Немцы стремятся и к городу Волхову, грозят разрушением Волховской ГЭС. Их успех, их выход к южному побережью Ладоги привел бы к созданию еще одного – третьего по счету – кольца.
Опасность для Ленинграда столь очевидна и столь велика, что все силы наших войск напряглись до предела. Я знаю – к Волхову, к Тихвину спешат наши подкрепления отовсюду, и из дальних тылов страны. Даже отсюда, из осажденного Ленинграда, стрелковые части и морская пехота и вооружение перебрасываются за Ладогу на самолетах. Какой критический сейчас момент!
Он сказывается и в этих ожесточеннейших боях на Невском плацдарме (наши наступающие здесь дивизии оттягивают часть немецких сил на себя), и в небывалой работе захолоделых наших заводов, производящих вооружение, и во многом, о чем пока нельзя писать…
Под Тихвином и под Волховом скапливаются для отпора немцам огромные силы. Все собравшиеся в лесном и болотистом районе южнее и юго-восточнее побережья Ладоги армии уже наносят немцам сильные контрудары!..
Население Ленинграда в массе своей об этой разыгрывающейся грандиозной битве пока, пожалуй, вообще ничего не знает, а подробности ее неведомы, конечно, даже и обычно во многом осведомленным отдельным военным корреспондентам. Происходящее точно известно только командованию.
Хочется знать все и о боях за Москву. Там, на волоколамском, на можайском, на малоярославецком направлениях, по-прежнему кипит гигантская по масштабам и напряженности битва, о которой можно судить по множеству эпизодов, описываемых в газетах…
И все-таки, все-таки жизнь в Ленинграде идет нормально, своим чередом… Театр Ленинского комсомола поставил комедию Гольдони «Забавный случай». Недавно была премьера, афиши висят на стенах, голодные зрители в шубах, презирая обстрелы и бомбежки, ходят на этот спектакль. Звучит симфонический оркестр в захолоделом зале Филармонии.
В Доме имени Маяковского – в клубе писателей – сегодня был «Устный альманах No 1». Собрание отметило, что преобладающее большинство ленинградских писателей находится в рядах действующих Красной Армии и Флота, сражаясь с врагом как оружием слова, так и непосредственно боевым оружием. Собрание почтило вставанием память тех членов своей семьи – писателей и поэтов, – которые погибли в боях за Родину.
Свои произведения читали Ольга Берггольц, Н. Браун, В. Кетлинская, А. Тарасенков и другие. Всеволод Вишневский выступил с большой речью, сказал ее хорошо. Тут же была организована выставка многих десятков книг и брошюр, выпущенных писателями за время войны.
Я был на этом собрании, беседовал с Вишневским, с другими писателями и журналистами, военными корреспондентами, которые пришли сюда, на этот редкий в наши дни большой литературный вечер.
18 ноября. 7 часов 20 минут вечера
Все, как всегда, – пишу во время бомбежки города.
Последние дни враг безумствует, подвергая город многочасовым бомбежкам во все время суток, кроме, пожалуй, немногих дневных часов, когда светло и наши летчики нагоняют на этих шакалов тьмы страх. Несколько последних ночей были звездными, враг изощрялся особенно, но и в облачные, туманные ночи он не уменьшает своих налетов, и разница только в том, что в такие ночи он сбрасывает бомбы куда попало. Вчера, кроме всего прочего, он сбрасывал на парашютах слепяще яркие осветительные ракеты, от которых было светло как днем, пока, медленно снижаясь, они плыли над городом. После вчерашнего вечернего налета, когда в числе других районов была забросана бомбами моя Петроградская сторона, я выходил смотреть на огромный пожар между больницей Эрисмана и улицей Скороходова. Впрочем, таких пожаров, когда языки пламени лижут все небо, качаясь из стороны в сторону, я за последние дни видел уже немало.
Сколько бомб, фугасных, зажигательных, комбинированных, замедленного действия, за последние дни сброшено на город – и не счесть. Разрушений в городе все больше и больше.
Когда, падая с летящего самолета одна за другой, бомбы разрываются чередой, нарастающей по силе звука и дрожанию дома, и думаешь – окончилась ли эта очередь на самом громком разрыве или еще секунда – будет новый, еще более громкий, и еще один, для меня решающий, – сердце, конечно, замирает… Но вот очередь разрывов обрывается – последняя бомба разорвалась где-то в двух-трех кварталах от меня, дом мой стоит. И сам я тот же, кем был за минуту, – нарастание нервного напряжения кончается, и после короткой паузы продолжаешь делать то дело, от которого тебя эта досадная помеха на минуту-две отвлекла: пишешь следующую строку, либо снова уходишь в сон, либо допиваешь глоток недопитого чая, либо продолжаешь разговор с окружающими. Все просто и буднично. Это наш быт!
Радио возвестило сегодня о положении дела с обменом нотами между Америкой и Финляндией. Америка требует от Финляндии прекращения войны. Правительство Финляндии, зажатое между колен секущей его Германии, виляет, крутит и подличает, пытаясь вывернуться всяческими инсинуациями. Хэлл потребовал ответа прямого и точного: намерена ли Финляндия прекратить войну и отозвать от советских границ войска? Все эти переговоры ведутся уже давно и, к сожалению, темпами, не соответствующими степени ухудшения продовольственного положения в Ленинграде… Уверен: мир Финляндия с нами не заключит, не сможет противостоять фактически оккупировавшему ее Гитлеру. И смысл переговоров практически в том, что Англия, основываясь на отказе Финляндии от предложений США, начнет войну на Севере – на норвежско-мурманской линии. И это, конечно, явится для нас помощью. Но достаточно ли своевременной, чтобы уберечь Ленинград от крайней степени голода, если мы сами в ближайшее время не сможем прорвать блокаду?
А потому все помыслы: не рассчитывая на англо-американских дядей, самим сделать в ближайшие дни в с е, чтобы эту блокаду прорвать. Всякая недодуманность, недоделанность и промедление в этом единственно важном деле были бы гибельны для Ленинграда. Все ли сделано для того, чтобы петлю сорвать? Все ли делается?
Порой кажется: еще не все. Бои под Мгой идут яростные. Но еще много в городе военных сил, не брошенных пока на прорыв блокады. Надо их бросить в с е – прежде чем голод удушит нас! Надо разорвать кольцо любой ценой, любыми жертвами, хотя бы десятками тысяч человеческих жизней, – во имя спасения трех миллионов!
19 ноября
Странный мир! Там, где есть электрический свет, он синий, тусклый, мертвящий лица – на лестницах, в коридорах, в трамваях. В нескольких метрах от этого света мир кажется населенным невидимками: кто-то движется, вяло шагает, разговаривает, бормочет, а людей – нет! И вдруг мимо, вплотную, на уровне груди, проплывает крошечный таинственный белесоватый кружок – он плывет во тьме как будто сам по себе… И обозначенного им человека угадываешь только по хрипловатому затрудненному дыханию. Фосфоресцирующий кружок, люминофор, продается теперь везде, он – защита от нечаянного столкновения во тьме двух пешеходов. Такой кружок приобрел и я. Приколов его к своей груди в первый раз перед зеркалом, я вдруг представил себе, что тела у меня нет, но тут же засмеялся: я просто человек-невидимка!
Двинувшись от зеркала, я все-таки протянул руки вперед: не наткнуться бы на что-нибудь, не разбить себе лоб. Ведь недавно на улице я больно ударился лбом о лоб встречного человека!
А как ездят по Ленинграду шоферы? Ведь ездят!..
20 ноября. 11 часов 30 минут утра
Отныне по карточкам второй категории выдается 125 граммов хлеба, по карточкам первой – 250 граммов. Снижены нормы и в армии: передовым частям – 500, тыловым и госпиталям – по 300. Хлеб с непонятным привкусом, то глинистого вида, то такой, как сегодня.
Ощущение голода трудно переносимо.
22 ноября. Вечер
Вчера по радио: в Киеве немцы казнили 52 тысячи евреев. Америка утверждает, что, возможно, не остановится перед вступлением в войну еще в этом году. На днях, видимо, возникнет война США с Японией.
Неделю назад силами до сорока дивизий немцы начали новое яростное наступление на Москву. В полы их летних мышиных курток задувает немилосердный вьюжный, морозный ветер. Им до зарезу нужны зимние квартиры, продовольствие и все богатства нашей столицы. Гитлеру нужно сохранить свои подмосковные армии и свой престиж… Центральные наши газеты и радио призывают советский народ к отражению страшной угрозы…
