— Давай задвинем панель, уберем кольцо и посмотрим, что получится.

Они тут же провели эксперимент. Джеральд оказался прав («Как всегда!» — заметил позднее он). Когда он вместе с кольцом выходил из комнаты, исчезала и потайная пружина, когда же он возвращался, пружина (к великой радости Мейбл) вновь оказывалась на своем месте.

— Вот видите! — сказала Мейбл лорду Ядлингу.

— Я вижу, что эта пружина устроена чрезвычайно хитроумно, — отвечал несгибаемый лорд. — Я согласен, что вам было не так-то легко ее найти. И если все эти драгоценности настоящие…

— Разумеется, они настоящие! — негодующее фыркнула Мейбл.

— В любом случае, я чрезвычайно благодарен всем вам, — продолжал лорд. — Похоже, за окном прояснилось. После обеда я отправлю вас всех домой. А сейчас я все-таки хотел бы получить это кольцо, если вы ничего не имеете против.

Полчаса палец Джеральда обрабатывали мылом и теплой водой — он покраснел и даже слегка опух, но толку от этого не было. Наконец, лорд Ядлинг в сердцах буркнул какое-то уж вовсе несправедливое словцо, а Джеральд, не на шутку разозлившись, крикнул:

— Да я сам бы хотел, чтобы это проклятое кольцо слезло с моего пальца! — И, само собой, в ту же секунду оно «как по маслу» съехало с пострадавшего пальца.

— Благодарю вас, — промолвил лорд Ядлинг.

— Ну вот, теперь он думает, что я все это устроил нарочно, — пожаловался Джеральд, когда, вернувшись домой, они обсуждали все происшествия дня, уплетая консервированные ананасы (одна банка на всех) и распивая лимонад (по бутылке на каждого). — Никогда не знаешь, чего ждать от взрослых. Он не так уж спешил закладывать коляску, когда мадемуазель решила вернуться вместе с нами. Но мне он нравился больше, пока был просто бейлифом. Судя по всему, он теперь будет вести себя так, что нам это не слишком придется по душе.

— Он сам не знает, что с ним происходит, — откинувшись назад, произнесла Кэт. — Это колдовство действует — ты же сам говорил, что это вроде кори. Сам вспомни, как злилась Мейбл, когда стала невидимкой.

— Да уж! — подтвердил Джимми.

— С одной стороны, это так, — постарался быть объективным Джеральд, — но, с другой стороны, он влюблен, а влюбленные всегда сильно глупеют. Мне один приятель в школе рассказывал, что его сестра совершенно свихнулась после помолвки — а до того она была вполне свойским парнем.

За чаем и ужином председательствовала сияющая мадемуазель — прекрасная, словно девушка на рождественской открытке, проказливая, как мартышка, и ласковая, как кошечка. Вы бы тоже могли быть такими хорошими и ласковыми, если бы только захотели. Настало время завтрака — и снова были улыбки, шутки, прелесть и обаяние. Затем пришел лорд Ядлинг. Влюбленные устроились в гостиной, ребята же из деликатности ушли в классную комнату, но когда через некоторое время Джеральд, поднимаясь по лестнице в свою комнату (ему понадобился карандаш), спугнул Лиз, чье ухо прямо-таки приросло к замочной скважине, он решил ненадолго задержаться у двери.

Джеральд уселся на лестнице, раскрыв книжку: отсюда он не смог бы разобрать ни слова из разговора в гостиной, но зато ему была отлично видна дверь, возле которой уже не оставалось места для любопытных ушей. Поэтому, когда дверь гостиной внезапно распахнулась, Джеральд отчетливо увидел, как лорд Ядлинг, покачиваясь, вышел из нее. «Наш юный герой (как он сам позднее передавал эти события) деликатно кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие», но лорд Ядлинг не услышал его. Ощупью, словно во сне, он добрался до вешалки, запутался в плащах и зонтиках, добыл наконец свою соломенную шляпу, отчужденно посмотрел на нее, надвинул ее себе на лоб, вышел и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Дверь гостиной осталась распахнутой, и Джеральд, выбравший себе такую позицию, чтобы не слышать разговора за закрытой дверью, теперь отчетливо различал все доносившиеся из гостиной звуки — а ими, к его испугу и огорчению, оказались всхлипывания. Мадемуазель плакала.

— Ну и ну! — вздохнул он. — Не много же времени им понадобилось — уже поссорились! Надеюсь, меня никогда не угораздит влюбиться!

Впрочем, времени на то, чтобы поразмыслить о собственном будущем, у него уже не оставалось. В любой момент на лестницу могла ворваться Лиз. Уж она бы без запинки прошла бы в гостеприимно приоткрытую дверь, лишь бы проникнуть в священную тайну скорби мадемуазель. Джеральд решил, что уж лучше он сам потревожит ее. Осторожно ступая по истрепанному зеленому коврику, покрывавшему ступени лестницы, он дошел до гостиной, вошел внутрь и надежно прикрыл за собой дверь.

— Все кончено! — прошептала мадемуазель, спрятав лицо в подушку дивана (кто-то из прилежных учениц изукрасил эту подушку белыми лилиями на красном фоне). — Он не может жениться на мне.

Не надо у меня спрашивать, как Джеральду удалось войти в такое доверие к горюющей невесте. Как я говорила в самом начале книги, он умел отлично обходиться со взрослыми, если только того хотел. Он держал ее за руку так же нежно, как если бы она была его родной матерью, у которой страшно разболелась голова. Он говорил ей: «Ну, будет!», и «Не надо плакать!», и «Все обойдется, вот увидите!» так ласково, как только умел. Он даже попытался погладить ее по спине, и все это время уговаривал ее поведать ему о своем горе.

Он просил ее «рассказать ему все» вовсе не из любопытства. Джеральд был почти уверен, что если случилась по-настоящему большая беда, то, скорее всего, это произошло из-за кольца. И снова (или, скорее, «как всегда») Джеральд оказался прав.

История, рассказанная мадемуазель, была и вправду необычной. Прошлой ночью лорд Ядлинг вышел в парк — подумать, помечтать о…

— Я понимаю, — сказал Джеральд, — а кольцо по-прежнему было у него на пальце. И он увидел…

— …Он увидел, как ожили статуи, — рыдала мадемуазель. — Его мозг был потревожен теми нелепыми историями, которых вы ему рассказали. Он видел Аполлон и он видел Афродит живыми в мраморе. Он захотел себе быть статуя. И он стал сумавшедший — он представлять себе ваша история об остров была правда, и он упал в озеро и поплыл с животными из ковчега де Ной и ел с богами на остров. На рассвете его безумие стало меньше. Он думал все боги исчезать. Но он сам — нет. Он думал, он статуя, он прятался от садовников в своем саду до девяти минус четверть. Тогда он думал желать себе не быть статуя и он понял, что он снова плоть и кровь. Это только страшный сон, но вы вскружили ему голова своими сказками. Он говорит, это не был сон, но он глупый… Нет, не глупый — как это? — сумасшедший, а сумасшедший не может жениться, и нет никакой надежды и я в отчаянии и нет смысла жить!

— Есть смысл! — торжественно уверил ее Джеральд. — Уверяю вас, и смысл есть, и надежда! Все в порядке, и совсем не надо отчаиваться. Он вовсе не сумасшедший, и ему ничего не приснилось. Это волшебство. Это все было на самом деле.

— Волшебство не существует, — простонала мадемуазель. — Он сумасшедший. Он слишком обрадовался, увидев меня обратно после столько долго!

— А он разговаривал с богами? — мягко спросил Джеральд.

— Это самое плохое сумасшествие из всех его фантаси! Он говорит, Меркюр назначил ему рандеву завтра в каком-то храме, когда поднимается луна!

— Правильно! — вскричал Джеральд. — Все верно! Дорогая моя, милая, добрая, прекрасная мадемуазель Рапунцель, не будьте же такой глупой маленькой плаксой! — Тут он спохватился, вспомнив, что слова, которыми он привык утешать Кэтлин в ее расстроенных чувствах, не вполне годятся в данной ситуации, и поспешно добавил: — Я имею в виду, не плачьте просто так, без всякого повода, как некоторые дамы. Завтра он пойдет в этот храм. Я пойду в этот храм. Вы пойдете в этот храм — все пойдут. Понимаете, он пойдет, и вы пойдете, и все пойдут! И вот увидите, все будет просто замечательно. Он поймет, что он совсем не сумасшедший, и вы поймете все, совершенно все! Возьмите мой платок — он, кстати, совсем чистый, я его еще и не разворачивал. Ох! Да перестаньте же плакать — вы такая прекрасная, такая добрая, а он вас так долго ждал!