушка, а не какая-нибудь другая стала матерью его пятнадцати детей. Еще до того, как Селсо отправился на кофейную плантацию, он иногда видел ее вблизи. Один раз — когда приехал священник крестить новорожденных в местной полуразвалившейся церкви. Другой раз — на свадьбе, когда он танцевал с ней четыре раза. Несколько раз обе семьи встречались, возвращаясь с рынка в Ховеле. Подсчитай Селсо все слова, которыми он успел за свою жизнь обменяться с девушкой, вышло бы слов восемнадцать — двадцать, не больше. Даже когда он пригласил ее танцевать, он не сказал ей ни слова, а просто подошел к ней и бросил ей на колени свой красный шейный платок, давая этим понять, что он оказывает ей честь и приглашает ее на танец. Да он и не знал, что говорят девушкам в таких случаях. Сказать ей, что сейчас холодно или жарко, что пойдет дождь или что она, наверное, хочет пить? Это она и сама знает. О чем же тогда ее спрашивать? Если бы он поблагодарил ее после танца или спросил: «Как ты поживаешь?» — это прозвучало бы так смешно, что в деревне еще долго судачили бы по этому поводу. И уж тем более незачем спрашивать, нравится ли он ей. А сказать ей, что она ему нравится, и вовсе немыслимо. Если она этого сама не понимает, значит, и речи быть не может, чтобы она стала когда-нибудь матерью его пятнадцати детей. Выйдет ли она за него замуж, было не его и не ее делом, а делом их отцов. Конечно, она могла сказать «нет», даже если бы мужчины и договорились, — это ее полное право. Но ведь любой другой парень из селения был ничем не лучше Селсо. Все мужчины одинаковы. Она не могла видеть разницы между ними. Как и любая другая женщина ее племени, она была не так воспитана, чтобы самой выбирать себе мужа. Незначительные различия, которые существуют между тем или иным женихом, замечает не девушка, а только ее отец. Различия заключаются в том, что один, например, пьяница, другой выпивает умеренно, третий водки в рот не берет. Или один, по мнению отца девушки, лентяй и бездельник, а другой — работящий и ловкий парень.

И тем не менее с того самого дня, как Селсо впервые договорился с отцом девушки о свадебных дарах, девушка стала сживаться с мыслью, что именно Селсо, только он один из всех мужчин на земле, определен ей судьбой. А Селсо, умей он выражаться поэтически, стал бы утверждать, что именно эта девушка, и только она одна, предназначалась ему провидением со дня сотворения мира.

Они поженятся, и настанет день, когда исполнится тридцатилетие их свадьбы, свадьбы, не освященной церковью, не зарегистрированной властями, состоявшейся только по благословению отцов. Прожив тридцать лет вместе, они не сумеют ответить на вопрос, были ли они счастливы. У них есть дети — некоторые умерли, другие живы, большинство уже женаты. Жизнь для них — непрестанный тяжелый труд. Если они прекратят работу хотя бы на месяц, им нечего будет есть — у них не будет ни кукурузы, ни бобов. Живут они в согласии, дружно. Жена слушается мужа больше, чем верующие — господа бога. Все, что говорит муж, — непреложный закон и для нее и для всех детей, независимо от того, живут ли они еще в отчем доме или уже выделились. Женщине никогда не приходит мысль оспаривать мнение или приказание мужа. Они вместе обсуждают, когда, где и почем продать излишки кукурузы, шерсть, шкуры, коз. Их мнения сходятся — хорошо, если нет — последнее слово остается за мужем. Быть может, через некоторое время выяснится, что мнение жены было более правильным, но она не станет чваниться и упрекать его, точно так же как набожный человек не станет сетовать на господа бога, когда всевышний, вместо того чтобы послать дождь, позволяет урожаю погибнуть от засухи.